Лавина (сборник) - Виктория Токарева

— Правильно, — похвалил губернатор. — А вы что здесь делаете?

— Я — дочь художницы Варламовой.

— Молодец, — одобрил губернатор.

— А в чем моя заслуга?

— Правильно выбрала мамашу. Могла бы родиться у кого угодно.

Надька хотела вежливо улыбнуться, но передумала. Зачем улыбаться, если не хочется…

— А что вы хотите купить? — спросила Надька.

— Три работы.

— Какие?

— Петуха. Корову. И баню.

«Сечет, — подумала Надька. — Хоть и провинциал, а понимает».

— Жалко расставаться с работами. Как будто детей раздаешь, — пожаловалась Надька.

— А вы приезжайте ко мне в Сибирь. Навестите своих детей. Правда…

Надька неопределенно подвигала бровями. Куда ехать за семь верст киселя хлебать…

Надька выпила три фужера водки, боялась садиться за руль.

Губернатор вызвался ее проводить.

Надька плюхнулась на заднее сиденье, повалилась и заснула.

Машину вел бесстрастный шофер.

— Сначала отвезешь меня, — распорядился губернатор.

Это значило, что он не собирался колесить по Москве, тратить время и силы.

Подъехали к элитному дому. У губернатора была там служебная квартира, чтобы во время командировок не скитаться по гостиницам. Командировки были частыми. Губернатора давно и настойчиво перетягивали в Москву. Умных людей не так много по стране, как оказалось. Все эти думские крикуны — как петухи, тянут шеи, кукарекают, красуются. А толку — чуть… Но губернатор не хотел в Москву. Он был вольный зверь и дикий, как медведь. Хозяин леса.

Губернатор вылез из машины. Надька проснулась и вылезла следом.

Шофер смотрел вопросительно.

— Ладно. Завтра подъедешь, — решил губернатор.

— Когда? — уточнил шофер.

— Я позвоню.

В квартире у губернатора было невиданное количество уток: фарфоровые, стеклянные, из камня, из папье-маше.

— Что это за птичник? — спросила Надька.

— Жена собирает.

— Опять жена, — вздохнула Надька. — Меня уже рвет от этих жен.

— Что? — не расслышал губернатор.

— Ничего. Так.

Надька ушла в ванную. Натрясла пену. Разделась и залезла в теплую воду. В ней стоял какой-то внутренний холод, и казалось, что не согреется никогда.

Губернатор ждал, ждал… Ему надо было рано вставать, ехать к определенному часу, согласовывать. В его городе должен был проходить форум интеллигенции.

После перестройки все разом обнищавшие интеллигенты разбежались по углам и лают, как собаки, а их никто не слушает. Раньше, при социализме, они жили сплоченно, у них были свои союзы, свои клубы, свои кормушки. «Поэт в России — больше, чем поэт». А сейчас поэт в России вообще никому не нужен. Не нужен талант, бесценные мысли. Хорошо, если кто успел помереть своей смертью, не дожил до этого бесчестья.

Надька все не появлялась из ванной. И зачем она моется? Губернатор не собирался ее соблазнять. В служебной квартире могут быть натыканы прослушки и даже камеры. Снимут, а потом покажут по телевидению его голый зад. Бывало такое. Государственные мужи теряли посты, а главное — честь. Хоть бери да стреляйся.

Губернатор не выдержал, заглянул в ванную. Надька спала под слоем пены, склонив голову к плечу.

Губернатор испугался, что она может захлебнуться. Тогда в его квартире окажется труп молодой женщины. Милиция. Журналисты. И все это накануне выборов на второй срок.

Губернатор скинул пиджак. Энергично выволок из воды голую тяжелую Надьку и, перекинув через плечо, как мешок с картошкой, оттащил в спальню. Сгрузил на кровать.

Надька задвигалась, свернулась калачиком и продолжила свой сон. Это был скорее провал — без сновидений, вне времени и пространства.

Он смотрел на голую Надьку как на произведение искусства. Создатель будто вылепил ее из единого куска. Ничего лишнего.

Ивану Шубину шел пятьдесят первый год. Он не чувствовал своего возраста, но знал: еще двадцать лет, и его накроет одеялом равнодушия. А двадцать лет — это так мало… К тому же во второй половине жизни года бегут в два раза быстрее. Губернатор начал догадываться, что основная ценность жизни — это молодость. У Надьки она есть. А у него — почти не осталось.

Губернатор потушил свет и лег возле Надьки. От нее исходил слабый аромат, как от тюльпана. Цветение молодости. Подумал: «Боже, как давно у меня этого не было…»

Иван Шубин был женат тридцать лет. Чувства износились до дыр. Иван жаждал перемен, но ничего для этого не делал. Иван мечтал, чтобы однажды, в один прекрасный день, к нему подошла прекрасная незнакомка, взяла за руку и увела в другую жизнь. А он просто пошел бы следом, ибо ухаживать, завоевывать, страдать у него не было ни времени, ни сил.

Надьке под утро приснился сон, будто она съезжает с крутого берега на санях, а внизу полынья с тяжелой зимней водой, и санки несут ее прямо в полынью. Еще мгновение, и она погибнет. Надька видит и осознает свою смерть. Ужас заливает все ее существо. Неотвратимость конца несется ей навстречу. Надька погружается в воду и вместо удушья и холода испытывает мощный оргазм. Значит, предсмертная агония — это оргазм. А люди не знают. Умершие ведь не возвращаются. А умирать, оказывается, так приятно…

Надька открыла глаза. На ней барахтался губернатор. Его действия длили истому.

— Привет, — поздоровалась Надька.

Она была счастлива, что полынья — только сон.

Весь следующий день губернатор крутился как белка в колесе. Было нескончаемое количество нерешенных вопросов, и он их решал.

Губернатор звонил, ему звонили. Он заходил, к нему заходили. Но о чем бы ни шла речь, Иван Шубин думал только о Надьке. Тема беседы, конечно, присутствовала, но на фоне. А фоном была спящая Надька, ее молодое дыхание и проснувшаяся Надька…

Личная жизнь губернатора была похожа на нескончаемые песочные часы, струйка песка перетекает из одной половинки в другую. Единственное достоинство — стабильность. Так было. Так есть. Так будет. Но разве могила — не стабильность? Однако не каждый туда торопится.

Всесильный губернатор, хозяин леса, был одинокий медведь. Свое одиночество он чувствовал ночью. Утро выдергивало его и гнало по кругу. Этот круг был всегда интересен и напряжен, как рулетка. Или как спорт, прыжок с шестом: разогнаться, опереться — и вверх, перемахнуть через перекладину.

В последнее время кое-кто хотел вырвать у него шест, чтобы губернатор не смог опереться и прыгнуть. Этот кое-кто был значительно моложе, у него были крепкие клыки, и он ничего не боялся, плевал в землю, как урка.

Время, конечно, работает на молодых, но об этом лучше не думать. Как говорят: старая кобыла молодых на кладбище возила…

Лучше думать о дочери художницы.

Губернатор приказал помощнику найти Надежду Варламову. И соединить. И послать на домашний адрес корзину цветов. У властей предержащих была своя оранжерея и флористы, составляющие букеты.

Через полчаса губернатора соединили. Он услышал хриплый Надькин голос.

— Ты спишь? — спросил губернатор и понял, что волнуется. Последний раз он волновался тридцать три года назад на выпускном экзамене.

— Не знаю, — ответила Надька. Она действительно не понимала, спит она или бодрствует.

— Приезжай ко мне к девяти часам вечера, — попросил Иван Шубин.

— Разбежался… — отозвалась Надька. — Тебе надо, ты и приезжай.

— Куда?

Надька молчала, раздумывая. Потом продиктовала адрес.

— Мне надо. Я приеду, — отозвался губернатор.

Положил трубку. Отметил: ничего не боится. Разговаривает с губернатором как с ровесником. Это хорошо. Ему надоели подобострастные взоры и интонации, на дне которых так или иначе светилось «дай».

Всем от него что-то было нужно: жилье, должности, деньги. И никому не нужен был он сам, его настроения, одиночество, его гипертония.

* * *

Вечером Иван Шубин подъехал к Надькиному дому. Нажал звонок. Из подъезда вышел гладкий мужик, скорее всего отставник.

— К кому? — спросил он, хотя наверняка узнал губернатора. Политики были в моде, как звезды шоу-бизнеса.

— К Варламовой, — послушно ответил губернатор.

— Одну минуточку…

Консьерж позвонил по телефону, проверил. После этого пропустил:

— Четвертый этаж.

Губернатор поднялся на четвертый этаж. Надька ждала его на площадке в желтом кимоно. Гейша. Губернатор хотел обнять, но постеснялся. И Надька тоже смутилась. Они стояли как школьники.

Вошли в квартиру. К ногам, как горошины, выкатились дети: девочка и мальчик. Они были рады гостю.

— Это чьи? — спросил Иван.

— Мои. Чьи же еще?…

— А муж дома?

— Какой муж? У меня нет мужа.

Иван вздохнул с облегчением. Он боялся, что Надька позвала его в семью. А почему бы нет? Разве плохо дружить с губернатором огромного региона?…