Стервы - Джиллиан Ларкин

— Рен, давай без патетики, — попросил Маркус.

— Я вполне серьезно, Маркус. С Глорией творится что-то не то. Обычно она мне рассказывает все…

— А тебе не приходило в голову, что она отдаляется не без причины? Ну, может быть, ты слишком навязчивая?

Навязчивая? Лоррен — женщина независимая. Если на то пошло, это Глория всегда липла к ней. Они лучшие подруги с самого раннего детства! Они все всегда делают вместе! Во всяком случае раньше делали.

— Если уж кто и прилипчивый, так это ты, — горячо возразила она. — Я знаю, как тебе неприятно видеть ее с другим мужчиной.

— Да ты же знаешь — Глория для меня все равно что сестра.

— В таком случае не пора ли тебе поступать, как положено старшему брату? Она стала исчезать из дому, шататься по «тихим» барам, и все это — вместе с гадюкой из сельских дебрей.

— Да будет тебе. Клара меньше всего похожа на гадюку.

— Она настоящая змея! Ставлю сто против одного, что она продаст Глорию в ту же минуту, когда узнает ее секреты. Если только ты не сдержишь своего слова до конца и не добьешься, чтобы скомпрометированная Клара была вынуждена убраться из Чикаго.

— Так для этого я сюда и пришел. — Маркус шутливо откозырял. — Я человек слова, и все это знают.

Значит, Маркус все-таки вскружит Кларе голову и выживет ее отсюда. Здорово, если так и выйдет: Клара перестанет быть ее соперницей. И Глория, и Маркус достанутся одной Лоррен.

Но она и сама уже понимала, что этого ей вряд ли удастся добиться.

Поэтому Лоррен втайне разработала для себя «план Б». Глория пока занимается какими-то своими тайными делами; Маркус непременно влюбит в себя Клару (кто сможет в него не влюбиться?), и тогда Кларе потребуется подруга, с которой можно делиться переживаниями, кто сможет утешить ее разбитое сердце. И к кому же она обратится за сочувствием?

К Лоррен, всегда готовой ее выслушать и посочувствовать. К Лоррен, на которую можно положиться, — к своей единственной подруге в этом враждебном мире. Если Лоррен сумеет завоевать полное доверие Клары, та станет делиться с нею всеми своими мыслями и чувствами. А как только мисс Простушка Клара выдаст ей один-другой свой секрет, Лоррен припрячет их в свою модную сетчатую сумочку от фирмы «Уайтинг и Дэвис»[60], и уж тогда она всем станет командовать.

Она сможет выбирать, кого ей погубить. Маркуса, который не разглядел, какая необыкновенная женщина стоит перед ним, готовая любить его до гроба. Клару, приторную, как бисквит со сливками, всезнайку, которая вторглась сюда незваной и вероломно захватила всеобщее внимание. Или Глорию, лучшую подругу, которая всю жизнь получает все готовенькое прямо на серебряном блюде, но остается жадиной: сбежала куда-то тайком от Лоррен и даже не соизволила предупредить ее.

Рен поправила Маркусу воротник сорочки, позволив себе слегка пробежаться пальчиками по пуговицам. При этом она вспомнила, как минувшим летом они отдыхали у Глории на даче, на берегу озера. Лоррен однажды застала Маркуса в ту минуту, когда он надевал купальный костюм. Как хотелось ей тогда погладить его загорелое мускулистое тело, пощупать крепкие мышцы, дотронуться до желобка, который вел от выступающей тазовой кости вниз, к его…

— Не хлопочи, — сказал Маркус, отводя ее руки.

«Только не торопись, Лоррен. Действуй шаг за шагом».

Да ладно, не важно. Скоро люди о ней заговорят. Скоро она появится во всем своем блеске.

10. Глория

Без ослепительных бунтарок и бешеных танцев, без ярких огней и грохочущей музыки «Зеленая мельница» становилась тем, чем и была на самом деле — сырым подвалом. У пустой сцены словно бы съежился танцпол, а все помещение пронизывала зябкая сырость. К тому же оно провонялось спиртным, а уж табачным дымом несло, как из переполненной пепельницы. Довольно отвратительное впечатление.

Глория пыталась сосредоточиться на словах песни, выбранной для прослушивания, но мысли все равно вертелись вокруг того места, где сейчас ее не было, — вокруг родного дома. Торжественный обед для дебютанток высшего света. Мама. Гости. Одну треть битвы она уже выиграла: сумела улизнуть из дому незамеченной. Позаимствовала в гараже мамин автомобиль. А теперь всего-то и остается — выдать убойное исполнение песни и вернуться домой, пока не подали обед.

Конечно, это легче сказать, чем сделать: на часах было уже четыре минуты девятого. А Джером Джонсон, расположившийся вместе со всем джаз-бандом в центре зала, пока не обратил на нее ни малейшего внимания.

Вся эта затея вообще была ее большущей ошибкой.

Едва появившись, Глория была шокирована, когда увидела в полутемном колодце лестницы полдюжины других девушек, которые тоже пришли на прослушивание.

Она почувствовала себя круглой дурой. С какой это стати она решила, будто ее наугад выбрали из толпы, да и делу конец? Девушки, похоже, были профессиональными певицами, которые могли, даже не очень стараясь, спеть лучше Глории. Проходя мимо них, она все острее ощущала запах дешевых духов и немалого честолюбия. И у каждой в глазах читалось одно: «Я больше всего на свете хочу получить это место».

К счастью, Глорию узнал трубач, выглянувший на лестницу, чтобы вызвать очередную претендентку.

— Меня зовут Ивэн, — представился он. — Мы виделись вчера. А почему вы не входите?

Вот теперь она сидела у стойки бара в полутемном помещении. На танцполе перед залитым светом микрофоном поставили в один ряд несколько стульев. Со своего места Глория насчитала шестерых мужчин, лениво покуривавших, сдвинув шляпы набекрень, и шепотом обсуждавших то, что происходило на сцене.

А Глории так и пришлось сидеть здесь, пока пели девушки, пришедшие раньше.

И пели все хорошо. По-настоящему хорошо. Так хорошо, что каждую можно было расписать в «Трибюн» и привлечь к ней внимание публики. Они давным-давно напрактиковались брать высокие ноты и пели так, будто с самого рождения ничем другим не занимались.

Глория еще за рулем по дороге сюда пыталась немного распеться, однако ей приходилось нелегко, управляя машиной в центре города, где она оказалась в одиночестве и чувствовала себя потерявшейся девочкой. А сейчас горло так пересохло, что она то и дело глотала слюну, от чего становилось только хуже.

— У вас такой вид, Рыженькая, будто вы сейчас с катушек полетите, — сказал Лейф, подталкивая к ней по стойке бокал с какой-то жидкостью янтарного цвета. Он почесал чуть крючковатый нос, потом поскреб в затылке. — Вот, выпейте. Это маленькая профессиональная хитрость, помогает нервы успокоить.

Бурбон[61]. А ей сейчас бы чашечку чаю выпить. Но она послушалась бармена и осушила бокал, закашлялась и долго пыталась отдышаться, когда спиртное обожгло ей глотку. Как раз вовремя — подошла ее очередь.

— Мисс Карсон! Мисс Карсон! — выкрикнул голос откуда-то из передней части зала.

— Вы их просто на лопатки положите, — подмигнул ей Лейф.

— Если сама не умру раньше.

На ватных ногах Глория прошла к сцене. Не обманывает ли она сама себя? Да, она обожает петь, но голос у нее, возможно, предназначен лишь для того, чтобы петь в одиночестве, а не на публике. Так кого она хочет обмануть?

Глория передала пианисту ноты.

— «Будешь и в декабре любить меня, как в мае?» — прочитал тот вслух. — Этого я давненько не играл.

Она тихонько стала выбивать ритм, чтобы он мог вспомнить. Потом подошла к микрофону. Яркий свет прожектора резал ей глаза, она едва могла различить лица слушателей: трубача Ивэна, ударника, басиста, двух мафиози, а в самой середине — Джерома.

— Ну, давайте послушаем, что вы можете, сельская девушка, — обратился он к ней своим бархатным баритоном. И от этого у Глории под ложечкой совсем уж все заледенело.

Позднее в тот же вечер, оглядываясь на эти пять минут своей жизни, она так и не смогла ясно припомнить все. Вспоминала, как начал импровизировать на ходу пианист. Но из памяти начисто выпали те минуты, когда она пела для шестерых мужчин, сидевших на стульях у самой сцены.

Сказал ты, что румянец щеки моейПохож на розу и даже нежней,Но когда померкнет юности цвет,Будешь ты меня целовать или нет?Но когда померкнет солнца закатИ когда мы вместе дойдем до конца,Будешь ли все так же ты меня обнимать,Будут ли стучать в унисон сердца?

— все это она пела для себя одной.

* * *

Отдаленные недружные хлопки вернули ее к реальности.

Потом включили свет в зале. Находившийся в центре оркестрантов Джером не сводил немигающих глаз с Глории. Но не произнес ни единого слова. Люди, сидевшие слева и справа от него, казалось, скучали. Один даже громко вздохнул.