Жуков. Мастер побед или кровавый палач? - Алекс Громов

Все это происходило в ситуации, когда 3-й конный корпус должен был постоянно сохранять полную боевую готовность – граница с Польшей была совсем рядом. Пока Жуков наводил порядок, к нему обратился командир 27-й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков. Его доклад полностью подтверждал выводы самого комкора об упавшей дисциплине и иных безобразиях. Жуков в телефонном разговоре спросил, что делает тот для исправления ситуации.

– Сегодня меня будут разбирать на партсобрании, – вместо ответа вздохнул командир дивизии, – а потом наверняка посадят.

Жуков помчался на место действия и, увидев Белокоскова, был потрясен: злосчастный командир был бледен, с запавшими глазами. Его буквально трясло от нервного перенапряжения.

– Что случилось? – спросил Жуков.

– Исключат из партии точно, – ответил Белокосков, – а потом… – Он не договорил и показал маленький узелок с личными вещами, который взял с собой, ожидая неизбежного ареста.

Секретарь парткомиссии дивизии доложил, что Белокосков приятельствовал с уже упоминавшимися Сердичем и Уборевичем, а также бывшим комиссаром Юнгом, который однажды обвинял Жукова в недооценке политработников и потворстве религиозному мракобесию жены (позволил, мол, крестить новорожденную дочку). Юнг и сам уже успел перейти из бдительных доносителей в разряд врагов народа, как это часто в то время случалось. Белокоскова обвинили также в излишней требовательности к подчиненным и недостаточном почтении к роли политработников. И. о. комиссара корпуса Новиков после этого заявил, что Белокосков не оправдал звания члена партии.

И тут слова потребовал Жуков.

– Я давно знаю Белокоскова как честного коммуниста, чуткого товарища, прекрасного командира, – сурово глядя на собравшихся, сказал он. – Что касается его служебной связи с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эта связь была чисто служебной, а кроме того, еще неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский, так как никому из нас не известна причина ареста, так зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, за что их привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это мелочи и не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя выводы из критики.

Больше желающих выступить не нашлось. Единственным последствием собрания для Белокоскова оказалась рекомендация «учесть выступления коммунистов». Выйдя из помещения, Белокосков прослезился. Жуков сделал вид, что не заметил этого…

В начале 1938 года комиссар корпуса Фомин сообщил Жукову, что теперь уже его собственное дело будет разбираться на партсобрании, поскольку из трех дивизий поступили заявления на него. Обвинения были частично уже знакомые – резок, груб, излишне требователен, политработников не ценит, перспективные кадры зажимает. В общем, практикует «вражеские методы работы». Да еще принимал у себя и угощал обедом врага народа Уборевича.

Начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомиров, с которым Жуков был хорошо знаком и на чью поддержку рассчитывал, выступил более чем обтекаемо, не сказав толком ни слова в его защиту.

– Я ожидал от Тихомирова объективной оценки моей деятельности, но этого не случилось. Поэтому скажу, в чем я был не прав, а в чем прав, чтобы отвергнуть надуманные претензии ко мне, – произнес Жуков.

И немедленно обрушился в своем выступлении на «таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу. Такие политработники хотят быть добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика. Я уважаю таких политработников, которые помогают своим командирам успешно решать задачи боевой подготовки, умеют сами работать засучив рукава, неустанно проводя в жизнь указания партии и правительства, и не стесняясь говорят своему командиру, где он не прав, где допустил ошибку, чтобы командир учел в своей работе и не допускал бы промахов».

По поводу знакомства с Уборевичем Жуков заметил, что у него был в гостях не «враг народа», а командующий округом, которого тогда никто к врагам не причислял.

Собрание закончилось решением «принять к сведению» сказанное Жуковым и рекомендовать тому учесть критику по поводу резкости обращения. Жуков обещал учесть, но тут же после завершения собрания со всей своей фирменной резкостью припер к стенке Тихомирова, требуя объяснить, когда тот говорил о нем правду – раньше, когда хвалил, или сегодня.

– То, что всегда говорил, – признался Тихомиров. – Но сегодня сказал то, что надо было сказать…

– Я очень жалею, что когда-то считал тебя принципиальным товарищем, – загремел Жуков, – а ты просто приспособленец!..

Впоследствии, особенно когда Жуков стал министром обороны, Тихомиров неоднократно пробовал помириться с ним. Но тщетно – маршал игнорировал письма того, кто побоялся поддержать его в один из критических моментов.

С рассказами о резкости и грубости Жукова постоянно соседствуют истории о его заступничестве за обвиненных, а то и арестованных сослуживцев. Некоторые исследователи и мемуаристы даже считают его заслугой освобождение Рокоссовского и Мерецкова, спасение от ареста заместителя командующего войсками 1-й Краснознаменной армии Дальневосточного фронта генерал-майора Николая Берзарина – будущего коменданта Берлина.

Последний имел возможность увидеть досье на себя. Произошло это весной 1941 года, после того как Берзарин, находившийся в Хабаровске, получил короткую телеграмму: «Выехать немедленно. Жуков». В Москве он узнал, что назначен на пост командующего войсками 27-й армии, штаб которой дислоцировался в Бологом на границе Калининской и Новгородской областей.

Красочный донос, обнаруженный Берзариным в папке со своим личным делом, и поныне может считаться характерным для того времени образцом этого сомнительного жанра.

«Месяца 3–4 назад я слышал, что командир 32 дивизии Берзарин арестован. Я и другие считали, что это так и должно быть, и вот почему:

1. Берзарин был порученцем у Федько не один год, и его в то время считали подхалимом. Он подхалимом и остался – это подтверждает его б. комиссар Тентов.

2. Берзарин благодаря протекции врагов Федько, Балакирева, Могон скакал, как блоха, добиваясь высокого положения, а именно: по ходатайству Федько он назначен командиром 77 полка.

Примерно через год, по ходатайству врага Балакирева, был назначен начальником 2-го отдела штаба Примгруппы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});