Рубиновое сердце богини - Екатерина Лесина

Лучше не стало.

Меня вырвало. Хорошо, предприимчивый Толик ведро заранее притащил. Толик… Откуда он здесь? Откуда я здесь?

– Нет, мать, капризничай, не капризничай, а врача я вызову.

– Я не хочу в больницу!

Только не больница! Наверное, до конца жизни я обречена на ненависть к бесконечным коридорам, каталкам со скрипучими колесиками, запаху лекарств, зеленой форме и профессионально-участливому «врачебному» тону.

– Хорошо, хорошо, не хочешь – не надо. Ты приляг, приляг. У меня знакомый доктор есть, он тебя осмотрит, таблеточку выпишет, чтобы головка не болела. Я позвоню?

– Звони. – Если лежать и ни о чем не думать, то и голова почти не мешает, так, молоточки стучат, но не сильно. Знакомый доктор приехал быстро и долго уговаривал меня лечь в больницу, пугая слепотой, глухотой, параличом и прочими последствиями сотрясения мозга. А я сопротивлялась, в результате врач наложил повязку, благодаря которой я стала похожа на раненого бойца из фильма о Второй мировой войне, выписал таблетки и запретил вставать, смотреть телевизор, слушать радио, читать, писать и еще что-то. Не помню. Доктор уехал, а Толик остался, заявив, что сегодня мне одиночество противопоказано и вообще за больными ухаживать нужно.

– Спать хочешь?

– Нет. – От таблеток в голове образовалась приятная пустота, целая вселенная в черепе. В безвоздушном пространстве, подобно космическим кораблям, затерявшимся между звезд, болтались вопросы. Ладно бы только болтались, но вопросы-корабли упорно лезли наружу.

– Толик, а как ты меня нашел?

– Просто! Тебя, мать, и слепой заметил бы. Лежишь прямо на дороге, руки в стороны, взгляд в небо устремлен, на лице – блаженство…

– Врешь.

– Ну почему сразу врешь, преувеличиваю для пущей красоты. Про метафоры слышала?

– Слышала. Ты, Толь, без метафор.

– Плохо? – Бамбр склонился надо мной и заботливо пощупал лоб. Зачем? Лоб щупают, когда температура, а не сотрясение. – Я к тебе по делу шел. Смотрю, лежит тело. Сначала решил, что кто-то перебрал, жалко стало, думаю, замерзнет человек, нужно хоть до лавки дотащить. Гляжу – ты. Честно, Маш, я глазам своим не поверил! Перепугался. Трясу, а ты ни бе ни ме, и глаза закрыты. Кое-как доволок до квартиры, извини, пришлось по карманам пошарить. Ключи…

– Да ладно. Ты никого не видел?

– Никого. А ты точно в больницу не хочешь?

– Точно. Толик, а Степан где?

– Не знаю. Я думал, с Пыляевым. Кстати, а он где?

– Без понятия. Пропал. Степка со мной был. Мы гуляли… – Вот именно. Мы гуляли. Я вышла из подъезда в сопровождении очень большой и очень страшной на вид собаки. Люди, незнакомые со Степаном, пугались до одури, когда черная туша, обуреваемая страстью к общению, бросалась под ноги. А ведь из ласкового теленка Степка мог превратиться в зверя. Клыки у него сантиметров пять, и живого весу килограмм пятьдесят, а может, и больше, не взвешивала, но нападавший не испугался собаки, следовательно…

Следовательно…

– Толь, ты можешь кое-что сделать?

– Для тебя, душа моя, все, что угодно. Хошь, луну в индивидуальное пользование, хошь, звезду выбирай! Ты только не волнуйся!

– Поищи Степку. – Видно было, что Бамбру не слишком-то хочется покидать теплую и безопасную квартиру и выходить во двор. Но я должна знать, что со Степаном! – Пожалуйста.

– Эх, мать, эксплуатируешь ты меня, несчастного, но чего только не сделаешь, чтобы понравиться любимой женщине! А ты тут пока поспи, глазки закрой, и баиньки. Баю-бай…

Бамбр долго топтался на пороге, вздыхал, жаловался на жизнь и мокрые ботинки, противную погоду и проклятую собаку, которая, вместо того чтобы хозяйку охранять, невесть куда запропастилась.

При всем желании Степан не мог защитить меня. Толик пытался соврать, будто не нашел его, но я по глазам видела – нашел. Нашел, но говорить не хочет. Почему? Потому, что Степки больше нет.

– Его убили, да?

Бамбр кивнул.

– Как?

– Не знаю. Наверное, отравили. Маш, ну ты не расстраивайся, тебе нельзя волноваться. Может, это вообще не та собака, другая. Темно. Да и мало ли черных псов в округе?

Мало. Степан да Альма, ротвейлер из соседнего подъезда. Их невозможно перепутать даже в темноте. Редкая порода… Эх, Степка, Степка, доверчивый дурачок, его угостили, он и слопал. Нельзя было отпускать его. Ну, погуляли бы разок на поводке, ничего страшного. Как я теперь без него? На глаза навернулись слезы, он – единственное близкое мне существо, ближе чем родственник. У меня больше никого нет: ни друзей, ни родных, вообще никого…

– Ну, Машка, – Толик присел на край кровати, – ну ты чего ревешь? Голова болит? Давай в больничку поедем? А хочешь, я тебе щенка подарю? Прямо завтра и подарю, чау-чау, такой, знаешь, на медведя похож, или чихуахуа, я читал, будто они такие маленькие, что стаканом накрыть можно. Будешь в сумочке на работу таскать! Не реви только. Ну, пожалуйста, Маш, а то я сейчас сам заплачу!

– Не надо, Толь. Езжай домой.

Я смахнула слезы. Ничего, ублюдка, который отравил Степку, я найду, и мало ему не покажется. Скотина!

– А ты?

– Я в норме. Спать буду, честно.

– Гонишь? Боишься, Пыляев вернется, а место-то уже занято!

– Боюсь. Ты себе даже не представляешь, как боюсь. – Конечно, не Пыляева, он мне никто, так, бывший друг, бывший враг и нынешний коллега. Боюсь оставаться одна, боюсь выключать свет и боюсь заснуть, потому что меня преследует сумасшедший камень, названный в честь богини смерти.

А еще надо Степана похоронить. Сегодня же, не хочу я ждать до утра. Не могу. Я здесь, а Степка там. Но Толик не поймет, насколько это важно для меня, начнет давить на здоровье и больную голову, опять заговорит про больницу или вообще «Скорую» вызовет, пускай лучше домой отправляется.

– Маш, ты завтра на работу не иди, я скажу, что ты заболела! – Бамбр выглядел виноватым, будто это он меня по голове стукнул. – Не вставай, я сам дверь захлопну! Не вставай, кому говорю! Спи!

– Обязательно.

Осколки снов, калейдоскоп картинок. Вот я склоняюсь над темноволосым рыцарем. Он умирает. Лицо белое, губы беспомощно хватают воздух, точно на песке не человек, а большая рыба, сходство увеличивается благодаря серебристой кольчуге, похожей на чешую. Стальные кольца не защитили храброго воина от предательского удара. Но он еще жив, и молит…

Я нагибаюсь ниже, чтобы разобрать слова, и замечаю кинжал в своей руке…

Мизерикорд.

Необычное слово бордовыми каплями стекало с трехгранного лезвия. Кровь. Милосердие на крови. Я есть милосердие… недаром гневно полыхает каменное сердце…

Гнилое дерево скрипит под ногами, поскользнувшись, я падаю на черные от спекшейся крови доски, толпа хохочет. Их ненависть и жадное мещанское веселье пугают гораздо больше, чем нарочитое спокойствие палача. Палач? Меня казнят? За что?

Убийство?

Кто говорит об убийстве?

Они обвиняют меня в убийстве Жана де Вима. Ложь! От первого до последнего слова ложь! Я не знаю этого человека!

Нет, знаю. Рыцарь на песке. Кинжал. Я не убивала, я всего лишь оказала милосердие. Мизерикорд – означает милосердие… За что?

Плаха холодная, и мне противно, но палач прижимает мою голову к скользкой деревяшке. Серебряная молния… Хруст железа, вгрызающегося в плоть, бурые потоки уносят память об алом совершенстве…

Слава Господу нашему! Сия реликвия станет залогом благополучия нового монастыря, каждый захочет преклонить колени пред золотым крестом, в центре которого бьется, тянется к людям алое сердце. Сердце Иисуса.

В нем радость бытия и печали мира, слезы раскаяния и милосердный свет прощения…

Монастырь Кающейся Магдалены обрел свое сокровище…

Ave Maria…

Пигалица

Голова болит. Вчера…

Вчера я легла под утро, мы хоронили Степку. Мы – это я и Влад, студент со второго этажа, он сразу откликнулся на мою просьбу. Ему нравился Степка. Мы нашли мертвого пса у мусорных баков, и Влад отвез его куда-то. Не знаю. Не хочу знать. Я предлагала ему деньги, но он не взял.

Пора на работу, я пойду, хоть голова и раскалывается от боли, но лучше уж там, среди людей, чем здесь, в одиночестве. Сесть за руль я не решилась, а Пыляев так и не объявился, пришлось такси вызывать. Офис встретил меня напряженной тишиной и удивленными взглядами. К чему это? Ах, да, давно подобной красоты не видели. Гошик, выглянув из кабинета, презрительно скривился. Пускай, мне нет дела до его капризов, жаль, что ему было дело до меня.

– Мария Петровна, зайдите ко мне.

Зайду. Всенепременно зайду. Прямо сейчас.

– Привет.

– Мария, ты с ума сошла, являться сюда в ТАКОМ виде! – Гошик аж посерел от возмущения. – Ты себя в зеркале видела?

Еще бы. Видела, живые мертвецы возвращаются. Кожа желтая, а под глазами синие круги, и бинт поверх волос. Повязку я замаскировала черным платком, который невесть откуда взялся в моем гардеробе, и стала похожа на цыганку. Ну и что, какая ему разница, как я выгляжу, мне, например, все равно, вот голова болеть перестанет, тогда и о красоте подумаю.