Подземный гараж - Хаи Янош

Все находится на службе инстинктов, а поскольку ты стал существом мыслящим и у тебя появилась способность подвергать сомнению само бытие, возникла необходимость к инстинктам пристегнуть чувства, чтобы ты не сдался и не убежал, прежде чем, скажем, ты выполнишь свою работу по продолжению рода.

Ты не убежал, ты веришь рекламе и работникам массовой коммуникации, которые демонстрируют на коммерческих каналах свои сверкающие искусственные челюсти, веришь, что ты — существо особенное и уникальное, хотя на самом деле ты — ни то и ни другое. Особенность свою ты можешь продемонстрировать разве что в сфере потребления, если у тебя есть на это средства. Ты — существо особенное, потому что потребляешь особенно дорогие продукты, не замечая, насколько те, кто делает покупки на том же уровне, что и ты, насколько они — дешевые экземпляры, стандартные продукты эволюции, которые, забери у них кошелек, ни в чем не смогут продемонстрировать свое превосходство над тобой; внутри они подобны дому, из которого выселили всех жильцов: там лишь сквозняк гуляет, причем он не может пошевелить даже обрывки обоев, потому что жильцы, выезжая, проделали основательную работу, они даже шурупы вывинтили из стен. Ты не видишь, с какими людьми тебя свел общий уровень потребления: их незначительность скрыта от тебя товарами, которые они нагромоздили вокруг себя, как ты и самого себя не видишь в таком окружении. Купленные тобою вещи замыкают тебя в некой системе координат. Требуются всего два параметра, как в физических экспериментах: где и когда, а у тебя: что и почем. Ты тревожишься за предметы, а должен был бы тревожиться за себя: ведь тебе, как и каждому, наступит конец, когда будет исчерпана сила инстинктов, сохранившихся из доисторических далей. Нет у тебя запасного плана, плана В; есть лишь то, что ты прожил. Нет страницы В, есть лишь страница, которая была перевернута, и если ты, как некоторые оркестры, считающие себя современными, лучшие номера оставил на странице В, то лучше забудь о них: ту страницу уже не будет возможности прослушать ни у тебя, ни у других.

Жизнь твоя проходит в плену личных и коллективных эгоистических устремлений; в тебе не просыпается сочувствие к боли других, хотя бы ради того, чтобы в ней, в чужой боли, увидеть возможную модель собственной судьбы. Такого сочувствия для тебя не существует. Ты не жалеешь никого, кто погибает. Ты не можешь освободиться от мысли, что в смерти другого ты празднуешь то, что сам — остаешься жить. Этот день — праздник: опять кто-то умер: этот день — триумф: опять кто-то другой стал добычей энтропии. За кулисами соболезнования твой мозг устраивает радостный праздник. Ты — шулер, ты тасуешь крапленые карты, вон и глаза у тебя косят. Ты — не тот, кем показываешь себя. Ты укрылся в овечьей шкуре, хотя ты — ни овца, ни волк. Ты — не герой из сказки, которого любят, потому что он творит добрые дела, или ненавидят, за его злобную натуру. Ты — всего лишь мелкий мошенник, как и другие; ты непоправимо завистлив и недоброжелателен, ты ничего не хочешь ни для кого сделать, а если захочешь, то разве что ради того, чтобы почувствовать: ты кому-то помог.

Слава тебе, благодетель сирых и несчастных, да благословят боги, все, сколько их ни есть, каждую часть тела твоего, печень твою и сердце твое, кишки твои и желудок твой, да благословят боги каждый орган чувств твоих, коим ты воспринимал зло, и руки твои, коими ты это зло исправлял. Да воссияет лицо твое от благодарности обожающих тебя; ты обращаешь взгляд свой то на тех, кто стоит пред тобой на коленях, то на небеса, словно ты в близком родстве с благодетелем мира. Хотя — черта с два. Ты в родстве с обезьянами, с человекообразными животными, «Книга творения» повествует не о тебе, о тебе говорят кости, найденные в пещерах, расколотые и отшлифованные каменные орудия, кости съеденных животных. Однако сейчас ты забываешь об этих предках, ты кажешься себе лучше, чем ты есть, потому что ты кому-то помог, и видишь, насколько благодарны тебе за эту помощь.

Но если ты ничего не получишь взамен, в тебе вскипит негодование: что бы ты ни делал, все впустую, и теперь тебе жалко даже изношенное тряпье, которое ты отдал службе благотворительности, ведь никто не сказал, как ты хорошо поступил и какой ты добрый. Просто взяли мешок и даже спасибо не буркнули. Ты готов самого себя оплевать с досады, что так поступил, и тебе приходит в голову, каким ты был идиотом, что отдал как раз ту рубашку или те штаны, которые сейчас ох как бы тебе пригодились, если ни для чего другого, так хотя бы когда будешь белить потолок в комнате. Ты ненавидишь тех нищих и бомжей, которые будут красоваться в твоей одежде, будут спать в парке в твоем пиджаке, напьются и заблюют пуловер, который когда-то ты так любил. И вообще тебе даже думать противно про эту банду бездельников: они способны испоганить скверы и парки, загадить подворотни, они садятся, пропахшие мочой и дерьмом, в общественный транспорт, на котором твои дети едут в школу. Билетов у них наверняка нет, но тут все старания контролеров бесполезны: что толку грозить полицией, если полиция для этих — разве что ночь в теплом участке да миска еды.

Когда тебе говорят, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем тебе попасть в царство небесное, ты лишь хохочешь. Наверняка это какой-то неправильный перевод, а если нет, ты все равно предпочтешь быть верблюдом, потому что точно знаешь: на небесах — только пустота, нет там никакого царства, не живут никакие святые и ангелы, не порхают там праведные души, как и грешные души не горят ни в каком аду. Не живет там седобородый Бог, который мягко попрекает мелких грешников и с громовыми угрозами бросает в бездну негодяев, да еще и кричит работникам низших сфер, мол, на вертел этих убийц, этих обидчиков детей, этих губителей мира, этих дурных отцов и жестокосердых матерей. Да и праведников он не вводит в свой облачный дворец: не хватает еще, чтобы они околачивались там до скончания времен, когда мироздание снова начнет сбегаться и вернется к исходной точке, и множество снова станет единицей, как это было перед Большим взрывом. Нет никакой потусторонней справедливости, которая наводит порядок в беспорядке. Есть лишь одно: то, что мы здесь живем; нет ни награды, ни наказания, есть только жизни, которые издали, особенно из окон небесных чертогов, вообще не видны.

Ты точно знаешь: ты должен быть верблюдом, должен пройти огонь и воду и медные трубы; но у тебя и в мыслях нет пролезать через игольное ушко: если надо будет, ты все эти иглы растопчешь своими копытами. Если ты несчастен, это вовсе не значит, что ты готов понимать других несчастных, — разве что в той мере, в какой это в твоих интересах, потому что так ты имеешь шанс получить вспомоществование или хотя бы рассчитывать на чье-нибудь сочувствие, — тогда ты обнимешься с другими, дескать, давайте согреем друг друга, как поросята того бедняка крестьянина; а вообще-то как только ты выбьешься из нищеты, ты тут же про них забудешь. Когда ты окажешься вне этого круга, ты всех, кто там остался, будешь считать бездарными, беспомощными, ни на что не пригодными, а то еще и паразитами. То есть они, эти люди, заслужили такую судьбу: ведь если ты хочешь чего-то добиться, ты знаешь, для этого нужно только работать. С другой стороны, можно ли требовать чего-то такого от тех, кто заведомо родился бездельником, — ведь ума у них достает лишь на то, чтобы всякими правдами и неправдами получать подачки и услуги, таким образом растаскивая государственные средства, которые можно было бы обратить на куда более полезные вещи.

Известно: тому, кто хочет помочь себе, и Бог помогает. Ни к чему ходить далеко: тут, перед твоим носом, твой собственный пример. Ты ведь сам сумел выбраться из несчастий, потому что работал, и видите, результат налицо, говоришь ты дома, объясняя самому себе и семье, почему тебя не интересуют бывшие сотоварищи по судьбе. Ты рассказываешь о них, о каждом по отдельности и обо всех вместе, поучительные истории: ведь сколько раз перед ними открывалась какая-нибудь великолепная возможность, но они, конечно, не пожелали ею воспользоваться, для них корчма и безделье были важнее. А ведь и тебе помог только случай, когда умерла одна твоя бездетная родственница и тебе досталась ее квартира. Это была старая тетушка в Будапеште, ты даже не знал, что она еще жива, в последний раз ты встречался с ней в детстве, а потом тебе и в голову не приходило навестить ее. Квартиру должны были получить соседи, потому что они ухаживали за ней, даже денег для нее не жалели, думали, чьему-нибудь ребенку эта квартира будет кстати. Но тетушка не оставила завещания, об этом как-то все позабыли, она и сама не помнила, что у нее есть родня, но суд это выяснил. Соседи так и не смогли доказать свои права, и суд, следуя букве закона, присудил квартиру правомочному, по бумагам, наследнику.