Время прощать - Миа Марч

Они так и не съездили в Австралию, так и не увидели кенгуру, но на шестнадцатилетие мать подарила ей серебряный браслет с серебряным брелоком в виде крохотного кенгуру. Изабел носила его много лет, не снимая, даже на свадьбе.

– Он прекрасно сочетается с твоим платьем, – с благоговением прошептал ей Эдвард у алтаря. – Словно она здесь.

Изабел закрыла глаза, отдаваясь обоим воспоминаниям. И еще одному, о том дне два года назад, когда только хотела отхлебнуть капуччино в «Старбаксе», как вдруг поняла, что браслета нет. Потерян. В панике она восстановила весь свой путь, заставила сотрудника, готовившего кофе, открыть пакет с мусором, чтобы поискать браслет и там, но так и не нашла. Ни на парковке, ни у себя в машине, ни во всех других местах, где в тот день побывала. Она дала объявления, предлагая деньги, но никто не откликнулся.

– Мне бы хотелось снова перечитать эти дневники, – произнесла Лолли. Она сделала глоток чая, откусила кусочек маффина. – Почувствовать сестру рядом, услышать ее голос, понимаешь?

– Сегодня же их найду, – пообещала Изабел.

«А сама их читать не стану, – решила она про себя. – Между записями о запеченном омаре и находках на блошином рынке мать, наверное, оставила упоминание и о том, сколько горя я принесла ей и отцу. „Ты нас уничтожаешь“, – сказала она мне за несколько месяцев до своей гибели. Мне ни к чему ворошить прошлое».

– Я знаю, у вас с матерью были трения, – вздохнула Лолли, глянув на племянницу. – Но ты тоже, возможно, захочешь прочитать эти дневники. Важно знать правду о ситуации, а не свои представления о ней. Я не знаю, сколько мне осталось, Изабел. Недели? Месяцы? И теперь все это кажется таким глупым – вся эта напряженность в отношениях и отчужденность, отсутствие общения с родней, поведение друг с другом, как с чужими. Я тоже в этом виновата. Но это неправильно.

– Я не хочу вспоминать, какой была, – пробормотала Изабел, стоя у окна.

– Из дневников ты не узнаешь, какой была ты. Они расскажут, какой была твоя мать, о чем она думала. Ее подлинные мысли. А не то, о чем она думала, по твоему мнению. Не о том, какой, как ты полагаешь, она считала тебя. Ты очень многого не знаешь о своей матери.

Изабел глубоко вздохнула. Ей не хотелось читать дневники матери, и она знала, что не станет, не сможет. Столько всего происходит сейчас, и один вид материнского почерка может подтолкнуть Изабел к краю. Но тетка сидела с иглой, через которую в ее кровь вливался яд, и со слезами на глазах. Поэтому Изабел просто взяла ее за руку, крепко сжала и снова заверила, что найдет дневники.

Изабел потребовалось несколько часов, чтобы заставить себя открыть дверь в полуподвал, которая находилась в коротком коридоре между кухонной дверью и задней лестницей, и спуститься по скрипучим деревянным ступеням. Полуподвал был заставлен старой мебелью, которую Лолли планировала заново отполировать или продать, и мебелью из бывшей квартиры Изабел и Джун в доме на две семьи, которую снимали их родители. Изабел сохранила свой комод, старинный, с овальным зеркалом, и заново его отполировала, так что он мало напоминал рухлядь. К стене с полками, заставленными всякой всячиной – от земли для цветов до разбавителя для красок, – были прислонены спинки кровати ее родителей. А дальше, у ряда коротких узких окошек, стояли старые сундуки ее матери.

Изабел насчитала их семь, составленных один на другой в два ряда на выцветшем старом коврике. Она сняла верхний, села, скрестив ноги, на коврик и откинула тонкую деревянную крышку. Одежда. Аккуратно сложенные рубашки и свитера.

Много лет назад Лолли велела Изабел и Джун пересмотреть вещи и взять, что понравится, остальное хотела отдать на благотворительность. Но очевидно, тетка ни от чего не сумела избавиться.

Изабел сунула ладони под свитера и рубашки в поисках дневников. Лолли сказала, что их два, в твердом переплете, обтянутом красной тканью, на обложке каждого вышит силуэт ангела. Если бы они там лежали, она их нащупала бы, но, кроме одежды, в сундучке ничего не было. Изабел почувствовала себя немного виноватой за испытанное ею облегчение.

Она исследовала еще два сундука, но дневников не было и там. Лолли сказала, что в последний раз она перечитывала их сразу после смерти матери Изабел – пятнадцать лет назад. Возможно, она запамятовала, куда их убрала. Или дневники окажутся в последнем сундуке – по закону Мерфи.

На дне третьего сундука, который осматривала Изабел, она увидела один из любимых свитеров матери – бледно-розовый, с треугольным вырезом. За несколько дней до несчастного случая мать была в этом свитере, когда кричала на Изабел за то, что дочь прогуляла два урока и была застигнута (матерью одной из подруг Джун) купающейся нагишом с двумя парнями. Изабел завопила что-то вроде «подумаешь, важность», и мать схватила ее за руку, крепко. Это потрясло Изабел, но мать притянула ее к себе и крепко обняла.

– Важность в том, что я очень люблю тебя, дочка. Мне небезразлично все, что ты делаешь, все, что ты собой представляешь. Вот в чем важность. – Мгновение Изабел не сопротивлялась объятиям, надеясь, что та ничего больше не скажет и отпустит ее, но мать продолжила: – Жаль, что я не могу до тебя достучаться. Заставить тебя заботиться о себе.

Изабел стала вырываться, чтобы уйти, но мать только крепче ее обняла.

– Я люблю тебя, – тихо проговорила она, – хочешь ты этого или нет.

«Я хочу», – подумала Изабел.

Она убежала в свою комнату, хлопнув дверью, чем вызвала новое недовольство, потому что побеспокоила Джун, готовившуюся к контрольной работе.

Изабел вытащила свитер и вдохнула его запах. От свитера шел слабый аромат духов, которыми всегда душилась ее мать – «Коко» от Шанель. Изабел вспомнила время, когда ей было четырнадцать лет, и она находилась под огромным впечатлением от трех распущенных девиц, которым было плевать, что о них подумают другие. Тогда Изабел не понимала, конечно, что им было наплевать и на себя тоже, как всегда говорила о них ее мать. И еще подчеркивала, что у них нет чувства собственного достоинства. Девицы славились своими выходками, а Изабел не проявляла индивидуальность. В один прекрасный день она незаметно для себя прошла на виду у всей школы испытание, когда одна из тех девчонок дала ей две сигареты, объяснив, что мать обыщет ее, так пусть Изабел спрячет их до завтра. Вот так Изабел попала в ту компанию. На следующий день она позаимствовала у подруги юбку – обтягивающую и сексуальную. Затем пару классных джинсов. Одолжила поносить черные кожаные сапоги до колен. К следующей неделе она уже подводила глаза и носила серьги в виде больших колец.

– Это временно, не трогай ее, – просила мать отца, который недвусмысленно выражал недовольство внешним видом дочери.

Но период затянулся до недели после несчастного случая. Когда Эдвард сказал ей, что у нее такие красивые глаза, если бы только можно было их разглядеть, она смыла макияж.

– Гораздо лучше. Ты такая красивая! – воскликнул Эдвард.

В те дни она выбирала одежду из дальнего угла своего гардероба, одежду, на покупке которой настояла мать в надежде, что дочь станет одеваться как нормальный подросток. «Подруги» были ошеломлены трагедией. Они, как и многие другие, не знали, что сказать. Просто бросили ее. Даже не пришли на похороны.

– Я очень сожалею, что так ужасно себя вела, – прошептала Изабел, обращаясь к свитеру.

Вместо того чтобы почувствовать себя ужасно, как всегда, вспоминая то время, она почувствовала себя… хорошо. Можно подумать, что, извинившись перед маминым любимым свитером, который до сих пор источал ее аромат, она извинилась перед матерью. Перед собой.

Изабел встала, держа свитер в руке, не в состоянии искать в следующем сундуке, по крайней мере сегодня.

«Скажу, что искала дневники, покажу в качестве доказательства свитер и пообещаю обследовать остальные сундуки завтра», – решила Изабел.

Кинув последний взгляд на вещи родителей, она поднялась по ступенькам и закрыла дверь. Шагая по главной лестнице, она услышала, как открылась входная дверь и раздались громкие голоса.

– Перестань обращаться со мной, как с Эмми! – кричала девочка. Дочь-подросток Гриффина Дина. – Мне четырнадцать лет! Это просто прогулка!

Гриффин закрыл за собой дверь.

– Алекса, ты не пойдешь гулять с незнакомым мальчиком. Точка. Особенно в… – он глянул на свои часы, – половине девятого вечера.

– Тогда зачем ты заставил меня приехать сюда, если я не могу ничего делать? – завопила Алекса, по щекам ее струились слезы.

Развернувшись, она взбежала по лестнице мимо Изабел, едва не столкнувшись с ней. Хлопнула дверь.

Изабел не имела намерения оказаться в гуще семейной драмы семьи Дин, но так уж вышло. Она ожидала, что Гриффин застенчиво улыбнется и скажет: «Подростки», но он, закрыв глаза, стоял совсем неподвижно. Изабел подумала, он и сам сейчас заплачет.