Смертная чаша весов - Энн Перри

И тени под глазами больного говорили о том, что он тоже постоянно думает о безнадежности своего положения.

– Хорошо, – вежливо ответил он Виктории, – вы очень добры.

Девушка пристально глядела на него.

– Но вам эта мысль не очень нравится?

– Нет, – быстро ответил Олленхайм, – это замечательная история и довольно хорошо мне известная. Однако я еще раз с удовольствием ее послушаю в вашем исполнении. Вы так хорошо читаете… – Голос его вдруг замер на последнем слове, несмотря на все усилия быть галантным и благодарным.

– Но вы не хотите слушать о героях, которые могут сражаться, умело действовать мечами и скакать на лошадях, в то время как вы сами прикованы к постели и не можете двинуться с места, – сказала мисс Стэнхоуп.

Эстер почувствовала озноб, пробежавший у нее по коже, словно она наглоталась льда.

Лицо Роберта побелело как мел. Он так долго молчал, что медсестра уже опасалась, как бы он не сказал чего-либо необратимого.

Если Виктория и испугалась, она превосходно это скрывала. Девушка оцепенела, выпрямив плечи и высоко подняв голову.

– Были времена, когда я тоже этого не хотела, – сказала она совершенно спокойно, но голос у нее зазвенел. Воспоминание причинило ей боль.

– Но вы ведь можете ходить! – вырвалось у Роберта так, словно произнести эти слова было физически мучительно.

– Долгое время не могла, – ответила его гостья почти беспечно, – и теперь, когда я хожу, мне все еще больно.

Голос у нее задрожал, щеки вспыхнули от стыда и унижения, и под слишком тонкой кожей резче обозначились скулы.

– Я хожу плохо. Я неуклюжая, – вздохнула она. – Натыкаюсь при ходьбе на вещи. А у вас ничего не болит.

– Я… – Молодой человек хотел было возразить, но понял, что для этого нет оснований. Физическая боль у него действительно почти прошла. На смену ей теперь пришли отчаянные, непреходящие нравственные муки от сознания, что он осужден на вечное заключение, потому что его ноги неподвижны.

Виктория промолчала.

– Мне жаль, что вам больно, – сказал наконец Роберт. – Но я бы предпочел боль, лишь бы иметь возможность двигаться, даже неуклюже, чем лежать всю оставшуюся жизнь, словно капуста на грядке.

– А я бы предпочла возможность красиво возлежать в шезлонге, – ответила его собеседница зазвеневшим от слез голосом. – Я бы предпочла, чтобы почтенная семья, благородные люди окружали меня любовью, и я знала, что они всегда будут обо мне заботиться и мне не грозят холод, голод и одиночество. И я бы наслаждалась сознанием, что боль не вернется. Но никто из нас не может выбирать. И возможно, вы все-таки снова научитесь ходить. Вы же не знаете…

И опять Роберт долго молчал.

Стоя за дверью, Эстер боялась вздохнуть, чтобы ее не услышали.

– А боль у вас не проходит? – спросил Олленхайм.

– Нет. И мне сказали, что она не пройдет.

Больной хотел было еще о чем-то спросить – может быть, о средствах к существованию Виктории и о том, почему она боялась холода и голода, но, даже чувствуя себя глубоко несчастным, он не осмелился быть столь неделикатным.

– Мне жаль, – только и сказал он.

– Конечно, жаль, – согласилась мисс Стэнхоуп. – Но знаете, это не помогает – не помогает сознание, что не вы один так страдаете. Я знаю, как это бывает. Мне тоже это понимание не помогло.

Молодой человек откинулся на подушках и отвернулся от девушки. Мягкая каштановая прядь упала ему на лоб, но он не обратил на это внимания. Солнечный свет рисовал яркие квадраты на полу.

– Полагаю, сейчас вы скажете, что и мне со временем станет легче, – с горечью заметил он.

– Нет, не скажу, – возразила Виктория. – Иногда становится лучше, иногда наступают плохие дни, но когда вы не в ладах с телом, можно довериться уму.

На этот раз Роберт ничего не ответил, и его собеседница медленно поднялась. Она стояла вполоборота, и Эстер увидела, что она плачет.

– Извините, – сказала мисс Стэнхоуп мягко. – Я, наверное, не должна была всего этого говорить. Слишком поспешила. Надо было подождать. А может быть, совсем не мне надо было об этом вам говорить. Но я поступила так потому, что ваши близкие, которые вас так любят, очень и очень страдают, хотя никак не могут представить себе ваше положение. – Виктория слегка покачала головой. – Они не уверены, можно говорить с вами откровенно или нет, и не знают, как все сказать. Они не спят ночами, сердце у них рвется от боли, они беспомощно взвешивают все «за» и «против» и не могут прийти ни к какому решению.

– Но вы-то смогли! – Роберт повернулся к ней, очень рассерженный. – Вы сами страдали и сами все знаете. И поэтому имеете право решать, что мне сказать, и как, и когда?

У девушки было такое выражение лица, словно ей дали пощечину, но она отступила.

– А что бы изменилось завтра или на следующей неделе? – спросила она, стараясь говорить твердо, хотя и не совсем в этом преуспела. Виктория стояла в неловкой позе, и Эстер с порога могла видеть, как она старается встать поудобнее, чтобы уменьшить постоянную боль. – Вы лежите один и задаете себе все один и тот же вопрос, – продолжала мисс Стэнхоуп. – И не смеете сказать себе правду, даже в мыслях, как будто она станет от этого еще большей реальностью. Отчасти вы уже можете принять эту реальность, а другая часть вашего сознания сопротивляется ей и настаивает, что это все не такая уж и неправда. И возможно, для вас оно так и останется. Но сколько можно бороться с самим собой?

Роберт ничего не ответил. Он молча смотрел на Викторию, а секунды тем временем безвозвратно убегали.

Девушка глубоко вздохнула, выпрямилась и сделала неверный шаг к двери, чуть не опрокинув по дороге стул.

– Спасибо за удовольствие совместного чтения о страданиях Тристана и Изольды, – произнесла она. – Мне понравилось ваше общество и дружное парение наших умов. Доброй ночи.

И, не ожидая ответа, она раскрыла дверь пошире, вышла на лестничную площадку и стала спускаться вниз.

Эстер не входила к Роберту до самого ужина. Он лежал все в той же позе, в какой был, когда уходила Виктория, и вид у него был несчастный.

– Я не хочу есть, – сказал он наконец, осознав присутствие рядом сиделки. – И не говорите мне, что есть полезно. Мне это пользы не принесет. Я подавлюсь куском.

– А я и не собираюсь, – тихо ответила Лэттерли. – Я совершенно с вами согласна. Наверное, вам надо побыть одному. Закрыть дверь? И попросить, чтобы вас никто не беспокоил?

Молодой человек удивленно посмотрел на нее.

– Да, да, пожалуйста.

Медсестра кивнула, закрыла одну дверь, потом другую и оставила гореть только маленькую лампу. Если ее подопечный заснет в слезах, пусть никто об этом не узнает и не вспомнит об этом впоследствии.

Глава 4

Эстер знала, что Роберт провел беспокойную ночь, но она также знала, что помочь ничем не сможет, и поэтому ее вмешательство было бы непростительно.

На следующее утро, войдя к пациенту, мисс Лэттерли застала его еще спящим. Он был бледен и выглядел очень молодым и очень усталым. Этому человеку недавно исполнилось двадцать лет, но в чертах его лица было еще много мальчишеского, и чувствовалось, что он одинок и страдает. Она не стала его беспокоить. Завтрак вряд ли сейчас имел большое значение.

– С ним все в порядке? – с беспокойством спросила Дагмара, встретив Эстер на лестнице. – Его дверь была плотно закрыта всю ночь, и я не решилась войти.

Она слегка покраснела, и сиделка поняла, что баронесса, наверное, приоткрывала дверь и слышала, как Роберт плачет. Медсестре нетрудно было представить себе страдания матери. Душа ее должна была терпеть невыносимые муки еще и от сознания того, что ей остается только терпеть и ради сына она обязана скрывать свои страдания.

Мисс Лэттерли не знала, что ей сказать. Может быть, не следует больше скрывать правду? Иначе это будет сознательная и явная ложь.

– Наверное, он начинает понимать, что не сможет больше ходить, – сказала Эстер сбивчиво.

Дагмара хотела что-то сказать, но голос изменил ей. Слов было много, но никакое красноречие тут не помогло бы. Сиделка поняла, о чем она думает. С минуту баронесса стояла неподвижно, но потом, будучи не в силах взять себя в руки, сбежала по лестнице в холл и закрыла за собой дверь утренней гостиной, где она могла побыть в одиночестве.

Эстер опять поднялась. На душе у нее стало тяжело. Роберт проснулся довольно поздно. В голове у него стучало, а во рту пересохло. Медсестра помогла ему сесть в кресло рядом с постелью. В госпитале Скутари она научилась поднимать обессилевших и обезножевших, даже если мужчины были выше и тяжелее, чем этот молодой человек. Мисс Лэттерли принесла тазик для умывания и бритья, а сама тем временем постелила чистые простыни, переменила наволочки на подушках, хорошо их взбила и поправила одеяло. Она еще не закончила, когда в дверь постучала, а затем и вошла Дагмара.

Роберт уже полностью овладел собой и был очень серьезен. Он отказался от предложения матери помочь ему снова лечь в постель, но, конечно, не справился бы сам, без помощи Эстер.