Во всём виноват Гоголь - Георгий Дзюба

Но это было потом. А пока что генералу «…не не понравился…» этот разумный акт батальона Бронькина в честь своего прибытия, и он во всю свою генеральскую мощь включил рупор правды о положении дел в целом мире. Потом из закромов своего норова, где у Хреновухина обычно хранились храбрость, великодушье, ум, «…изрядная помесь себялюбья, честолюбья, самолюбья…», капризы и другая всячина, в этот раз он, хорошенько покопавшись, вытащил безграничную щедрость. Зная, как важна она для его бронированных витязей, генерал насупился важно, показал на Бронькина указательным пальцем да и наградил его прямо перед своим строем своими личными часами «Ракета», сняв их со своей правой руки. Да, и такое в жизни бывает. Вот вам крест! Замечу, что при рассказе об этом вашему повествователю на случайной встрече у дяди Лысого Пимена Бронькин тогда, помнится мне, в том месте даже расплылся в преждевременно образовавшейся сладкой улыбке, что потом оказалось делом совершенно напрасным. Впрочем, а тогда генерал тут же вытащил из своего кармана и надел себе на правую руку прямо перед тем же строем свои другие личные часы, но уже не «Ракета». И полк в ту минуту чуть было не умер на плацу от страха, потому как от бархатистого приветственного рыка генерала тогда и «…до малейшего телодвиженья, в нем всё было властительное, повелевающее, внушавшее в низших чинах если не уважение, то, по крайней мере, робость». Хреновухин пошёл ещё дальше и прилюдно провозгласил, что на параде по случаю его прибытия и за особую перед ним лично доблесть второй батальон пройдёт торжественным маршем по плацу первым, а уже потом поплетутся остальные батальоны полка, включая даже первый батальон.

Тут Бронькин не на шутку призадумался о своей дальнейшей карьере в недавно отремонтированном кабинете начальника штаба полка, куда позавчера только переселилась отслужившая свой срок в кабинете командира полка, но ещё вполне приличная для использования в интересах обороны страны шатурская корпусная мебель… Надо сказать, что в те годы с поставками мебели дела обстояли неважно, и не то, что сейчас, когда в таких вопросах дока даже сам министр.

Однако зависть, как вы понимаете, всегда топчется окрест фортуны. Вот и тогда земная слава Афанасия Петровича Бронькина прошла быстрее парада его батальона по гарнизонному плацу. Оказалось, что в судьбоносные минуты его салюта в том поросшем лебедой и борщевиком углу тундры, куда примерно повалились вылетевшие из стволов второго батальона снаряды, обдумывало свои планы ближайшего развития районное начальство, что ввиду буднего дня мозговало над ними там вместе со всеми своими неутомимыми секретаршами. Начальство, правда, в тот раз не пострадало, потому, как снаряды рвались с перелётом, да никто в него-то, в начальство, по сути, и не прицеливался, а к тому же ещё и схоронилось оно там со своим индивидуалками в тёплых палатках и за мобильными коваными мангалами.

Но и здесь не всё получилось ладно. Выяснилось, что из сорокового танка снаряд не взлетел. А руководство района, будь оно неладно, штаты и вооружение второго батальона уже хорошо знало и в тундре той сутки ещё поджидало артиллерийского залпа из последнего танка, потому как все взрывы от залпов остальных танков параллельно подсчитывало. И чтоб затем не войти в историю района в виде заключительной воронки, начальники потом ещё сутки и по-пластунски добирались из этого совещания до райцентра. Об осечке во втором батальоне и уровне его боеготовности они, конечно, сразу же накатали в прокуратуру и что, дескать, родина защищается абы как, тоже настрочили. Завязалась катастрофа небывалого значения…

Прокуратура учредила мгновенно наряженное следствие, что в полк скоро прибежало и полетело генералу смастряченное на живую нитку «Дело капитана Бронькина А. П.…» по признакам 126 статьи известного кодекса про людей, похищенных организованной группой лиц, причём в сговоре и с применением оружия, а также из меркантильных соображений. Словом, почти всю статью переписали они с пунктом «3» включительно, где на кону вплоть до двенадцати лет казённых харчей полагается. В то же время на продовольственном складе прокурорские ещё и обревизовали свои ощущения потерь и недостач, что привело их точно к усохшим сапогам, тушёнке и ящику сгущёнки, скушанной военным оркестром уже в варёном виде. Но и это ещё не до конца главное! Оказалось, что прокурорские прицелились и в другой движущий процесс угол. Нацелились они по такой статье, что танкисты, мол, саданули ровно 39 раз против всей власти в целом и с определёнными планами. Потому как в Белом доме, чтоб командовать районом двое суток и секретарш не было, а без их указаний там даже ягель в горшках на подоконниках никогда не колосится и не расцветает. Тут, правда, прокурорские на счастье тоже не доглядели и промазали, потому как сверху позвонили и строго указали как надо, чтобы правильнее, а то было бы всё ещё хуже, и не только Бронькину, но и самому генштабу.

Генерал Хреновухин и здесь в стороне не остался. Комдив в минуту заменил идеал Бронькина на пол-литровый «Абсолют» для прокурорских писателей в оптовых дозах каждому. Большой ревнитель абсолютной правды прямо в парилке и под вениками сухо велел прокурорским чинам изъять себя полностью из славной летописи торжественного салюта во втором батальоне полка, что уже висела с его портретом на гвозде штаба. Понятно, что для Бронькина тогда уже лучшую гадость придумать было невозможно. Бунт его разума о справедливости столкнулся с лавой бурлящих угроз прокурорских чинов, а жажда надежд окаменела и застыла на пороге чинов, но уже практически судейских.

Вот так-то и влип в историю дивизии одинокий и добродетельный человек А. П. Бронькин! Хотя «…пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку; потому что праздно вращается на устах слово: добродетельный человек; потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нём, понукая и кнутом и всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нём и тени добродетели, и остались только рёбра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека». Не посылают ему справедливость небесную, награду за терпенье иль за геройское седлание умом его стихии масс воинских… Хотя честно скажем, что добродетель его всегда целилась в одну лишь сторону и сторона эта небесспорным достоинством сияла.

А в обозреваемую нами ту долгую ночь добродетельный Афанасий показал импозантному клиенту учреждения «Мудрецов» Павлу Ивановичу свой подвиг, конечно, с другими метафорами, красками и запахами, да и времени у него эта боль душевная заняла гигантское множество. Однако Павел Иванович на редкость терпеливо выслушал его сагу, а в конце только что и сделал, внимательно разжёвывая сухарь, так всплеснул руками.

— Не уж-то в сыром чулане двенадцать годков как одна копейка?!

— Прям-таки так! Да вот им хрен! Поставили мы другую пьесу вместе с сотоварищами, — не в меру остро отозвался Бронькин. — Тут, поняв переполох и раскол у прокурорских с судейскими и с генштабом, в дело врезался наш непотопляемый замполит Аверкий Семёнович, гвардии подполковник. Он стороной выказал тому маршалу, что стоит над головой Хреновухина, что квартальная сводка по дисциплине и порядку из-за победного моего салюта во всей танковой армии ниже их колен колеблется, — ещё больше завёлся Бронькин. — Замполит у нас такой был горячий и требовательный, что не то что генералу или прокуратуре, а чёрту мозги легко вправит, да так, что чёрт сам по электричкам побежит бегать и милостыню собирать, если ему Семёныч прикажет. Хоть самому Семёнычу на его личные именины, а хоть даже и на борьбу с нечистой силой чёрт ему собирать будет ассигнации как миленький!

При неоднократном упоминании чёрта здесь клиент саркастически и длинно нахмурился, непривычно осклабился, затем равнодушным взором окинул висящие по углам портреты современных бородатых и лысых классиков, но жевать прекратил. Стало слышно даже тайное дыхание Зухры за ближайшей портьерой. Но капитана её дыхание не остановило.

— Замполит-то наш и запустил следствие точно по понятиям и директрисе болотных огней, — продолжил Бронькин. — Семёныч, слава богу, и сейчас среди нас. Он отец Феофан (в миру Аверкий Гармошкин), окормляет нас и окрыляет, правда, в тестовом режиме в приходской церкви Николы на Недотычках, что пока ещё торжественно не для всех открыта. Хотел он было на ипотечный кредит совсем новый храм строить, да от условий и процентов банка уже и сам потерял веру. Ограничился он пока что возведением минимаркета сувениров, домашней кухни спешного питания и личных покоев сверху, где и живёт с молодой матушкой и верой в квартиру от нашей обороны.