Наши предки - Итало Кальвино

– Куда же делся этот воробей в гетрах? – удивлялись мальчишки, не видя его впереди.

Они подняли головы: он все еще прыгал с оливы на оливу.

– Эй ты, спускайся! Им теперь нас не поймать!

Но он не слез, с одного сука перешагнул на другой, перебрался на соседнюю оливу и исчез в серебристой листве.

Теперь шайка бродяжек, с мешками на головах, вооружившись палками, совершала набег на вишни в глубине долины. Они действовали весьма последовательно, опустошая одну ветку за другой, как вдруг увидели на самом верхнем суку мальчишку в гетрах, который сидел, держась за сук сплетенными ногами, двумя пальцами срывал за черенок спелые вишни и клал их в лежавшую на коленях треуголку.

– Эй, откуда ты взялся? – набравшись наглости, крикнули они.

Но в глубине души сильно удивились: казалось, он прилетел по небу.

Брат невозмутимо брал сочные вишни из шляпы и отправлял их в рот. Потом со свистом выплевывал косточки, стараясь не запачкать при этом фрак.

– Что этому сладкоежке здесь нужно? – спросил один из мальчишек. – Чего он путается у нас под ногами? Мог бы у себя в саду вишни лопать. – Они все же немного робели, так как поняли, что на деревьях он им всем нос утрет.

– Среди этих сладкоежек по ошибке рождаются иногда неплохие ребята. Вроде Синфорозы, – сказал невысокий мальчуган.

Услышав это таинственное имя, Козимо весь обратился в слух и покраснел, сам не зная почему.

– Синфороза нас предала! – воскликнул другой.

– Но для сладкоежки она храбрая девчонка. Если б она и сегодня затрубила в рог, нас бы врасплох не застали.

– Если этот сладкоежка хочет, мы можем принять его в свою шайку. (Козимо понял, что сладкоежками они называют обитателей вилл, дворян и вообще всех высокопоставленных особ.)

– Послушай, ты, – сказал один. – Давай договоримся: если хочешь, можешь очищать сады вместе с нами, но за это покажешь нам все дороги, которые знаешь.

– И поможешь забраться в сад твоего отца, – сказал другой. – А то мне там однажды в зад соли всадили.

Козимо слушал их рассеянно, погруженный в свои мысли.

– Кто эта Синфороза? – спросил он наконец.

Тут все оборвыши захохотали так громко, что чуть не попадали с веток от смеха. Некоторые откинулись назад, держась за ветку одними ногами, а двое или трое даже повисли на руках, не переставая вопить и заливаться смехом.

Понятно, что крики и смех снова навели садоводов на след. Наверно, они и были где-то неподалеку, эти крестьяне с собаками, потому что тут же послышался лай и подбежали люди с вилами. Но в этот раз, наученные недавним поражением, они первым делом забрались по приставным лестницам на соседние деревья и окружили мальчишек частоколом вил и грабель. Собаки, увидев на деревьях сразу столько людей, в первый момент не сообразили, на кого же бросаться, и только злобно лаяли, подняв морды. Воспользовавшись этим, мальчишки мигом спрыгнули на землю и бросились врассыпную мимо вконец растерявшихся собак, и, хотя кое-кому из беглецов и не удалось уберечь ноги и зад от укуса или удара камнем или палкой, большинство остались целыми и невредимыми.

На дереве сидел теперь один Козимо.

– Слезай же! – кричали ему мальчишки. – Ты что, заснул? Прыгай, пока не поздно!

Но он лишь крепче сжал коленями ветку и выхватил шпагу. С соседних деревьев крестьяне тянули к нему вилы на длинных палках, но Козимо, размахивая шпагой, заставлял врагов держаться подальше, пока одному из них не удалось прижать его вилами к стволу. Вдруг раздался голос:

– Стойте! Это же сын барона Пьоваско! Что вы тут делаете, синьорино? Как это вас угораздило связаться с воришками?

Брат узнал Джуа делла Васка, отцовского работника.

Крестьяне убрали вилы. Многие сняли шапки. Козимо двумя пальцами приподнял треугольную шляпу и слегка кивнул.

– Эй, там, внизу, привяжите собак! – крикнул Джуа. – Дайте ему слезть. Синьорино, вы можете спуститься, но только будьте осторожны. Уж больно дерево высокое. Подождите, мы лестницу приставим. Потом я вас провожу домой.

– Нет-нет, спасибо, – ответил брат. – Не беспокойтесь, я дорогу знаю. Свою дорогу я сам знаю.

Он скрылся за стволом и перепрыгнул на другую ветку, пополз вверх, забрался на сук повыше, снова исчез из виду, и теперь были видны лишь его ноги, потому что выше начиналась густая листва. Потом ноги подпрыгнули, и брат словно растворился в воздухе.

– Куда он делся? – недоумевали крестьяне, не зная, куда смотреть – вниз или вверх.

– Вон он!

Брат показался на верхушке соседнего дерева и снова исчез.

– Вон он!

Брат уже перебрался на другое дерево, он раскачивался, словно на ветру, потом сделал прыжок.

– Упал! Нет. Вон он, там.

Сквозь листву видны были лишь треугольная шляпа и фалды фрака.

– Что у тебя за хозяин? – изумленно спрашивали крестьяне у Джуа делла Васка. – Человек он или зверь? А может, это сам черт?

Джуа делла Васка не знал, что отвечать, и только испуганно перекрестился. Издалека донеслось пение Козимо, вернее, протяжный крик:

– О Син-фо-ро-за-а-а!..

V

Синфороза... Мало-помалу из разговоров мальчишек Козимо узнал очень много о той, кого они так называли, – о девочке, которая жила в одной из вилл, всегда носилась на маленьком белом коньке и завела дружбу с ними, оборванцами, одно время покровительствовала им и, будучи властной по натуре, даже верховодила ими. Синфороза скакала на своем белом коне по дорогам и тропинкам и, как только видела неохраняемый сад со спелыми плодами, сзывала мальчишек, а сама, словно кавалерийский офицер, руководила набегом. На шее у нее висел охотничий рог. Пока шайка обчищала миндальные или грушевые деревья, Синфороза носилась по прибрежным холмам, откуда была видна вся округа, и, едва замечала подозрительные приготовления садоводов или крестьян, готовившихся захватить воришек врасплох, трубила в рог. При первых же звуках рога мальчишки прыгали с деревьев и убегали прочь. Пока Синфороза была с ними, их ни разу не удавалось изловить.

Что случилось потом, понять было довольно трудно. «Предательство» Синфорозы, кажется, состояло в том, что она заманила своих друзей к себе на виллу полакомиться фруктами, а потом выдала слугам, которые хорошенько отдубасили их палками. К тому же девочка отличала сразу двоих мальчишек: одного звали Бель-Лоре (за это приятели издевались над ним до сих пор), другого – Угассо. Потом она взяла и стравила их друг с другом.

Кажется даже, мальчишкам досталось от слуг не за воровство фруктов, а за поход, который двое ревнивых избранников, объединившись, предприняли против своей недавней повелительницы.

Мальчишки вспоминали и о тортах, которые она им не раз обещала. Однажды она и в самом деле угостила их тортом, но испеченным на касторовом масле, и потом воришки целую неделю маялись животом.

Не знаю, был ли тому причиной какой-нибудь один ее скверный поступок или все вместе, но только дружбе банды с Синфорозой пришел конец, и теперь мальчишки вспоминали о девочке на белом коньке с горечью, но и с сожалением.

Козимо слушал их с величайшим интересом, то и дело кивая, словно каждая новая подробность лишь дополняла уже знакомый ему образ, и наконец решился спросить:

– В какой же вилле живет эта Синфороза?

– Как, выходит, ты ее не знаешь?! Вы же соседи! Синфороза с виллы д’Ондарива!

Понятно, Козимо и без них знал, что предводительницей этих бродяжек была Виола, девочка, которая качалась на качелях. Я думаю, он потому и принялся тут же разыскивать эту шайку, что Виола, по ее словам, знала всех окрестных воришек, опустошавших сады. С этого момента овладевшее им смутное беспокойство стало еще острее. То ему хотелось возглавить банду и обчистить деревья в саду д’Ондарива, то, служа ей, объявить войну всем этим оборванцам: сначала натравить их на Виолу, а потом сделаться ее спасителем, совершить подвиги, о которых ей потом рассказывали бы с восхищением. Тем временем он неотступно следовал за мальчишками, и, когда они спускались, он оставался на дереве один, и по лицу его, словно тучка по ясному небу, пробегало облако грусти.

Внезапно он вскакивал и ловко, словно кот, перепрыгивающий с ветки на ветку, отправлялся путешествовать по фруктовым садам, тихонько насвистывая сквозь зубы.

Мотив был прерывистым, беспокойным, а сам Козимо смотрел перед собой широко раскрытыми глазами и, кажется, ничего не видел, лишь инстинктивно сохранял равновесие, точь-в-точь как коты.

Он как одержимый много раз проносился по нашему саду.

– Он здесь! Он здесь! – принимались мы кричать, потому что, чем бы мы ни занимались, все наши мысли были о нем. Мы считали, сколько дней и часов он уже провел на деревьях. Отец говорил:

– Он сошел с ума! В него вселился бес, – и нападал на аббата Фошлафлера: – Надо же изгнать из него беса! Чего вы ждете? Я вам говорю, аббат! Что вы тут стоите сложа руки? В моего сына бес вселился, понимаете, вы, sacre nom de Dieu![10]