Маленькие подлости - Кармен Посадас

– Скажите, господин Тельди, что для вас искусство – хобби или бизнес? – задает сеньорита на редкость оригинальный вопрос, являющийся неотъемлемым компонентом всех интервью «Мецената».

«Что за нелепость!», – думает она и мысленно проклинает сеньора Ханейро, учредителя и хозяина журнала, а заодно владельца сети обувных магазинов, которому миллионы дают право унижать серьезных людей, ну разве не унижение – задавать тупые вопросы типа «является ли бизнес вашим хобби?».

Тельди – он сидит в кресле – меняет позу. Ему вопрос также кажется глупым: каждому известно, что в наше время искусство – это бизнес, наравне со всем остальным. Тем не менее он отвечает как положено:

– Ни то ни другое, разумеется. Искусство – это источник эстетического наслаждения, одно из благ цивилизации, то, что отделяет культурного человека от животного и приближает к богам.

«Отлично, – думает Рамос. Поскольку обязательная программа выполнена, можно приступать к атаке. Она достает блокнотик, в который терпеливо занесла важные сведения из жизни Тельди. – Смотри на меня, Тельди, – внушает сеньорита, – смотри и готовься к первому выстрелу».

Она начинает задавать остроумно сформулированный вопрос, который наверняка придется не по вкусу собеседнику, но в это время… Журналистка не успевает закончить фразу, ее внимание отвлекают сразу два звука. Один испускает чавкающий рот фотографа, любителя жевательной резинки, второй – клак, клак, клак, КЛАК – его аппарат, по мере того как перемещается вокруг Тельди и производит вспышку. Это, как обычно, выводит из себя сеньориту Рамос, но жаловаться некому: главный редактор предпочитает интервью с фотографиями «для придания живости и достоверности». «Рамос, вы ничего не понимаете, образ – основа современного мира, один-единственный жест ценится больше, чем тысяча слов. И не спорьте, пожалуйста, Рамос».

Рамос и не спорит, даже когда Чема становится между ней и интервьюируемым, стараясь увековечить характерное движение объекта, ибо тот поглаживает бородку, отвечая на опасный вопрос, так и не законченный сеньоритой.

– Нет-нет, вы ошибаетесь, дорогая. Уверяю вас, существовавшая в те годы возможность с легкостью приобретать картины не имеет ничего общего с политическими проблемами Аргентины семидесятых, ничего общего с репрессиями и кошмарными преступлениями грязной солдатни. Интерес к произведениям живописи подскочил раньше. Не забывайте, в течение многих лет я состою членом комиссии по расследованиям UN. («Ю-Эн», – произносит Тельди на английский лад название ООН, чтобы придать своей гуманитарной миссии статус.) Так вот, будучи, как я отметил, членом Комиссии по расследованиям нарушений прав человека, я, естественно, никогда не пользовался конъюнктурой, чтобы…

– Разбогатеть за счет тех несчастных, которые и так пострадали от военной диктатуры.

– Несомненно, дорогая, – перебивает ее Тельди, хорошо знающий: у подобных напористых дам необходимо сразу отбирать инициативу, иначе окажешься на лопатках. – Именно поэтому мы создали филантропическую Ассоциацию помощи жертвам государственного террора. Как вам известно, я явился одним из учредителей, причем в то время это был очень рискованный шаг, поверьте, мы говорим о периоде с 1976 по 1983 год, в то время играть в героизм было чрезвычайно опасно, уверяю вас.

Он смотрит на сеньориту Рамос. Взгляд филантропа, такой нежный, останавливается на лодыжках, представляющих наиболее привлекательную часть ее анатомии. «Красивые лодыжки», – говорит взгляд, и сеньорита Рамос едва сдерживает улыбку, ибо если она и неприступна, то не настолько, чтобы устоять перед глазами connaisseur[41]. Тем не менее – долг превыше всего – она берет себя в руки и продолжает с неумолимостью инквизитора:

– Да-да, может быть, то время и не способствовало проявлению героизма, зато помогало ловить рыбку в мутной воде, кое-кто стал очень богатым. Разгул государственного террора, напоминаю вам. Так в чем заключается ваш секрет?

– Секрета нет. – Взгляд Тельди опускается с лодыжек на туфли сеньориты Рамос. Дорогая модель – на самом деле подделка. Журналистка поджимает ноги, чтобы галантный сеньор не догадался. – Видите ли, Агустина, – до чего славно звучит ее имя в его устах – единственный секрет того, как добиться успеха в ужасные времена, о которых мы с вами сейчас беседуем, – это большой труд и великое презрение к диктатуре. Но ведь цель нашей встречи – поговорить о чистоте искусства, а не о грязной политике, не правда ли, дорогая? Не лучше ли нам придерживаться темы?

Тельди делает ударение на последнем слове, и Чема пользуется моментом, чтобы запечатлеть лицо интервьюируемого, освещенное возвышенно-волевым выражением.

Сцена производит сильное впечатление на даму, завтракающую через два столика от них. Она сдавленным голосом вскрикивает: «О!», и локтем толкает в бок мужа.

– Смотри, Альфредо, какая шишка! – восторженно восклицает дама. – Вон, вон, слева! Это не Агнелли, владелец «Мазерати»? Ну очень похож на флорентийского кардинала!

Хорошо осведомленный муж отвечает, что Агнелли никогда не был владельцем «Мазерати», ему принадлежит транснациональная компания «Оливетти» («Вот бестолочь!»).

Чема тем временем продолжает щелкать фотовспышкой, а сеньорита Агустина Рамос предпринимает очередное усилие загнать Тельди в угол коварными вопросами,

– Ну хорошо, положим, доказательства вашей связи с военными найти трудно, что говорит в вашу пользу, иначе бы вы просто не заслуживали прощения. Обратимся к искусству, и только искусству. Как ни прискорбно, существует несколько легенд по поводу того, как вы сколотили состояние. Говорят, например, вы приобрели у некоего человека, который позже покончил жизнь самоубийством из-за непосильных долгов, превосходную картину Моне за ничтожную сумму, а потом перепродали по цене, в двадцать раз превышающую первоначальную. Правда ли это?

– Да. – Тельди очаровательно улыбается. – Факты изложены верно, однако истолкование далеко от истины. Бывший владелец Моне не только жив, но и является моим большим другом, он один из богатейших людей Южной Америки. Да, я всегда стремился помогать людям, зная, что они воздадут сторицей, но разве это заслуживает порицания, Агустина?

По мнению сеньориты Рамос, господин Тельди все менее заслуживает порицания. Особенно когда смотрит на нее; это происходит редко, но достаточно для того, чтобы ей захотелось вновь почувствовать на себе его взгляд. Она гордится своей проницательностью, поэтому все больше восхищается обаятельным собеседником, который, несмотря на колкие вопросы, постоянно улыбается. Однажды он даже протянул к ней руку («Всего лишь однажды, Бог мой!»), но так и не коснулся ее колена; настоящий кабальеро, вне всякого сомнения. Вот он снова смотрит на нее. Сеньорите Рамос кажется, что она тает, что от нее сейчас ничего не останется, кроме пятна на красной софе: «Бог мой, да ни один аппарат не способен уловить ауру этого мецената, этого восхитительного филантропа». «Опять же, – мысленно добавляет сеньорита, пытаясь сохранить объективность, – факты говорят сами за себя: Тельди подробно и откровенно объясняет, куда он вложил деньги, полученные честным путем благодаря своему увлечению искусством.

– В две школы для детей, брошенных родителями, ты понимаешь, о чем я говорю, дорогая…

Как приятно, что он обращается к ней на ты, и эта «дорогая» звучит чудесно!

– …в стипендии для талантливых студентов, не только художников, но и музыкантов, писателей; не следует скупиться, когда речь идет об искусстве, тем более что мы должны возвращать то, что дарит нам жизнь, как тебе кажется?

И сеньорита верит всему, что ни скажет этот мужчина обладающий необыкновенным даром сопереживать. Какая искренняя щедрая душа, сколько правды в его словах!

– Вспомнила! – сообщает мужу дама через два столика от них. – Этот тип не Агнелли, а актер. Как же его зовут… Энтони Хопкинс? Шон Коннери? Нет, кажется по-другому, у этого усы и волосы седые. Хотя подожди-ка, ну конечно, снимается кино, и так нужно по сценарию. Все ясно, это артист, он должен все время вживаться в роль, чтобы выглядеть естественно на экране Ты меня слышишь, Альфредо?

Но Альфредо не слышит и слушать не хочет Конечно, солидные, седовласые мужчины нравятся женщинам, зато вызывают ненависть у их мужей, особенно лысых. Кроме того, хотя Альфредо не слышит о чем идет разговор за соседним столиком, он уверен– этот тип – не Шон Коннери, напрасно несчастная журналистка, совсем девочка, балдеет от него, как и жена «По-моему, он просто плут и бездельник», – думает Альфредо, а произносит:

– Пойдем, Матильда.

В это время Тельди говорит сеньорите Рамос:

– Мы вот все рассуждаем об искусстве с большой буквы. Конечно, приятно побеседовать о Моне и порадоваться тому, что владеешь многими чудесными произедениями. Однако есть вещи, которые доставляют мне гораздо большее удовольствие, и я мог бы рассказать тебе о них. Во-первых, хочу признаться, дорогая. Только выключи магнитофон: то, что я скажу, не представляет интереса для такого журнала, как «Меценат», с его тиражом в триста пятьдесят тысяч экземпляров, распространяемых среди… Меценатов? Нет, мерзавцев от искусства, ты согласна?