Беби из Голливуда - Сан-Антонио

У меня спирает дыхание, когда я наблюдаю за его скрюченными от ревматизма пальцами, старающимися удержать высыпающийся из бумажной трубочки табак. Здоровые, как бревна, сучки падают ему на штаны.

— Это военный табак, — объясняет Пинюш тихим голосом увлеченного человека, — он толсто порезан, поэтому его тяжело скручивать. Мой племянник Пикрат привез из Алжира… Он сам не курит, спортом занимается… Играет на левом краю в команде своего полка. Знаешь, я никак не могу найти объяснение: если он левый край в первой половине матча, то после смены ворот становится правым краем, нет?

Не ожидая или в ожидании моего ответа, старый краб вытаскивает изо рта здоровое табачное бревно. Он тщательно облизывает края бумаги и склеивает их вместе, будто запечатывает конверт. Последняя фаза приготовления заканчивается разрывом бумаги посередине, поэтому когда Пинюш пытается раскурить полученный результат, то поджигает лишь свои грустные висячие усы.

— Ты разыскал то, о чем я тебя просил вчера?

— Черт знает что! — вздыхает Пино, с сожалением глядя на обрывки обслюнявленной бумаги с прилипшим табаком.

— А все-таки?

Похожий на усатую Сару Бернар, он делает паузу, как актер, знающий, как лучше использовать свои эффекты.

— Не торопись, — советую я, — если тебя устроит, я зайду через недельку.

Старший инспектор Пино комкает лицо в гримасе и бормочет:

— Подожди, у меня что-то сегодня разыгрался гастроэнтерит.

Перед лицом таких форс-мажорных (форс-моторных, как говорит Берю) обстоятельств я решаю сохранить минуту молчания. Пино нежно массирует выпуклую часть своего туловища.

— Я был в генеральном консульстве Соединенных Штатов с переводчиком, бегло говорящим на американском, — начинает он торжественно.

Из моей груди вырывается вздох. Всякий раз, разговаривая с Пинюшем, необходимо выслушать его преамбулу и другие отвлеченные тексты, без которых он может потерять нить повествования.

— Я составил подробный список всех выходцев из Штатов, имеющих хоть какой-нибудь бизнес во Франции, будь то реклама или…

Черт бы его побрал! Вопросительно смотрю на часы. Они тут же отвечают, что уже десять. Семья Густапьяна клялась мне на склепах своих предков ни в коем случае не говорить никому о моем визите, но мне тем не менее хотелось бы перехватить «нечаянно вылетевшее лишнее слово» болтливых итальянцев.

— Короче? — не выдерживаю я.

Пино открывает блокнот. По грифу поверху страниц я вижу, что он происходит от проводимых в прошлом году в Нанте соревнований по переноске бревна. Пинюш совершенно спокойно (а чего, собственно, дергаться?) находит нужную страницу. Она вся исписана невообразимыми каракулями.

— Я справлялся в восемнадцати компаниях, — произносит он поучительным тоном, — никакого результата. Уже было потерял интерес, но на девятнадцатой…

Выхватив у него блокнот, вырываю страницу. Быстро нахожу имя, незачеркнутое неверной рукой: Тед Харрисон, улица Галилея, дом 118.

— Ты очень невыдержан! — протестует Пино. — Готов спорить, что твоя нервная система разболтана. Кстати, мой шурин, начальник производства на фабрике туалетной бумаги, тоже, как ты. Все время на ушах, будто есть куда торопиться!

— Плевать мне на твоего шурина. Я вытираю задницу чем хочу, идиот несчастный. Говори быстро о Харрисоне…

— С ним действительно была в контакте мадам Один Таккой.

— По какому вопросу? Доходяга трясет головой.

— Но ты же не просил меня об этом спрашивать…

— О, черт возьми, старая затянувшаяся катастрофа! — взрываюсь я. — Ты бы помог мне выиграть время…

Я прыгаю к двери.

— Установишь слежку в «Карлтоне». Мне нужен подробный отчет о всех передвижениях и контактах мадам Лавми…

— Жена этого…

— Этого! Возьми людей и не высовывайтесь!

Не знаю, сделает ли Пино все так, как я сказал, и быстро, но во всяком случае он не сможет из меня дальше тянуть жилы. Я уже на улице.

* * *

Тед Харрисон — крупный парень в очках с золоченой оправой, с натренированной от постоянного жевания жвачки челюстью и рыжими веснушками, спускающимися за галстук. Он говорит по-французски с алжирским акцентом, что должно нравиться дамам, любящим экзотику.

— Опять полиция! — восклицает он, улыбаясь. — Решительно я подумаю, что у меня на совести нечисто!

Вы меня знаете, я действую по системе наполеоновского маршала Нея — прямо на барабан и не корчить рожи!

— Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы были в контакте с миссис Таккой.

— Точно!

— Она связывалась с вами из Штатов до того, как приехала во Францию, так?

— Абсолютно не так. Она приходила ко мне…

— Вот как? Мне сказали, что она хотела снять замок. Это так?

Ему удается выразить смущение. Его плоское лицо выдает себя, как азбука морзе.

— Совсем не так…

— А как?

— Она искала пансион для своего внука. Пансион с уходом за детьми, поскольку ребенок совсем маленький!

— Понимаю, — говорю я по-английски, собрав вместе все свои полученные в школе знания. — И вы нашли, что она хотела?

— Естественно!

— Дайте мне, пожалуйста, адрес…

Он выдвигает ящик, вынимает папку и протягивает мне листок.

«Дом ангелов», Лион-ля-Форе. Это практически пригород Парижа.

Мое сердце яростно бьется.

— Скажите, вы сами занимались устройством туда ребенка?

— Нет. Я должен был лишь найти заведение…

— А вы не ездили встречать миссис Таккой в аэропорт?

— В аэропорт? Зачем?

— Хорошо, вы по крайней мере читаете газеты, я полагаю?

— Только американские…

— Значит, вы не в курсе событий?

— Событий? Смотря каких! Я излагаю вкратце суть дела. Мистер в полном изумлении.

— О, я не знал. Но ни я, ни кто другой не ездили встречать миссис Таккой в Орли…

Мой прогресс в английском совершенно сумасшедший, я говорю ему «окей» и трясу руку.

— О! Скажите, мистер Харрисон, когда миссис Один Таккой приходила к вам, с ней была секретарша?

— Нет.

— Большое вам спасибо!

Если бы мне было позволено проорать клич охотников на львов в таком фешенебельном здании, как это, то, выходя от Харрисона, я бы крикнул. Готов спорить на пару гнедых кобылиц против старого макинтоша гнедого дедушки, что если так гладко пойдет и дальше, то к вечеру я получу предложение из престижнейшего места по поводу службы…

Я мчусь в направлении Сен-Клу. Маман только что начала поджаривать кусочки подсоленной свинины.

— Погаси газ и надень пальто, — говорю я ей быстро. — Я повезу тебя в очень короткое путешествие.

Милая моя Фелиция. Она чуть не падает от неожиданности.

— В такое время? Но, Антуан, сейчас уже почти одиннадцать…

— Это займет часа два туда и обратно. Ты мне нужна.

— Но… А твои друзья?

— Они спят, и нужна атомная бомба, чтобы их расшевелить.

— А мой обед…

— Поставь на слабый огонь. Если мясо переварится, сделаем паштет. Прошу тебя, ма, поторопись!

В принципе она была сразу согласна. Поездка с сыном ей всегда доставляет удовольствие, даже если речь идет о таком молниеносном путешествии… Она надевает пальто, повязывает шарфик и пишет на листке бумаги: «Мы скоро приедем. Если захотите есть, в холодильнике остатки ноги, а сверху на полке стоят консервы».

Если все будут накормлены, ей будет спокойнее. Мы резво отчаливаем, и я ищу дорогу на Руан там, где ей и полагается быть.

* * *

Детский дом, именуемый пансионом ангелов, создан поистине для «золотых» детей. Я бы очень удивился, если бы увидел там маленьких индусов или малышей из перенаселенных окраин…

Да, очень бы удивился. Здание в духе нормандской постройки с массивными балками расположилось на вершине холма среди высоких вековых деревьев… Газон размером с поле для гольфа спускается прямо к дороге.

Я звоню. Открывать выходит садовник. Я говорю ему, что мне необходимо поговорить с директором. Он просвещает меня, что директор является директрисой, но это обстоятельство не уменьшает моего желания ее увидеть, даже наоборот.

В сопровождении газонокосильщика мы поднимаемся по дорожке к дому.

В доме полно симпатичных женщин с усами (что вы хотите, если за время настоящего расследования я вижу только таких), которые играют с малышами, прыгая с ними через козла или бегая друг за другом… Игровой зал огромен и чист, там много воздуха… Вдруг мы оказываемся в зимнем саду, который, очевидно, особенно красив летом. Зеленые пальмы, лианы и прочее. Среди них легкие металлические стулья с плетеными сиденьями — очень романтично, будто на картинах импрессионистов.

Приходит директриса. Очень выразительная персона, опрятная блондинка. Она, должно быть, помешалась на чистоте и даже почту открывает в резиновых перчатках.

Я начинаю с самого начала, то есть показываю доказательства моих высоких функций полицейского чиновника. Ее это не колышет.