Каждый охотник - Юлия Герштейн

недолгое молчание, а потом Татьяна Олегович сказала:

– Как много вопросов! По счастью, у меня есть ответы. Как думаете, вы могли бы завтра приехать к нам на чтения?

– К нам на чтения? – одними губами прошептала Агата. – К кому «к нам»? На какие чтения?

– По городу передвигаться сейчас опасно, – сказал Костя.

– Да, опасно, – миролюбиво согласилась блондинка. – Знаю. Но обстоятельства складываются таким образом, что безопаснее всего находиться рядом с нами. Девочки, вы знаете Юго-Западный лесопарк недалеко от главного корпуса? В том парке рядом с робозаводом еще находится заброшенная протестантская церковь. Знаете такую?

– Знаем, – машинально кивнула Майка, хотя про церковь рядом с робозаводом слышала в первый раз.

– Мы всем литературным клубом будем на чердаке читать легенду о фазане. Приезжайте к восьми, договорились? Думаю, к этому времени все как раз соберутся. Май, я сейчас отправлю тебе в телеграм точную геолокацию – на всякий пожарный. Но если вдруг на каком-то этапе у вас возникнут сомнения относительно того, куда идти, просто идите по неподвижным разноцветным стрелкам. Еще раз: по неподвижным стрелкам. И тогда, дай бог, все будет хорошо.

– Дай бог? – задумчиво проговорил Костя. – Вы верите в Бога?

Татьяна Олегович помолчала, но Майке показалось, что блондинка улыбается, – это было слабое ощущение в солнечном сплетении. Впервые за последние два дня тонкая нить психофизической связи между ней и Татьяной Олегович снова как бы набухла и задрожала, а затем бесследно растаяла, как мятный леденец на языке.

– Вера в Бога – признак здравомыслящего человека, Константин Абашидзе, бывший майор ФСБ, а я надеюсь, что я именно такой человек.

Глава 10. Мы

Она знала, что это глупо, глупо, очень глупо, но все равно ничего не могла с собой поделать и ежилась от страха. Неуютный мир накрыло песком, ветром и дождем, и в этот сумеречный час он приобрел мрачный волшебный оттенок – это был чужой, страшный и незнакомый мир.

Мимо подъезда, около которого она стояла, разбрызгивая мокрыми подошвами песок, пробежал какой-то длинный мужчина в светло-голубых джинсах. На руках у него плакал кудрявый ребенок, лицо которого было чем-то запачкано, скорее всего кровью, на бегу сложно было разобрать.

Мужчина прикрывал ребенку голову своей большой ладонью, стараясь укрыть от дождя, и на его ладони тоже виднелась кровь. За ними на высоте метров трех от земли летел дрон, держащий в своем железном клюве какой-то онлайн-заказ из аптеки.

Подтянув воротник старой кожаной куртки поближе к замерзшему носу, Майка медленно выдохнула и постаралась не думать о том, насколько сильно изменили мир вокруг сизые сумерки, наступившие раньше, чем обычно. Что случилось с этим ребенком? Скорее всего, он просто упал – с дерева или с лесенки на детской площадке, потому что какому нормальному человеку может прийти в голову причинить вред ребенку?

Проблема была только в том, что в окружающем мире осталось мало от того, что все привыкли считать нормальным.

В небе уже хорошо просматривались четыре Луны: одна на одной стороне небосвода и три – на другой. Майка взглянула на светящееся бабушкино окно на четвертом этаже. Остальные окна были темными или горели тускло, поэтому казалось, что бабушкино окно плавает в темноте, словно путеводная звезда. Были ли виноваты четыре Луны в том, что теперь все чаще, будто из разлома между двумя реальностями, в городе фонило таким неуютом?

Майка перевела взгляд на свое запястье, нагретое динамично подрагивающим иллюминатором: он был большеват и слегка болтался на руке, так что ей постоянно приходилось поворачивать циферблат к себе. Вот и сейчас она задумчиво провернула иллюминатор вокруг своей руки и вгляделась в черные, один в другом, круги, разноцветные стрелки, ярко подсвеченную сердцевинку.

Расплывчатый овал света живо контрастировал с серыми, предштормовыми сумерками и, должно быть, привлекал к себе внимание, но снимать иллюминатор с руки Майке почему-то не хотелось. Она сама не понимала почему, просто было страшно потерять эту странную связь с чем-то таким живым и теплым, связь, которая как бы образовалась между ее собственным сердцем и механическим сердцем павлина. Порывистый ветер растрепал ее светлые длинные волосы; острый подбородок упрямо приподнялся, на худых скулах бледного лица проступили едва заметные пятна румянца. Если эти «часы» в итоге не приведут ее к Самбо, она все равно должна попробовать потянуть за эту ниточку. Должна.

При мысли о Самбо ее сердце пронзило чувство покинутости, и одновременно она ощутила волшебную иррациональную тягу к этому человеку. Как так вышло? Забавно. Забавно. Струны ее психики удивительно быстро и легко подстроились под его присутствие в этом мире, так что ей казалось: стоит лишь прикрыть глаза, и она почувствует, где он. Никогда ей не хотелось ничего так сильно, как увидеть его снова, услышать его голос, ощутить тепло ладони на своей щеке, позволить ему делать с ней все, что он хочет. Это была странная сладко-горькая ломка. Где ты? Что ты делаешь? И смогут ли меня привести к тебе эти сумасшедшие стрелки?

Майка дотронулась до нагретого циферблата, его сердцевинка билась с такой же ритмичностью, как и ее собственное сердце, – словно два механизма синхронизировались. Интересно, как там дела у Кости с Агатой, и получается ли у них продвигаться к ее дому?

Она оглядела дорогу перед своим подъездом, но дорога была пуста, и Майка снова опустила голову к иллюминатору на запястье, когда ее охватило предчувствие перемен.

Сейчас что-то будет: едва она вышла из дома, стрелки иллюминатора, указывающие обычно только на север, чуточку сдвинулись на запад, или ей показалось?

Сильный порыв ветра задул за воротник, по гребням позвоночника пробежал холодок, и в лицо плеснула россыпь дождя. Шурша резиной по влажному асфальту, рядом затормозил «эвок» Агаты.

Дверь со стороны переднего пассажирского кресла распахнулась с мягким звуком, и из машины выпрыгнул Костя. На нем был песочный камуфляж, карманы которого пузырились от всякой всячины, ботинки были грязными, лицо заросло, между бровями залегли глубокие складки. Отросшие волосы, обычно такого солнечного пшеничного оттенка, потемнели – видимо, он проспал, опаздывал и после душа небрежно зачесал их назад в самый последний момент.

Майка улыбнулась ему, когда он открывал заднюю дверь, и ей тут же стало неловко за свою улыбку – ласковую, добренькую, жалостливую, такую не подходящую для этого сильного человека. Судя по запаху, Костя пил все последние сутки.

– Эй! – Ее сердце кольнуло от боли. Захотелось обнять его, дотронуться ладонью до небритой щеки. Какую беду он запивал таким количеством алкоголя? В этом камуфляже и с опухшим лицом он был