Взлетная полоса - Анатолий Галиев

— Что? — не понял Теткин. — А… да, немного…

— Поезжайте в бюро, отпечатайте на машинке мои замечания по перестройке и ремонту в трех экземплярах, под копирку!

Николаю не очень понравилось, что его определяют в пишбарышни, он неуверенно заметил:

— Может быть, Ольга Павловна это лучше меня сделает?

Томилин сразу же поскучнел, глядя в сторону, процедил:

— Она… недомогает… Не очень здорова. Вы уж, Николай Николаевич, как-нибудь этак… сами…

И побрел от него, ссутулясь, с пристальным вниманием разглядывая заляпанный известкой пол.

3

— Лялечка! Ну стоит ли плакать? Этот господин не достоин даже вашего мизинчика!

Старушка царапалась в дверь, как кошечка коготками. Ольга утерла слезы и притихла. Не хватало еще Аглаи Петровны с ее соболезнованиями.

— Может быть, вам приготовить кофе? У меня осталось от старых запасов немножечко настоящего «мокко»! — не унималась соседка.

— Спасибо, Аглая Петровна! — суховато сказала Ольга, пытаясь отвязаться от непрошеной опеки.

— Вы уже не плачете?

— Нет, я уже не плачу!

— Ну и слава богу… — Шаги за дверью прошаркали прочь.

Голубовская была подселена «по уплотнению» в тесноватую квартирку бывшей классной дамы Дитрихсон, и жили они с хозяйкой мирно. Аглая Петровна была безобидная, одинокая женщина, никогда не имевшая ни мужа, ни детей. Из близких у нее была только такса по кличке Гортензия, поэтому появлению Голубовской она была искренне рада.

Пристроил сюда Ольгу Томилин — впрочем, он все организовывал в жизни Ольги Павловны. Даже настенный телефон в передней. Сейчас он то и дело взрывался настойчивым металлическим дребезжанием, но ни Аглая Петровна, ни Ольга Павловна не подходили к аппарату, хотя прекрасно знали, что звонит Юлий. Больше им не звонил никто.

Взаимоотношения Лялечки и Юлия вызывали у Аглаи Петровны повышенный интерес.

— Вы меня извините, деточка! — с прононсом говаривала она недоуменно. — Ваш образ жизни, в котором некоторое значение имеет этот приходящий мужчина, — это тоже достижение нового времени?

— Он мой муж.

— Почему тогда он живет где-то на Садово-Триумфальной, а вы у меня? Это имеет, как это сейчас говорят, отношение к метражу жилплощади?

— Нет, не имеет! Просто так ему удобнее, — смеялась Лялечка.

— А вам? — щурила старуха водянистые настойчивые глаза.

Ольга Павловна все превращала в шутку. И объясняла, что они достаточно надоедают друг другу на службе, где проводят рядом весь рабочий день. Для сохранения пылкости чувств, как известно, необходима дистанция. И это даже забавно: встречать собственного супруга как долгожданного гостя.

Но Аглаю Петровну не так-то просто было убедить. И ее вопросы сыпались один за другим.

— А почему вы сохраняете в браке девическую фамилию? Или вы считаете его фамилию недостойной? А где вы были обвенчаны? Или вы ограничились гражданским браком?

Неудовлетворенная ответами Лялечки, старуха уходила в кухоньку, где регулярно готовила на керосинке кашку для такой же дряхлой и беззубой Гортензии. Такса смотрела на Ольгу Павловну слезящимися глазами и, медленно переставляя кривые лапки и покряхтывая, брела вслед за хозяйкой из ее комнаты. Мудрая Дитрихсон чуяла фальшь в отношениях Ольги Павловны и Томилина и все старалась разузнать, что же и когда их связало.

А связала их юность… Это было уже давно, когда семейство именитого санкт-петербургского врача Голубовского с громкой и обширной частной практикой в десятом году сняло дачу в Куоккале. На соседней даче жил адвокат Томилин.

В то лето Лялечке исполнилось четырнадцать лет, она была неуклюжей толстушкой, обожала все сладкое, за что получила в частном пансионе, где обучалась как приходящая девица, кличку Карамеля. Она стеснялась своего вида, давала себе многочисленные клятвы не есть халвы и марципанов, но тут же съедала все подчистую, а потом плакала и казнила себя за слабоволие.

Дачные соседи познакомились. Вместе отпраздновали Иванов день. Отец Лялечки был вдовец, и она как-то сразу потянулась к госпоже Томилиной, мягкой, улыбчивой женщине, которая говорила с ласковым малороссийским акцентом — она была родом из Чернигова. Лялечку она привечала, часто угощала черешней:

— Ах ты, моя дытына-сиротына! Кушай! То мий батька с Чернигова прыслав!

Адвокат Томилин был громогласный, суетной человек, любил говорить о страховом обществе «Феникс», дела которого он вел. К доктору Голубовскому отнесся с уважением, так как много о нем слышал. Сын адвоката, Юлий, по мнению Лялечки, был уже почти стариком. У него были темные, закрученные кончиками вверх по тогдашней моде жесткие усы, он уже получил в Дерптском университете звание бакалавра естественных наук, но по настоянию матери перевелся в политехнический институт в Петербурге и носил отлично сшитую студенческую тужурку и фуражку с коротеньким лакированным козырьком. В Дерпте Юлий пристрастился к спорту и был отличным велосипедистом.

На Лялю Голубовскую в то лето он не обращал никакого внимания. Но она любила смотреть на него. И не раз видела, как по утрам он делает возле дачи гимнастику по Мюллеру, выжимает гирю и вертится на турнике. А потом седлает прекрасный гоночный велосипед и, в коротких штанах, призовой фуфайке и полосатом жокейском картузе, энергично работая мускулистыми загорелыми ногами, исчезает по дороге к заливу, будоража дачных собак.

В то лето с нею происходило что-то странное. Она стала раздражительной и часто грубила необыкновенно внимательному к ней отцу, ни с того ни с сего плакала, бродила в одиночестве, настороженно прислушиваясь к самой себе. К осени ее будто подменили: она подросла, похудела.

Светлые пепельные волосы легли на ее плечи шелковистой волной, серовато-зеленые глаза распахнулись изумленно и подчас недоверчиво. И почему-то смешными и глупыми казались прежние игры и книжки.

Под рождество, когда они уже вернулись в город, с нехитрыми подарками от своего семейства их навестил Юлий. Он, видно, просто исполнял обычный долг вежливости, но задержался в их доме до неприличия долго.

Они выпили с Лялиным отцом по рюмке хереса, говорили все больше о болезни Юлиной матушки — она начала кашлять, жаловалась на нездоровье и уехала на зиму в Крым. Юлий слушал Голубовского рассеянно, и Ляля видела, как он чутко оборачивается всякий раз, когда она проходит мимо распахнутой в отцовский кабинет двери.

Отец, заметив это, почему-то нахмурился, а когда Юлий уехал, оглядел ее, погладил по голове и сказал печально:

— Ну вот, Лялька, ты у меня и барышня!

Юлий зачастил к ним, приглашал то на масленичное балаганное гуляние, то на каток, то в цирк. Голубовский бывал занят и хоть и нехотя, но позволял Ляле эти прогулки. Как истинному вольтерьянцу, исповедовавшему свободу чувств, ему было неудобно выступать в роли защитника домостроевских порядков.

Ей с Юлием было интересно, льстило внимание опытного, умного и сильного мужчины. Но ничего более к нему не испытывала. А когда однажды в ложе Мариинского театра он вдруг накрыл ее ладонь своей крепкой суховатой рукой, она отшатнулась и с тех пор стала бояться его опасно вспыхивающих черных, угольно-искристых глаз.

Она сказала отцу, что не желает больше никаких прогулок с Томилиным, и не выходила к нему. Отец отказал ему раз, другой… И тогда неожиданно приехали родители Юлия и он сам в безукоризненном фраке, деловито-спокойный, с орхидеями, фруктами и сластями из известного магазина Черепенникова. Ляле было сделано предложение. Отец Ляли растерялся, басил сконфуженно:

— Позвольте, милые? О чем речь? Лялечке еще расти и расти! Нет, нет… Рановато вы с этим, рановато…

Она сидела в своей комнате, все слышала, ей было смешно и лестно: вот она, оказывается, какая — совсем-совсем взрослая! Мать Юлия прошла к ней, обняла и сказала искренне:

— Не отказывай ты Юлию! Я тебя полюбила. Он у нас крученый, а ты вся как ладошка, навстречу людям открытая! Я ведь, видно, скоро оставлю их… Мне бы спокойнее, если бы ты была с ним…

Выглядела она плохо, кожа на лице обтянулась и пожелтела, глаза глубоко запали, дышала с усилием. Она и решила все дело. Договорились о том, что свадьбе быть через два года, когда Юлий получит звание инженера, поступит на службу и встанет на ноги.

Ляля стала носить на безымянном пальчике колечко. В пансионе девчонки завидовали: Карамеля обскакала их всех.

Юлий как-то сразу успокоился и стал бывать у них реже, установив определенные дни, когда он мог навещать невесту. Только потом она узнала за ним это свойство: быстро оставлять позади уже решенное дело и его пристрастие к математически четкому распорядку жизни. Так же методично он стал выбивать из ее головки ту труху, которой ее наполняли в частном пансионе. Составил список книг по естествознанию, философии, истории, которые ей, по его мнению, надлежало читать, чтобы быть на уровне современных достижений науки и с должным пониманием относиться к делам супруга.