Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью - Стенли Эллин

Грейс держит марку. Она берет карандаш.

— Очень красивый шлем, — говорит эта сволочь и не удерживается, чтобы не добавить: — Жаль, что не объявили.

— Вы это слышите, — бурчит Макманус, испепеляя меня взглядом. — Хотите, чтобы она повторила?

— Послушайте, Чарли, у нас недостаточно взяток для шлема.

— Надо полагать, что достаточно, ибо мы его выиграли, не так ли?

— Когда я объявляю взятки, я не беру с потолка, Чарли. Я объявляю по своей игре.

Он становится мертвенно бледным, только шея наливается кровью.

— Господи, что вы несете? Говорят вам, мы выиграли шлем. И смотрите в карты, когда объявляете.

— Будь у вас мои карты…

— Я вам говорил, нечего морочить мне голову этими глупостями. Хотя бы раз признайте себя виноватым, это все, чего я прошу. Сознайтесь, что ничего не понимаете в бридже.

— Я сделаю гораздо больше.

Он так завел меня, что я никак не мог попасть в свой карман и вытащить пачку ассигнаций..

— У меня пятьсот пятьдесят? Вот пять долларов. И отныне мы сможем обходиться без неприятных споров, и я буду оплачивать вам свои промахи так, как вы сочтете нужным. Это не составит труда.

— Вы заплатите мне? Моими деньгами?

Долгое сотрудничество научило меня понимать этот тон. Отказываясь от дискуссии, он берет нож для резки бумаги и пробует лезвие на своем пальце.

— Вы собираетесь поставить меня на место моими же деньгами?

— Моими, Чарли, — ответил я, бросая пять долларов на середину стола, чтобы он забрал их или оставил. — Вот так.

— Господи, — восклицает Джоан. — Веселенькие разговоры! Мы играем в карты или нет?

Макманус ничего не слышит. Он наклоняется ко мне, указательным пальцем тычет меня в грудь.

— Мои деньги, дорогуша. Потому что лишь вчера бухгалтер приходил плакаться мне в жилетку. Номер 310 в отеле «Критерион». Десять месяцев по триста долларов в месяц. Три тысячи долларов моих денежек. Вы отлично знаете, что я не собираюсь вычитать из вашего жалованья, но ваша щедрость в расходовании моих денег начинает выводить из себя!

— Чарли, этот счет из отеля…

— Да? Что? Не хотите ли вы сказать, что заключали сделки в этом захудалом отеле?

Внезапно Джоан вскакивает и выходит из комнаты. Слышно, как кухонная дверь ударяется о холодильник. Я встаю и окидываю Макмануса взглядом.

— Вы достаточно неплохой игрок в бридж, но зато истинный чемпион по грязным делишкам, Чарли.

Впервые ответа не последовало. Что он мог ответить?

Джоан склонилась над кухонным столом, опираясь на свои сжатые кулаки, опустив голову.

— Джоан, послушай. Прежде чем пуститься во все тяжкие, я хочу, чтобы ты поняла: я использовал номер для дел издательства, и только. Ты же знаешь Чарли. Когда он в агентстве, контора превращается в кастрюлю-скороварку. Единственное решение, какое я смог найти, — снять номер в квартале поблизости, чтобы спокойно поработать днем. Овчинка стоила выделки, даже если бы я платил из своего кармана. Клянусь тебе, Джоан, это правда.

Она поднимает голову.

— Я хочу увидеть этот номер. Немедленно. Проводи их, а потом мы отправимся в этот отель.

— В час ночи? Это бессмысленно. Послушай, Джоан, завтра. Завтра, прямо с утра…

— Тотчас, с тобой или без тебя, я немедленно отправляюсь посмотреть этот номер.

— И что ты рассчитываешь там найти? Или, скорее, кого ты думаешь там найти?

— Я найду там то, что ты оставил. О, Бог мой, ты болен. Болен. И не хочешь лечиться. Ты никогда не пытался вылечиться.

Север, юг, запад и восток, решетки стучат и захлопываются.

— Джоан, я пытался. Господи Иисусе, физические потребности — не из тех вещей, от которых можно избавиться чудесным усилием воли. Ты это знаешь. Если бы ты предоставила мне немного больше времени…

— Нет. Завтра мы с Ником переезжаем к родителям. В понедельник я отправлюсь к адвокату на консультацию по процедуре развода.

— Ты отдаешь отчет в том, что станет с Ником после разговора об этом?

— А ты отдаешь отчет в том, что только что сделал со мной?

— Послушай. Надо набраться терпения. Нику нужно время. Его надо подготовить. Мы можем дать ему понять, что разойдемся, но пока будем вместе. Он заслуживает хотя бы снисхождения, Джоан. Неделю. Восемь дней.

— Неделя, — вздыхает устало она. — А потом я скажу ему, что все кончено.

— Я скажу ему сам. Можешь не беспокоиться. Я сделаю это как можно мягче.

— И сознавая, что это действительно прощание навсегда.

— О нет!

Она с ужасом смотрит на меня.

— Неужели ты хотя бы на миг представлял, что я позволю тебе…

Она умолкла. Если даже она и хотела что-то добавить, то не находила слов.

— Разрешить мне что? Ты отлично знаешь, что это не заразно.

Я приблизился, взял ее кулачки в свои ладони и сжал их, продолжая умолять:

— Давай поймем друг друга. Сейчас же. Если ты лишишь меня права встреч, я не отвечаю за то, что произойдет. У всех есть пределы терпения, и у меня тоже. Для меня на свете есть только сын. Если ты его у меня вырываешь, даже подыскав самую безобидную причину его исчезновения из моей жизни, ты кладешь голову на плаху. Поняла?

Я сжимаю кулачки изо всех сил, она корчится от боли.

— Пит, отпусти! Ты делаешь мне больно.

Я разжимаю ладони.

— Думаю, теперь ты поняла.

— Ну вот, господин председатель, — удовлетворенно заявляет Гольд. — Дело раскрыто.

— Правда?

Гольд загибает пальцы.

— Эта сцена показывает нам вначале, что он мог совершить акт насилия против того, кто пытается разлучить его с сыном. Теперь, два года спустя после развода, его страсть к Вивьен улеглась, и он признает, что она разбила его семью. И сегодня, вернувшись раньше обычного, чтобы встретить сына, он находит Вивьен у себя, готовую к действию. Кто мог впустить ее? Только служанка. Если заговорит служанка, у него будут неприятности с бывшей женой. Она имеет на это все права и может полностью забрать сына из его жизни. Он ссорится с Вивьен, обвиняет ее и, не совладав с собой, ее убивает. Как я сказал, дело совершенно ясное.

— Есть ли у вас отвод к этому резюме ситуации?

— Нет.

— Вы, может быть, не заметили этого, Пит, но нам необходимо выслушать свидетеля.

— Больше нет нужды в свидетелях. Гольд все объяснил, рассказал все так, как было.

— Это вы отобрали присяжных, Пит. Согласно правилам этого трибунала, все присяжные должны быть выслушаны.

— Еще один закон, навязываемый вами? Господи! Я вам повторяю, больше нет нужды в свидетельских показаниях. Я больше не желаю ничего слышать.

Он не обращает внимания и показывает пальцем на восковой манекен, последний в ряду.

— Вы, юная особа.

Она ласкает щеку моего отца, отклеивается от него и поднимается. Она высокая, рыжая, со вздернутым носом, голубыми глазами, пухлыми губами, накрашенными блестящей красной помадой, и подведенными карандашом глазами. Волосы поддерживает сеточка. Она очень молода, с фигурой подростка.

— Да, господин судья?

В ее голосе намек на гундосый акцент янки, слегка перекрывающий акцент южанки. Надо родиться и воспитываться на юге Флориды, чтобы узнать эту смесь. Акцент фермеров графства Дейв.

— Ваше имя, мадемуазель?

Она кивает в мою сторону. В жесте сквозит чудовищное отвращение.

— Ему нравится называть меня Вивьен, судья. Как ту, которая играла в «Унесенных ветром». Это она, должно быть, впервые увлекла его. А затем ей стала я.

— Вы хорошо знаете обвиняемого?

— Я провела с ним минут десять, когда он был ребенком, в Майами, и вы хотите, чтобы я его хорошо знала? Но говорят, что он так и не смог выбросить меня из своей тупой головы. Ибо он — захудалый актеришка, судья, если вы улавливаете, что я хочу сказать. А я — девушка его мечты, которой он хотел бы обладать.

— Итак, ваше имя Дэдхенни…

— Это не имя, судья. Это его старшая сестра сказала ему, кто я такая, когда он впервые увидел меня на Фледжер-стрит.

Прямо посреди Фледжер-стрит. Вся из ног и зада. Моя сестра шепчет мне на ухо:

— Это курочка папы!

Вивьен. Курочка папы. Dad's Henny. Дэдхенни.

Я с ненавистью смотрю на нее.

— Вы лжете! Она мертва! Я убил ее. Вы знаете, что я убил ее!

Она ответила мне, чеканя слова:

— Маленький шалун! Теперь ты знаешь, кто ты есть! Никому не нужный извращенец.

— Нет!

Внезапно вся комната и все находящиеся в ней деформируются и блекнут. Я кричу.

— Подождите!

Ванная комната.

Окровавленная ванная комната. Кровавая.

Я лежу на бельевой корзине, как мертвая лань на крыле автомобиля. Затмение. Я вижу в большом зеркале на двери… Затмение. Один глаз. Когда я упал, парик слетел и закрыл другой глаз. Но я смог увидеть, что ручеек крови на отражении моей щеки увеличился в ширину и капля за каплей стекает по корзине. Все быстрее и быстрее.