ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

На маленький, уже и так очень сильно разрушенный пожарами городок в одну ночь было сброшено свыше 1200 бомб крупного и самого крупного калибра. Сохранившаяся лучше других задвинская часть Полоцка горела, как куча сухих веток. Масса ни в чем не повинных русских людей опять осталась без крова и имущества[117]. Многие огороды пришлось после бомбежки перекапывать и сажать заново. Однако, как это ни странно может на первый взгляд показаться, человеческих жертв было относительно мало — 73 человека из числа гражданского населения и 5 или 6 немцев. К этому времени мы были уже достаточно хорошо натренированы быстро скрываться в убежища или покидать город при первых звуках воздушной тревоги.

Деморализующее действие Сталинградского поражения, приближающегося фронта и бомбежек с воздуха явно сказывалось не только на русских, но и на немцах. У гордых и самовлюбленных завоевателей появилась нотка замешательства и тревоги. Население стремилось покинуть город; особенно сильна была тяга в Западную Белоруссию и прибалтийские страны.

Как раз в этот момент свалилось новое величайшее бедствие — принудительная вербовка на работу в Германию. По сравнению со многими другими областями оккупированной территории, до Полоцка это мероприятие докатилось удивительно поздно[118]. И протекало оно беспорядочно, вяло и, я бы сказал, с немецкой точки зрения, весьма неудовлетворительно. Никаких вопиющих безобразий в самой технике проведения этого гнусного дела у нас не было: людей не хватали на улице или в общественных местах, не забирали «в чем есть», как это, говорят, имело место в Киеве и других городах с немецким гражданским управлением. Даже наоборот — внешне все происходило довольно прилично, как бы законным путем: заранее развешенные объявления, расписание явки на сборные пункты, митинг перед отъездом и т. п. Но были допущены многие вопиющие несправедливости, если в таком деле вообще можно говорить о какой-либо справедливости.

Так, например, родственников полиции и «секретных» осведомителей Гестапо (в провинциальном городке это отнюдь не секрет) не брали; немецких любовниц и добровольных проституток — тоже. За цинично таксированную взятку в 20 рублей золотом немецкий военный врач высокого ранга освобождал «по болезни» вообще кого угодно. Этим многие, конечно, сейчас же воспользовались. Молодежь из дальних деревень по дорогам следования в город на вербовочный пункт перенимали партизаны. Зуев, в районе влияния которого партизаны были бессильны, сам отказался наотрез отпускать кого-либо из молодежи на работу в Германию, во-первых, потому что тогда «будет некому драться с партизанами», во-вторых, потому что его деревни «нисколько не хуже полиции». Немцам было очень трудно со всеми справляться. Мало рабочей силы получили они из Полоцка и Полоцкого района летом 1943 года в порядке мобилизации, много меньше, чем уехало летом 1942 года добровольно.

Толку для немцев из мобилизации не вышло почти никакого, а шум, неприятности и политические осложнения получились большие[119]. Недаром мы так настойчиво пытались отговорить нового фельдкоменданта отказаться в виде исключения вообще от всякой вербовки в Полоцком районе.

На этот же несчастный период лета 1943 года приходится новая, весьма странная немецкая попытка белорусизации города Полоцка. После «артиллерийской подготовки», выражавшейся в неоднократном вызове ряда общественных деятелей города в Гестапо на предмет внушения им идей белорусского (читай — антирусского) национализма, в Полоцк прибыли из Минска агитаторы, представители якобы недавно образованного белорусского правительства (Рады)[120]. Эти последние держались до последней степени глупо и бестактно. Большинство населения не понимало их нарочитого, искусственного, псевдо-белорусского языка, каким никто и никогда не говорил в Полоцке. А они сами делали вид, что не понимают по-русски. Получилось Бог знает что. Ни один деловой разговор, ни одна запроектированная немцами встреча при таких условиях не могла фактически состояться. На «белорусский» митинг, неоднократно объявлявшийся посредством разъездного громкоговорителя немецкой пропаганды, никто не пришел. Во время официального визита в горуправу минских гостей с их провинциальным шовинизмом подняли на смех и уличили в полном незнании истории края. На этом белорусизация у нас и закончилась. Люди уехали обратно в Минск, если действительно приезжали из Минска, а не из Берлина.

Однако от грубых приемов нечистой игры, обнаруживших колонизационные приемы немецкой политики в занятых областях, у всех остался один неприятный осадок, как бы ни хотели отдельные представители германских властей замазать потом этот поистине «скверный анекдот». В особенной ярости были, конечно, те, кому внушали белорусский национализм через Гестапо.

Замена нашего милого полковника, фельдкоменданта, новым лицом, столь огорчительная для группы сама по себе, не повлекла, тем не менее, за собой каких-либо резких политических перемен. Очевидно, общая ситуация уже была такова, что новому фельдкоменданту, безусловно неглупому человеку, ничего более не оставалось делать, как продолжать политику старого.

Только через несколько месяцев в тенденциях фельдкомендатуры обозначились некоторые нотки, которые при желании можно было истолковать как попытку если не изменить вообще, то, во всяком случае, как-то ослабить (и уж, конечно, отнюдь не усилять) русскую национальную линию в Полоцком округе. Укажу три случая, которые заставили нас в этом отношении особенно насторожиться, быть может, даже и без достаточных к тому оснований. Вот они.

1. Быстрое распространение и усиление партизанщины, сильно осложняя и гражданскую и военную жизнь Полоцкого района, не встречало фактически большого противодействия со стороны немцев в 1941–1942 годах. За лето 1943 года немцы уже почувствовали серьезную опасность с этой стороны, но они теперь уже не имели достаточных свободных резервов для борьбы на внутреннем фронте.

Учитывая это обстоятельство, группа предложила немцам вытеснить партизан из ряда прилегающих к городу районов своими, русскими, силами. Для этого нужно было крестьянское воинство Зуева увеличить до 1–1,5 тыс. человек и снабдить его несколькими легкими полевыми орудиями. Полное устранение немцев от активного участия в операциях и амнистия добровольно сдающимся партизанам, конечно, при этом подразумевалась.

Немцы от предложения категорически отказались. Выходило так, что «сами не можем и вам не позволим». Или, может быть, даже так: «Партизан не любим, но вас боимся больше, чем партизан».

2. Не говоря нам ни слова, фельдкомендатура осенью 1943 года сделала попытку организовать в одном из особо угрожаемых со стороны партизан районов свою, совершенно не связанную с нашей, крестьянскую самооборону. Для этой цели один «украинец» из бывших военнопленных был назначен на должность бургомистра вышеуказанного района. Ему выдали сразу же и некоторое количество винтовок для будущей самообороны, которую он легкомысленно взялся организовать. Мы узнали о всей этой затее уже постфактум, когда новоявленный бургомистр, спасая свою собственную шкуру, бросил район и прибежал обратно в Полоцк. Район прочно заняли партизаны.

3. К осени 1943 года фельдкомендатура постановила создать новое русское учреждение — Полоцкое окружное управление. По замыслу оно должно было стать посредником между фельдкомендатурой и русским населением округа, так же как городская и районная управы состояли между ортскомендатурой и русским населением города и района. Такого учреждения до этого времени не было, идея сама [по себе] казалась вполне разумной. Однако при проведении в жизнь этого мероприятия обращало на себя внимание то обстоятельство, что к участию в новом учреждении не было привлечено ни одного человека не только из города и района, но даже из всего Полоцкого [округа]. Весь аппарат целиком был составлен из людей, работавших до того где-то совсем в другом месте.

Мы, конечно, увидели в таком подходе к делу также скрытые коварные замыслы нового фельдкоменданта. Не странно ли действительно: если крестьянская самоохрана, то, по возможности, без Зуева; если Окружное русское управление, то без всякого участия со стороны округа? Мы внутренне приготовились к осложнениям, но осложнений не последовало.

На деле, может быть, вопреки проискам коменданта, а может быть, и без всякого к ним отношения, все уладилось в конце концов совершенно благополучно. Новых людей, предназначенных на округ, мы проверили через НТС[121] по месту их прежней деятельности. Народ оказался вполне доброкачественный, надежный, весьма близкий по духу к нашей группе. Поэтому большинство из них вскоре к взаимному удовольствию и было принято в последнюю. Мы приобрели в их лице очень ценных, жизненно опытных и самоотверженных товарищей. В результате национальная работа только выиграла от назначения «чужих» людей: она покатилась по прежним рельсам дальше, захватывая теперь не только с полным основанием, но уже и с практической необходимостью весь округ и соблазняя нас к еще более широкому распространению. В немецкие расчеты все это, конечно, не входило.