Жаркой ночью в Москве... - Михаил Липскеров

Нютку сибирский игрок в буру увез в Надым, где она открыла первую в Сибири Академию буры и минета.

Мою игру больше не проводили. Потому что она перевернула сложившийся миропорядок. Казино круто наварило. А я, старый мудаковатый еврей, получил в качестве роялти Изабеллу Франкмасоновну. Поквартально. Но как-то не пользовался. А вот сейчас… жаркой ночью в Москве очень даже может пойти.

– Если бы вы знали, милейшая Изабелла Франкмасоновна, как я счастлив вас слышать.

Говорит, что тоже рада.

– А не хотится ль вам, милейшая Изабелла Франкмасоновна, пройтиться там, где мельница вертится, липездричество сияет и фонтаны шпындыряют, а в лесу соловей запузыривает?

– Что, Михаил Федорович, еб…ться интересуетесь? (Опять точки. Самоцензура, бля!)

Я даже засмущался. Ну как можно так в лоб? Мир полон изящных заменителей. С одним я недавно столкнулся. Юная, миловидная девушка-колумнист, с бьющей наотмашь невинностью зафуговала в своей колонке такую фразу: «Мужчины спешат овладеть новой вещью высокого вагинального качества, по большому дисконту расплатившись „Визой-голд“ за старую. Иные следуют высокотехнологичным методикам убеждения и получают даром, но в итоге платят больше собственным авторитетом и гендерным брендом, как опозорившийся счастливый обладатель секонд-хэнда, затесавшийся на понимающую во всем вечеринку». Это я понимаю. А то «еб…ться интересутесь»!.. Ишь ты… Хамство какое…

– Да! Интересуюсь! За вами, между прочим, роялти за пятьдесят шесть кварталов.

– Обижаете, Михаил Федорович. Вы что, думаете, я забыла?

– Я ничего не думаю. Мне сейчас не до мыслей, у меня идет процесс обратной сублимации. Перегонка творческой энергии в сексуальную. Я сейчас могу хуем повесть написать. «Тамань», к примеру. Так что, милейшая Изабелла Франкмасоновна, я вас жду.

– Как скажешь, Аурелио! Вы хотите роялти сразу получить или в рассрочку?

Ну что за сучка. Все время одно и то же. Ну никак не может, чтобы не наколоть!

– Конечно сразу, милейшая Изабелла Франкмасоновна! Сразу же по приезде!

– Ну зачем же горячиться, Михаил Федорович? У меня нет никаких проблем. Подсчитайте, сколько я вам должна.

– Да все проще простого. Пятьдесят шесть кварталов по два раза. Умножаем… Сто двенадцать! Ничего себе… это уже не «Тамань». Это полное собрание сочинений Бальзака. Плюс «Ругон-Маккары»… Да мне не в жизнь столько не наеб…ть. (Опять!)

– Изабелла Франкмасоновна, я передумал. Я, пожалуй, в рассрочку. Скажем, сегодня полквартала, через месяц… (А на хрена мне через месяц?) Ладно, остальной долг я вам списываю.

– Как вам сказать, Михаил Федорович… Вы, люди артистические, у вас сегодня на уме одно, а завтра – два. Я к вам пришлю человечка с договором о списании долга за роялти, причитающиеся Липскерову Михаилу Федоровичу, «в дальнейшем именуемому Автором, в размере сто двенадцать минус один у.е. Один у.е. приравнивается к одному половому акту. За половой акт считать вхождение полового члена Автора в эрегированном состоянии (члена, а не Автора) в вагинальную область должника с совершением не менее восьмидесяти фрикций с обязательной эякуляцией. Таким образом, к списанию предлагается сто одинадцать у.е. (Сто одиннадцать половых актов. Или восемь тысяч восемьсот восемьдесят фрикций. С обязательными ста одиннадцатью зафиксированными фактами эякуляции). При нарушении хотя бы одного положения договора договор считается недействительным и должник имеет право на возмещение долга в любое удобное для него время». А потом, Михаил Федорович, я подъеду и отдам вам один у.е.

Во влетел. А чего делать? Впрочем, что я теряю? Ну, подпишу договор, приедет Изабелла Франкмасоновна, и я получу свое у.е. То, об чем ломаю голову половину ночи. Правда, Франкмасоновне уже тогда было где-то под… Под сколько?.. Сейчас уже не помню… Но под много… Значит, сейчас ей под еще больше… Не думаю, что именно об этом я мечтал в начале жаркой ночи в Москве.

В это время раздался звонок в дверь.

Так, втянули живот, расправили плечи. Моя маленькая бейба…

Действительно маленькая…

– Метр пятьдесят два, – ловит бейба мысль в моих невысказанных, но сильно красноречивых глазах.

И старая.

– Шестьдесят четыре, – ловит старая вторую мысль в моих невысказанных, но красноречивых глазах. – Ну что, Михаил Федорович, начнем, что ли? Где тут у нас ложе любви? – И она подняла юбку.

Ну не может быть на одной женской ноге столько вен!..

– А как насчет выпить, Изабелла Франкмасоновна? – тоскливо предложил я.

– Выпивка в договор не входит, – решительно ответила она и сняла юбку.

Мне поплохело всюду, где только может поплохеть. Потом она сняла блузку. Оказывается, может поплохеть даже там, где поплохеть не может по определению. Лифчиков она, как современная женщина, не носила. Каждая грудь могла выдержать вес пяти-шести аборигенов снегов Килиманджаро. Но в них была еще одна прелесть – они заслоняли живот.

– Так, – сказала готовая Изабелла Франкмасоновна. – По договору я вам должна один у.е.

Один у.е. приравнивается к одному половому акту. За половой акт считать вхождение полового члена Автора в эрегированном состоянии (члена, а не Автора) в вагинальную область должника с совершением не менее восьмидесяти фрикций с обязательной эякуляцией. Я правильно помню?

– Да вроде.

– «Вроде» не проходит. Это юридический документ. Заверенный нотариальной конторой «Гогенцоллерн, Принцип и партнеры». Ясно?

– Ясно.

– Значит, пройдемся по тексту. Вагинальная область на месте. Половой член тоже, я надеюсь, никуда не делся… А впрочем, предъявите… Да, свидетельствую, что это член. В эрегированном состоянии… Скажите, Михаил Федорович, как на духу, вы сами считаете состояние вашего члена эрегированным?

– Как вам сказать…

– Не надо подробностей. Меня интересует, сумеете ли вы обеспечить выполнение договора, а именно введение этого чибрышка, именуемого членом, в указанное в договоре место.

– Совершить не менее восьмидесяти фрикций…

– С последующей эякуляцией…

– Короче, вы подтверждаете, что не в состоянии выполнить условия договора?

– А как?

– Вы намекаете на орально-генитальный контакт?

– Намекаю.

– Об этом надо было думать раньше. Подпишите здесь.

Я расписался. Наконец-то эта стерва уйдет, и я опять начну блуждать по телефонной сети в поисках радости.

Изабелла Франкмасоновна оделась и сделала краткий звонок по мобильнику. Не сказав, впрочем, ни одного слова. В дверь позвонили. Я открыл. На пороге стояли мужик в старомодном не нашем мундире и каске с шишаком. И молодой парень в накидке и шляпе, надвинутой на глаза. Они представились:

– Фердинанд. Эрцгерцог.

– Принцип. Студент.

Из-за их спин высунулось что-то шустрое и пояснило:

– Нотариальная контора «Гогенцоллерн, Принцип и партнеры».

Однако… Весело жаркой ночью в Москве.

Одинадцатый звонок

Летит-жужжит комар. Всюду эта одинокая скотина сопровождает меня. И зимой, и осенью, и летом. Единственный комар в округе – мой. Остальные люди могут не волноваться. Как бы они привлекательно ни пахли, как бы ни была сладка их кровь и сексуальна кожа, все равно комар в толпе обязательно найдет меня, всадит свой хоботок и отсосет по полной программе. Говорят, что этим занимаются исключительно комариные самки. Любят меня бабы. Но, должен вам заметить, это не всегда удобно. Однажды, много возрастов назад, такой же жаркой ночью, но в подмосковной дачной расслабленности я склонял к адюльтеру одну даму, относящуюся к этому достаточно благосклонно. Во всяком случае, подтверждений этому хватало. Когда я целовал ее руку, она начинала дышать как чайник. Когда я, как бы случайно, на пять – десять минут брал в горсть ее правую грудь, она закрывала глаза и открывала левую. И когда обе мои руки были заняты грудями, она, как бы не замечая этого, без моей помощи сняла трусы. Кто до трусов снял с нее джинсы, сказать не могу. Может быть, я, может быть, она, не помню. Во всяком случае, джинсы оказались сняты. Иначе было бы непонятно, как при надетых джинсах возможно снять трусы. Я же не иллюзионист Арутюн Адоян, который снимал со зрителя рубашку, не снимая пиджака. А потом, под рев зрительного зала, комкал рубашку в руках, а когда разворачивал ее, то она превращалась в красный флаг. Арутюн размахивал бывшей рубашкой и орал на армянском «Миру – мир». Обезрубашенный зритель чувствовал себя топлес несколько неловко и неуверенно просил рубашку назад. Адоян хлопал себя по лбу: как же я мог забыть, лез в карман пиджака зрителя, доставал оттуда плошку с золотой рыбкой, которую и превращал в рубашку зрителя, выплеснув воду из плошки на весь первый ряд. Дашнак хуев. Мокрый зритель делал вид, что доволен. Потом он превращал пустую плошку в серп и молот, бил одним по другому, летели искры, и Адоян исчезал. Мой папа называл это «путать блядство с политикой».