Искусство и Кофе - Софья Ролдугина

Начали мы с обсуждения насущных и острых тем, вроде моей обновленной стрижки и свежекупленного аквамаринового гарнитура леди Клэймор, который она собиралась надеть на бал в ночь Сошествия, последнюю и самую таинственную в году.

— Виржиния, а вы будете на балу? Говорят, Его величество собирается устроить маскарад… — заманчиво протянула Глэдис, поигрывая лорнетом. — Светские шумные праздники мне не нравятся, но маскарад пропускать нельзя.

Я улыбнулась и опустила глаза.

Еще бы леди Клэймор его пропустила! Ей такие развлечения всегда были по душе. Маскарад Глэдис полагала игрой разума, мистическим действом, способом не просто взглянуть на окружающих, но увидеть их — настоящих. «Надев маску, мы расстаемся с маской», — сказала она однажды, и эти слова накрепко засели в моей памяти.

— Мне не стоит появляться на таких праздника до истечения года со дня смерти… — начала было я, но внезапно осознала, что в ночь Сошествия будет как раз год и один месяц с тех пор, как леди Милдред покинула меня. И всех нас. — Не знаю. Нужно подумать.

— Думайте, Виржиния, — Глэдис легонько стукнула меня лорнетом по руке и рассмеялась. — У вас еще шесть недель до того, как Его величество начнет рассылать приглашения.

— О, за это время можно решить что угодно, — улыбнулась я и вспомнила об одном деле: — К слову, Глэдис, вы говорили, что одно время интересовались романским языком…

— Нет, это мой драгоценный супруг увлекался, — небрежно взмахнула она рукою и подозрительно сощурилась: — А почему вы спрашиваете?

— Хочу немного расширить круг своих познаний, — уклончиво пояснила я. — А то недавно выяснилось, что даже прислуга образована лучше меня.

— Я давно говорила вам, что всегда готова заняться вашим образованием! — с энтузиазмом откликнулась Глэдис, мгновенно становясь похожей на сестру Анну из пансиона Святой Генриетты. И не важно, что старая монахиня была седой, крючконосой и полненькой, а моя подруга — стройной красавицей с волосами цвета рассветного золота. Этот взгляд, это желание просветить любой ценой, несмотря на сопротивление просвещаемого… о, как знакомо! — Я завтра же составлю список книг, которые непременно должна прочитать леди вашего положения, возраста и ума. А на следующей неделе в Королевском театре дают классическую «Трагедию Карпиты», и мы просто обязаны ее увидеть!

— Весьма благодарна вам, Глэдис, — предприняла я робкую попытку прервать поток красноречия излишне воодушевившейся леди. — Однако для начала мне хотелось бы просто нанять учителя романского. Литература — это удовольствие, а вот иностранный язык может быть полезным для работы.

Глэдис вздохнула.

— Как всегда, вы далеки от искусства и нацелены на дело. Это ваше достоинство, Виржиния, не вздумайте огорчаться, — улыбнулась она. — Но на пьесу мы все-таки сходим.

— Было бы прекрасно, но не хочу пока загадывать на будущее. К слову, об искусстве… Вы ничего не слышали о мистере Уэсте?

— Нет, — Глэдис помрачнела, и шутливые нотки исчезли из ее голоса. — Навещать его в тюрьме я больше не осмелилась, но слышала от доверенного человека, что якобы мистеру Уэсту стало совсем плохо. Даже поговаривают о том, чтобы отпустить его домой, на поруки. Все-таки подозрения подозрениями, а содержать в тюрьме человека его положения и возраста — недопустимо, без серьезных на то оснований. А газеты в последнее время поутихли.

— Я заметила. Последняя статья была два дня назад, — кивнула я, машинально отмечая, что это совпало с последним днем отсутствия Эллиса. — Думаете, их кто-то заставил…?

— Не знаю, — качнула она головой. — Три дня назад я перемолвилась словечком с Лоренсом Уэстом. Он вроде бы наоборот собирался пойти в газету и дать какое-то интервью, но статья так и не появилась.

— Может, ее придерживают пока? — вспомнила я один из излюбленных приемов ла Рона. — Прячут, как карту в рукаве? Или как нож.

— Ну и сравнения, Виржиния! — рассмеялась Глэдис. — Дружба с детективом не прошла для вас даром. К слову, а не могли бы вы нас познакомить? — неожиданно попросила она и добавила: — Говорят, он весьма красив и умен… Такая редкость среди мужчин!

— О, — глубокомысленно ответила я. — И кто так говорит?

— Многие, — не менее значительно откликнулась Глэдис.

Разумеется, после этого ни о каких обсуждениях дел и речи быть не могло.

Романтически-абсурдные сплетни — замечательный десерт к кофе с лимоном и перцем…

Позже, когда Глэдис ушла, я все-таки спросила у ла Рона, приходил ли в редакцию Лоренс Уэст. Журналист сначала удивился, а потом огорчился и посетовал, дразнить его, Луи ла Рона, подобными предположениями должно быть стыдно. Из этого я заключила, что Лоренс не появлялся в «Бромлинских сплетнях». На вопрос о мистере Остроуме ла Рон тоже пожал плечами:

— Кажется, это кто-то из «вольных». Тех, кто пишет статьи в разные газеты под разными псевдонимами, и таким образом зарабатывает деньги. Судя по стилю, Остроум — тот же, кто под именем «Призрак старого замка» освещал ту нелепую историю с привидениями у герцогини Дагвортской. Поздней весной, вы помните?

— Нет, — честно ответила я. — Кажется, мне тогда было не до газет.

— Я могу прислать статью, — услужливо предложил ла Рон, но я отказалась.

А «мистер Остроум» отчего-то начал внушать мне острую неприязнь.

Лайзо и впрямь вернулся только к ночи. Он, как и полагается хорошему слуге, подогнал автомобиль к дверям кофейни точно в срок и без напоминаний. Однако дневное происшествие не прошло бесследно. Лайзо был на удивление молчалив — никаких нахальных вопросов о моих мыслях, самочувствии и прочем; только «Да, леди» или «Нет, леди». Он даже взглядом со мной избегал встречаться, надвинув серое кепи на лоб и спрятав глаза под козырьком.

— Как ваша матушка? — не удержалась я от шпильки.

Лайзо ощутимо вздрогнул — даже автомобиль как-то странно дернулся.

— Велела передать вам мешочек с травами, который вы забыли, и сказать, что платы никакой не надо.

— Действительно? — удивилась я. — Как не похоже на нее! Обычно она очень щепетильно относится к деньгам, — и улыбнулась ему в спину: — Мне кажется, что вы лукавите, мистер Маноле.

Говорила я наугад, и потому очень удивилась, когда Лайзо и впрямь покаялся:

— Лукавлю. Да только и матери не след было моими травами торговать. Не она их летом собирала, не ей их за деньги отдавать.

Я вздохнула:

— Так вы действительно разбираетесь в травах, я правильно поняла Зельду? Просто кладезь талантов… Езжайте чуть медленней, мистер Маноле, в такую погоду только на тот свет спешить.

Он ничего не ответил, но автомобиль тут же замедлился. До самого дома мы с Лайзо больше не обменялись ни единым словом. Однако сразу по прибытии я записала к себе в рабочую тетрадь напоминание — выплатить в этом месяце мистеру Маноле девяносто рейнов дополнительно.

О такой плате за травы мы договорились с Зельдой.

И, возможно, лавандовый бальзам тому виной, или усталость, или обилие впечатлений — но я заснула сразу же, как укрылась одеялом.

В ночи океан черен, как смола, и невыразимо страшен. Шум его похож на рокочущее, хриплое, больное дыхание. Волны тяжело разбегаются и ударяются в острые сколы камней с бессмысленной силой — так обезумевшие от уколов шпор лошади бросаются грудью на пики и щиты врага. С той лишь разницей, что волны не умирают; они будут биться, пока мягкостью своей не источат камень и не унесут его по песчинке на океанское дно.

А там, в глубине, песок сплавится в новый камень, обрастет водорослями и кораллами, жадно, по крупице соберет ил, что обратится со временем в плодородную землю, что прорастет, как венами, корнями трав, лиан и дерев. Так родится новый остров; и уже на него будут из ночи в ночь кидаться волны.

Я словно парю над бездной — но никакой магии в этом нет. Зато есть качели, подвешенные между двумя толстыми ветвям. Ветер колышет тяжелые бархатные юбки; сорвись я сейчас вниз, туда, в бездну — и погибну, даже если провидение убережет меня от падения на скалы: старомодное бабушкино платье все равно утянет на дно.

Но отчего-то страха нет. Я смотрю вниз, на скалы, и покачиваю босой ногой.

На широком уступе, как на ступени, выточенной руками гигантов, еще двое делят со мной океан, тишину и ночь. Один, смуглый, коротко стриженый, сидит на краю, свесив ноги, и неотрывно глядит в смоляную черноту потревоженных вод. Второй раскинулся на еще теплой от солнца скале так, словно хочет каждой косточкой, каждой жилкой врасти в нее; он бледен и волосы его похожи на паутину, такие же легкие и бесцветные.

— Сколько их еще осталось, Ноэль?

— Две.

— А потом ты уедешь домой? Оставишь все это?