Наша маленькая жизнь (сборник) - Мария Метлицкая

– Ты хоть с Глашей сидела и в квартире с батареей и теплой водой, а я? – возмутилась Галка. – А я в бараке с крысами и остывшей печкой. Тетка уходила на сутки в контору, а я одна, одна. Забьюсь в угол, ноги в валенках подожму, руками коленки обхвачу – и плачу, плачу, без передыху. Думала, все слезы свои тогда оставила, ан нет, на всю мою жизнь говеную их хватило. Сил уже нет, а этой воды – пожалуйста. Не убывает!

Эх! – крякнула Галка и выпила рюмку коньяка. – Тетка злющая с работы придет, голодная, замученная. Картошку холодную ест, а мне, как собаке кость, в миску то, что останется, бросит. Потом, правда, отходила, чай вместе пили, она мне сахару на хлеб насыпала. Добрела. Иногда я думаю, чего она меня взяла после маминой гибели, чего взяла? Ведь не любила меня. Ни чуточки не любила. А я тихая была, забитая, боялась ее до смерти. Она все попрекала меня, что забрала, в детский дом не отдала. А я тогда думала – лучше бы в детдом.

– Нет, Галка, не лучше, – сказала Таня. – Я работала в интернате в шестидесятых, вроде и время не военное, не голодное, а все равно все как волчата, выживали сильнейшие, а слабые… И еду у них забирали, и били, и измывались. Здесь все-таки тетка – родной человек. Хотя, верно, тетя Шура была не сахар, но ведь не отдала тебя, не бросила, а жизнь у нее и вправду была собачья – ни мужа, ни детей, ни родни, ни специальности. Шутка ли, баба всю жизнь на дорожных работах – что может быть тяжелее?

– А человек она все-таки была хороший, честный. Да, честный. Правду-матку всю жизнь в глаза резала, что надо и что не надо. Кому от ее правды легче было? И меня всю жизнь куском попрекала, – отозвалась Галка. – Вот я в пятнадцать лет и работать пошла, чтобы на ее харчах не сидеть. И за Вовку в семнадцать выскочила, только чтобы от нее, от родимой, сбежать. А попала из огня да в полымя. – Она усмехнулась. – Из одного болота в другое. Ни года ведь передыха в моей жизни не было. Да что там года – ни месяца. А дней – по пальцам пересчитать. Море видела один раз в жизни. Пальто один раз в ателье пошила. Маникюр в парикмахерской один раз в жизни сделала – перед своим пятидесятилетием, девчонки с работы заставили. Все по одному разу в моей жизни. В ресторане один раз была – у тебя, Жанка, на дне рождения. За шестьдесят лет. Разве это много? Всего хорошего по одному разу. И это за всю мою долбаную жизнь.

Таня и Жанночка молчали. Конечно, Галка была самой несчастной из них – никто не спорил. У Тани был неплохой муж, инженер, заботливый, тихий, непьющий. В жизни дурного слова не сказал, голоса не повысил. Так бы и жили не тужили, до старости проколупались бы, внуков от дочки Иришки растили, цветочки и укроп на своих шести сотках в Полушкине сажали. А не вышло. Не «склалось», как говорит Иришка. Ни внуки, ни шесть соток, ни тридцать прожитых неплохо лет его не остановили.

В шестьдесят вышел на пенсию и на банкете в честь этого события в кафе «Фиалка» за щедро накрытым столом, выпив пару рюмок водки для храбрости – был слабоват духом, встал и при всех объявил, что уходит от законной жены Титовой Татьяны Андреевны. Уходит с чистой совестью и с чувством до краев выполненного долга – дочь выучил, замуж отдал, свадьбу справил, участок дачный получил, садовый домик шесть на восемь поставил, в квартире ремонт сделал – обои, плитка, кухня новая, в розовый цветочек. А теперь, друзья и коллеги дорогие, он, Титов Юрий Павлович, хочет пожить своей жизнью, то есть для себя. А эта своя жизнь у него, представьте, имеется. Без малого пятнадцать лет. В лице гражданской жены Нины Ивановны тридцати пяти лет (бывшей сотрудницы НИИ Легпищемаш) и шестилетнего сына Николаши, наследника фамилии, между прочим. Таня тогда зашлась в страшном удушливом кашле, зашаталась, и ей показалось, что высокий, украшенный цветными воздушными шариками потолок сейчас обрушится на нее. За столом все удрученно молчали.

– Дурак, – сказал кто-то.

Таню вывели в коридор и усадили на банкетку. Гости по-тихому, как мыши, стали расползаться. Не у всех хватило мужества подойти к Тане и сказать какие-то слова. Кто-то, правда, подошел, попытался ободрить ее, но помнила она все плохо. Перед глазами стояла мутная, плотная пелена. Потом она отключилась и немного пришла в себя только дома, куда ее отвезли Ириша с зятем Валерой.

– Жизнь продолжается, мама, – твердила дочь.

Потом, когда прошло немного времени и Таня была уже в силах что-то осознавать и понимать, она думала, что, в сущности, жизнь с мужем она провела скучную, тягучую, блеклую, без всплесков и страстей, как все считали, благополучную. Любила ли она его? «Нет», – ответила она себе. Конечно же нет. Так, привыкла, благодарность была какая-то, непонятно за что. Разве такую жизнь она себе намечтала когда-то? Но гнала, всю жизнь гнала от себя эти бередящие душу мысли. Теперь особенно было жаль безвозвратно ушедших дней, однообразных, серых, бесконечно скучных. Господи, лучшие годы! Ей было не жаль этой семейной жизни, но было горько и противно от такого вероломного предательства, последней выходки своего бывшего. Он, как ей казалось, в принципе был на такое не способен. А получилось вон оно как! Тридцать лет прожить с человеком и не знать, даже не подозревать, чего от него ждать. Месяца два Таня провалялась на больничном, благо участковая врачиха оказалась из понимающих – сама брошенка. А потом она встала, вымыла окна, перемыла в нашатыре все подвески из чешской хрустальной люстры, выстирала тюль после зимы и стала жить дальше. Со временем она с удивлением обнаружила, что без хлопот и забот ей живется легче, свободнее и даже дышится в квартире как-то легче. Потом Ириша родила подряд двух внуков – в общем, скучать стало некогда. В пятьдесят пять, день в день, ушла на пенсию. Все лето сидела с внуками на даче: огород, цветы – дел хватало.

– Да что говорить, – подала голос Жанночка. – У всех, конечно, проблем достаточно.

На это уже почти утихомирившаяся Галка ехидно хмыкнула.

– Да, у всех, – повысила голос Жанночка. – Ты думаешь, проблемы только у тебя?

Галка хотела открыть рот, но ее остановил суровый Танин взгляд – тихо, Галка, тихо, не надо.

Жанночкина жизнь по сравнению с Галкиной выглядела тихим гладким озером, голубым с перламутром, окруженным ярким зеленым лесом и поляной с ромашками. Но кое-где все-таки уголки этого рая были затянуты плотной чешуйчатой ряской. Внешне вполне благополучная, сытая и спокойная, как любая жизнь, она, безусловно, выдавала порциями жесткие испытания. Никого не пропустила. Хотя, конечно, если сравнивать испытания, выпавшие на долю того или иного человека, то не все по справедливости, не все. Но каждому по судьбе, по силам. И как тут мериться, как определять чашу весов?

Первый раз Жанночка вышла замуж рано – в девятнадцать лет. Не вышла – выскочила. Правда, жених был завидный: молодой скрипач симфонического оркестра, умница и красавец, из обеспеченной и интеллигентной семьи – блестящая партия. В молодости Жанночка была хороша – глаз не оторвать: точеная фигурка, темные живые глаза, роскошные вьющиеся каштановые локоны. Обшивала ее известная в Москве портниха – мамины старые связи, – и одета была Жанночка, как куколка: пышные юбки, широкие пояса, кофточки с «басками», лаковые «лодочки». Жанночка первая выпорхнула из коммуналки – молодые стали жить в квартире свекров, роскошной сталинке на Фрунзенской. Жили они с мужем замечательно – сытно, беззаботно и весело. Работать Жанночке не пришлось – в этом не было необходимости. Курорты, роскошная дача с удобствами в Ильинке, собственная «Волга». Но счастье продолжалось недолго. Красавец– скрипач скоропостижно скончался через четыре года. В тридцать пять лет. Инфаркт. Жанночка горевала безутешно. Возвращаться к маме в четырнадцатиметровую комнату в коммуналке не пришлось. Несчастные родители мужа умолили ее остаться у них. Жанночку они полюбили всем сердцем – это было последнее, что осталось у них от сына. Жанночка похудела, подурнела, почернела лицом. Убивалась по мужу сильно. Но через восемь месяцев сошлась с его двоюродным братом, тоже музыкантом, пианистом, – аккомпаниатором известного скрипача. Родители мужа приняли это известие с радостью, как ни странно. Жанночка, ставшая им практически дочерью, оставалась в семье. Пианист, который давно развелся и оставил квартиру детям и бывшей жене, пришел в дом к родителям своего рано ушедшего брата. Его приняли. Родители Жанночкиного первого мужа были действительно дивными людьми – тихими, образованными, интеллигентными. Жизнь для них снова наполнилась смыслом.

– Чудные люди! – восклицали знакомые.

Впрочем, находились и такие, кто их не понимал и даже осуждал. Не без этого. Прожила Жанночка с пианистом лет семь. Спокойно, уравновешенно. Человек он был немногословный и ее обожал. Правда, это не помешало ему во время гастролей в Америке попросить там убежища – случай это был громкий, такое в те годы случалось нечасто. Жанночка и родители его покойного мужа были, мягко говоря, обескуражены. Никто не ожидал от этого тихого, уравновешенного человека подобной выходки. Жанночку это, правда, не коснулось напрямую – брак у них был гражданский. Поплакала она, поплакала и вышла опять замуж. И опять чрезвычайно удачно. Летом в Коктебеле познакомилась с архитектором, старым холостяком, завидным для многих женихом. Но окрутить его все как-то не удавалось ни одной из умелых и опытных особ, роем вьющихся вокруг него. А Жанночке удалось. Скажем прямо – без особых усилий.