Время покупать черные перстни - Александр Борянский

Однажды я проснулся, разбуженный приглушенными стонами. В конце комнаты слышалась какая-то возня. Я встал и, пошатываясь от слабости, двинулся туда. Но на полдороге меня остановил Рипкин. Он сидел на постели. Одетый. Явно «на шухере».

— Слава. — сказал он, — не надо вам туда. — И, как всегда, принялся яростно протирать очки.

— Что там?

— Там происходит «темная». Поверьте, все по справедливости. Человек поступил нечестно по отношению ко всем нам. Вам туда идти не следует.

Я вернулся и лег. И вдруг понял: я совсем забыл, как жил раньше. В смысле, всю прошлую жизнь. Точнее, головой-то я все помнил, но так, словно видел кино. А нынешний тоскливый кошмар — это и есть единственная реальная жизнь.

Еще немного, и я не сумею терпеть дальше. Увеличу по Жориному совету напряжение. Раз в пятьдесят. Наемся. На всю жизнь. На всю смерть.

Слава богу, ожидаемые изменения произошли на следующее же утро. А именно. После завтрака, куда вся наша троица, естественно, не ходила, Юра дал команду на построение. Мы продолжали лежать. Но Юра специально заглянул в расположение и попросил персонально:

— Хлопцы, ну будьте же людьми, встаньте. Все-таки из-за вас ведь Зонов строит. Тем паче, вы-то, наверное, в последний раз стоите.

Заинтригованные, мы великодушно соизволили подчиниться.

Самое жалкое из нас зрелище, как ни странно, представлял не я, а Жора: он осунулся, обвисшими щеками и грустным взглядом стал походить на собаку-сенбернара и вроде бы даже немного позеленел. Прошлой ночью он разбудил меня и спросил так, словно речь шла о чем-то страшно важном: «Братан, знаешь, как меня в детстве дразнили?» — «Ну?» — «Жора-обжора…»

Зонов стоял перед строем, откровенно держа руку на кобуре. И правильно — озлобление в наших рядах достигло наивысшего накала.

— Товарищи ученые, — начал он.

— Граждане, — поправил кто-то.

— Дураки, — добавил другой.

— Что ж, — согласился Зонов, — если угодно. Граждане дураки. Я попросил вас собраться здесь для того, чтобы сделать важное сообщение.

Надежда ударила в виски слушающим, но Зонов продолжил совсем не о том, о чем хотелось бы всем:

— Вы знаете, что трое ваших товарищей голодают. Их требование — немедленное освобождение из-под охраны. В интересах успешного ведения эксперимента я не могу выполнить это требование. Тем более, это значило бы провоцировать на подобные действия и остальных. Однако их жизни в опасности. Я мог бы применить к ним жесткие меры, вплоть до принудительного кормления. Но вы знаете, что процедура эта болезненна и вредна. Есть более гуманный путь. Надеюсь на вашу поддержку. Трое голодающих будут переведены в госпитальное отделение, где об их жизни и здоровье квалифицированно позаботятся. Но с тем лишь условием, что ни один из вас не воспользуется тем же или подобным методом борьбы.

Погудев, народ ответил согласием.

— Собирайтесь, — приказал нам Зонов, распустив строй, — через час за вами придут.

Мы послушно принялись за сборы. Но в этот час уложилось еще одно событие, не рассказать о котором нельзя.

Я заторможенно складывал в чемодан свои шмутки, когда меня окликнул Борис Яковлевич. Чувство у меня к нему сложное. Я сделал вид, что не слышу. Но он подошел, присел на корточки прямо передо мной и спросил:

— Слава, у вас есть девушка?

«Тебе-то, черт возьми, какое дело?» — подумал я. Но ответил. Ответил честно — утвердительно.

— А вы любите ее?

Я был окончательно обескуражен, но собрался с духом и снова ответил честно:

— Очень.

— Тогда пойдемте быстрей, — потащил он меня за руку, — у вас может получиться.

В лаборатории № 1 двое бородатых ребят в джинсах (я давно их приметил, приятные ребята, но жутко законспирированные) колдовали над установкой, которую я во время своего первого визита сюда принял за модернизированный самогонный аппарат. Перед установкой сидел тоже бородатый, но еще и рыжий экономист Павленко. Он сосредоточенно смотрел на нелепый металлический веник, торчащий из прибора ему в лицо, и напряженно шевелил губами.

— Товарищи! — обратился Рипкин к нескольким мужчинам, сидящим, прислонясь к стене, поодаль. — Позвольте Славе без очереди.

— Почему это? — зашумели ожидающие, — у нас тут ветеранам Бородинской битвы льгот не установлено. Пусть как все — ждет.

— Слышали же: через час он будет в изоляторе. А вы успеете еще.

— Ладно, фиг с ним, пусть идет, — сказал один. И остальные промолчали.

Один из бородачей (не знаю, может быть, они и совсем разные по своим генетическим задаткам, но бороды, джинсы и худоба превратили их в однояйцевых близнецов) приблизился к Павленко и потряс его за плечо. Тот ошалело взглянул на него, потом на веник, потом опять на него… засмеялся, сказал: «Класс» и пошел к двери. Потом резко обернулся и попросил до истеричности проникновенно: «Еще немножко, а? Я там не успел…» — «Все, все, — сурово ответили ему. — Следующий».

Борис Яковлевич подпихнул меня, я сел на табуретку и стал пялиться на «веник». «Костя», — протянул мне руку бородач. «Слава», — ответил я. «Правильно смотришь, сюда», — он стал делать что-то на пульте прибора, а я неожиданно испытал такую дикую тоску, такую щемящую, сладкую тоску… Я ужасно давно не видел Эльку. И вдруг я почувствовал, как соскучилась по мне она. Она сидит в «научке», перед ней учебник по термодинамике, но она не читает, а мысленно разговаривает со мной: «Славка-Славка, — думает она, — куда же ты запропастился, обезьяна ты этакая? Я уже и голос твой забыла, еще немного, и я забуду, как я люблю тебя… Господи, мне кажется, ты сейчас где-то совсем рядом». — «Я или Господи?» — «Ты, ты. Кажется, открою глаза — нет этой проклятой книги, этой проклятой библиотеки, а есть ты». — «И мне кажется, протяну руку — и коснусь тебя». — «Но ведь это я просто разговариваю с тобой про себя». — «Я все время разговариваю с тобой. Ты всегда рядом». — «Но не так, как сейчас. Мне кажется, я все про тебя знаю — где ты, как себя чувствуешь, как ты меня любишь, как тебе плохо… Ты почему такой худой, одни кости?..» — «Все в порядке. Худею, чтобы зря время не терять». — «Не лги, обезьяна. Знаешь, твоя мама болеет; она вбила себе в голову…»

— Все, парень, — постучал меня по плечу Костя, — уступи место товарищу.

На ватных ногах я выбрался в коридор. Рипкин поддерживал меня под локоть и все спрашивал: «Получилось? Получилось?»

— Получилось, — выдавил я. — Это что, телепатия?

— Не у каждого получается. У меня вот, например, не вышло.

— Это телепатия?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});