Сахарный немец - Сергей Клычков

- Эх, теперь бы складать солому в ометы, ток по заре огребать, да ворочать мешки на телегу: выправить кости, спину размять!

Не до того теперь стало, сердце облито угрюмой думой, и смерть, словно сторож, и здесь не отходит от сердца, все время, как сторож, стоит и гремит своей колотушкой.

Зайчик прошел по гумнам, за гумнами видна ограда по скату, а сбоку стоит дом отца Никанора, дом обнесен резным палисадом, окна в налишинах, хитрых и тонких, как кружева, наплетенные в приданое Клашей, - дом красной краской окрашен и тесом обит, а по тесу налишины - белой.

В окнах солнце заходит, а у припертых ворот в палисад лужу ледком затянуло, и по ней так и брызжет вечернее солнце: словно под'ехал вот к попову дому витязь чудесный и знатный, сбросил поспешно у входа свой шлем и щит золотой, пику к косоногой яблоньке приставил, а коня в сереб-ряной попоне в лужайку подальше пустил - там над Дубной на пологом уклоне к воде затевает осенний туман ворожбу, густеет вода, чернеет под вечер, как стоялое сусло, готовясь подернуться к утру по берегу тонкою кромкой...

Зайчик вошел в палисад.

Отец Никанор сидит с своей попадьей под яблоней в самой яблонной гуще на желтой скамейке и, только его увидал, взглянул на попадью из-под шляпы с большими полями и поднялся навстречу.

- Зравствуй, здравствуй, гость дорогой.

- А мы вот сидим с отцом Никанором и о тебе говорим: чтой-то, де, к нам не зайдет... приехал, чин получил и носу не кажет, совсем уж наш Коля зазнался...

Зайчик руку отцу Никанору пожал, попадья подошла и по лбу ему языком провела: Зайчику так показалось, у попадьи были всегда словно мокрые губы.

- Неможется очень. То ли с дороги, то ли не спал.

- Да и верно: круги под глазами, и цвет у лица нехороший... За ворот не льешь ли без меры?

- Не пью!.. Много не пью!..

Зайчик вздохнул, достал папиросу, отцу Никанору одну протянул и долго не знал, о чем бы спросить и как бы спросить незаметней, узнать и поскорее уйти...

- А мы третьево дни Клашу проводили,- говорит попадья и на Зайчика смотрит...- Ты ничего, ведь, не знаешь?..

- Слышал,- тихонько Зайчик отвечает.

- Ну, и ладно - значит, дело обмялось,- весело говорит отец, Никанор, положивши на плечи Зайчику руку:

- Такой молодец да красавец... Да я, Микалай Митрич, и чьхнуть-то подумал бы...

- Полно, отец, и Клаша наша небось не урод...

- А я разве хаю?.. Вот, я говорю, что обмяться пора...

- Пора бы,- вздохнув говорит попадья,- почитай третий год уж идет.

- А муж кто у Клаши? - шепчет Зайчик и в землю глядит.

- Супруг совершенный,- гудит отец Никанор и снова пыхнул папиросой.

Яблонька низко нагнулась, свесила ветку и прямо отцу Ннканору в колени на рясу сронила два крупных яблока, налитых с краев душистым соком, и с легким, едва уловимым, румянцем... Зайчик смотрит на яблоки, смотрит на этот румянец и вспоминает далекие годы, когда от стыда и смуще-нья, что на щеках непривычный первый пушок, и в зеркало страшно взглянуть,- а взглянешь, увидишь чужое лицо: в первых порывах сердце сторонится всех, таится от посторонних глаз и от себя самого.

Зато в лесу где-нибудь можно глядеть и глядеть на себя, сколько захочешь...

Там никого не стыдно, и румянец на щеках в темной воде похож на скрытый румянец созрелых антоновских яблок, его никому не видно, его заметит лишь тот, кто яблоко первый раскусит...

Глядит Зайчик на яблоки, себя вспоминает года четыре назад, ходьбу с Клашей по ягоды, по грибы и робкую первую тайну, теперь очевидную всем и может даже смешную для всех, потому что едва ль ее у кого не бывает.

Только она теперь для Зайчики страшная, страшнее напасти и смерти, ибо раскушенный яблок на ветку назад не повесишь, а две половинки не склеишь: большего горя у юности нет и едва ли бывает!

- Хорошо еще,- думает Зайчик,- что не рассказала всего: а то уж и посмеялся бы, наверно, отец Никанор!

- Муж Клашин купеческий сын... Из хорошего дома... Два дома в Чагодуе и самых-то лучших... Два в Питере...

- И четыре в Москве,- басит, взявши бороду в рот, отец Никанор,богатей!

- А какой речистый: так вот и льет,- говорит попадья, расставив перед Зайчиком руки.

- Поставный... Поставный... У Клаши, ты знаешь, двойня была...

- И тоже, должно быть, опять: была у нас так с утра до самого вечера, что ни поест, все наружу...

Зайчик стоит, повернуться не может, не может уйти, смотрит то на попа Никанора, то на попадью, Марью Иванну.

- Нет, нет,- думает Зайчик,- все это неправда, и может ли это случиться, хоть все и за то, что никто не приврал и полслова.

Но странно, и раньше, как только Зайчик узнал обо всем стороною, он сам себе так и сказал: не поверю! Да и как тут поверить?!

Для него по-прежнему Клаша гуляет в белом со сборками платье, смеется лукаво ему где-нибудь из угла, к глаза поглядит, улыбнется, и Зайчику больше не надо ни знать ничего, ни расспрашивать,- он верил, что Клаша не может так ни себя, ни его погубить, тайно повенчавшись с ним в свете и духе, на вечную любовь и вечную верность!

- Не верно,- шепчет Зайчик и глядит в глаза отцу Никанору и рядом с ним - попадье. Попадья глупо заморгала на отца Никанора глазами, взяла два яблока, упавших с антоновки, и ему в карманы сует, один даже в конверт завернула:

- Уж больно налился, так губы и тонут...

- Прощайте,- Зайчик сказал, приложился к фуражке по-военному, как-будто не поп Никанор перед ним, а наш ротный, и это не Марья Иванна в темном платочке и с мокрой губой, а гнедая кобыла капитана Тараканова Палона Палоныча - Щука,- слез он с нее, треплет по гриве и строго на Зайчика смотрит:

- Ну, что, господин зауряд, дела, видно, совсем никуда не годятся?

- Милости просим еще,- попадья говорит, отец Никанор одною рукой за шляпу, другую - ему, но рука у него так и осталась недоуменно висеть, потому что Зайчик уж вышел в калитку...

Чудесный витязь коня из Дубны напоил, шлем золотой и золотой щит с земли подобрал, пику от яблоньки к стремю приставил и вон уже скачет теперь по опушке чертухинской рощи, машет на ветру белой покрышкой коня, и конский хвост и конская грива о деревья полощет, да и сосны и ели, березы и ивы, словно нагнулись над дивным конем и его седоком лучезарным, тянут сами ветви к нему, кидают охапкой листья на шлем и на латы...

Зайчик на поле вышел и большими шагами направился к роще.

ЗОЛОТОЙ ПОКРОВ

...Зайчик подошел к чертухинской роще, когда на небе в синий облак уткнулись большие рога от зари. Зайчик снял хронтовой картуз, того же цвета, как и сохлый луг под ногами, и долго стоял непокрытый на лесной перекличке. С березы, немного сбежавшей с опушки на луговину, рябиновый дрозд окликал, мотая строго хвостом и кивая довольно головкой:

- Хорошо, хорошо, что за день остались все целы.

И кажется Зайчику, что сейчас он совсем не в лесу и что береза с дроздом на верхушке,- совсем не береза, а на ротной поверке стоит это Иван Палыч в желтой гимнастерке, только не строгий, а заботливый, тихий, и лес построен сплошными рядами и задних рядов не видать.

- Зайчик,- кричит рябиновый дрозд.

- Здесь! - Зайчик ему отвечает.

Дрозд на него посмотрел искоса с вершины березы, три раза мотнул хвостом и головкой, а потом отвернулся и дальше зачастил.

Потом дрозды все сразу поднялись, ловились немного над этой березой и с радостным криком упали в лесную утробу.

Зайчик фуражку надел, улыбнулся и дальше пошел по тропе, по которой старый леший Антютик когда-то прогнал крупных зверей на новое место.

Идет он заклятою тропкой, с лица у него долго не сходит улыбка, а с неба заря как-будто тоже не хочет сходить.

Пылает заря все ярче в полнеба и облак, недвижимо повисший над лесом, то золотом весь обольет, то обовьет его зеленою, синей, бордовою лентой с узором прозрачным и еле заметным для глаз.

Зайчик так счастлив, что сейчас в лесу нет никого.

Никого он не встретит, никто не увидит его, и он никого не увидит.

А шел он посидеть немного под густою елкой, где Фекла Спиридоновна, сбирая когда-то малину, в малине его родила. Хорошо у своей колыбели, под этой густою елкой, посидеть ему и подумать: до края наполнено сердцу и жизнь вся разломлена, словно краюха, на равные половины: одна половина у Клаши в белых руках, а другая... Зайчик об этом сейчас и подумать не в силах и вспомнить страшится!

Хорошо итти по тропе и вспоминать, что по ней пробегли когда-то медведи и лоси, за ними с большой дубиной в руке - леший Антютик...

* * *

На небольшом повороте опушки Зайчик вдруг услыхал, что кто-то, кроме него, тоже по лесу идет, но только другою тропинкой.

Ходят по этой тропинке девки и бабы за перво-зазимошной клюквой на Светлые Мхи.

Зайчик присел на пенек у тропы и стал дожидаться: в лесу - не на улице в городе, все интересно, кто идет, кто прошел, - ждешь человека, издалека учуя шаги, ан выйдет тебе на дорогу навстречу такой, как Антютик,- не зверь он, не человек, не мужик и не баба, а вместе как будто и то и другое.