Цмцерон - Пьер Грималь

Среди наставников Цицерона был и еще один стоик, Луций Элий Стилон, в центре внимания которого находилась не столько диалектика, сколько проблемы языка и стиля; Цицерон довольно подробно рассказывает о нем в «Бруте». Занимаясь проблемами латинского словаря, он уделял также много времени прошлому Рима, истории его учреждений и его литературе, проложив тем самым путь, по которому вскоре пошел Варрон, также бывший учеником Стилона. Риторикой как таковой, однако, он серьезно не занимался никогда: она, по-видимому, плохо сочеталась с его убеждениями философа-стоика. Для близких друзей он тем не менее составлял речи и записывал их текст, став таким образом одним из очень немногих римлян, причастных к логографии. Цицерон считал его речи «несерьезными» и, по всему судя, немного почерпнул из его уроков, разве что вкус к ранней римской литературе или, во всяком случае, знакомство с ней.

Так складывалось философское образование Цицерона, включавшее знакомство с самыми разными учениями и школами, на протяжении тех относительно спокойных лет, когда Сулла вел в Азии войну против Митридата, Образование это осуществлялось на греческом языке, и сам Цицерон упражнялся в декламации греческих речей вместе с Пупием Пизоном и неким Квинтом Помпеем, старшим его двумя годами, который позже был прозван Вифинским и о котором мы мало что знаем, кроме того, что в эпоху гражданских войн он присоединился к Помпею и вскоре погиб; у него был сын — позже он обратился к Цицерону за помощью во имя дружбы, соединявшей некогда его отца с оратором. Цицерон объясняет, зачем он и его друзья занимались греческой декламацией: этот язык, утверждал он, обладает значительно большими средствами украшения речи, и оратор приучается воспроизводить подобные украшения по-латыни. Речь здесь идет, по-видимому, о стилистических фигурах, к тому времени уже прочно введенных в обиход греческими риторами, и о калькировании их. Существовала, правда, и другая причина, па которую Цицерон намекает в «Бруте», когда рассказывает о своих ученых занятиях в годы. В 87 году в Риме появился родосец Аполлоний Молон, знаменитый ритор, который был не чужд практического красноречия и выступал у себя на родине с «реальными речами», политическими и судебными. Родосцы отправили его в Рим послом, дабы он рассказал сената о положении, которое складывалось в результате Митридатовых войн. Но Молон не знал латинского языка; в порядке исключения сенаторы разрешили ему обратиться к ним по-гречески и без переводчика. Кажется, то был первый чужеземец, получивший подобную привилегию. Этот эпизод проливает свет на эллинофильские чувства римских сенаторов и на уровень их культуры в начале 1 века до н. э. Соответственно и Цицерон, желая войти в число учеников Молона и воспользоваться его критическими замечаниями, стремился говорить перед ним по-гречески, что, очевидно, и заставляло его столь усиленно заниматься греческой декламацией. Молон вторично прибыл в Рим в качестве посла в 81 году с заданием добиться от римского сената вознаграждения жителям Родоса за помощь, оказанную ими римлянам в ходе все тех же войн с Митридатом. В 77 году, в пору своего путешествия по Востоку, Цицерон разыскал Молона на его родине и с интересом слушал его беседы. Вскоре нам придется остановиться более подробно на этом эпизоде, так благотворно сказавшемся на ораторском искусстве Цицерона.

Еще один человек сыграл в годы учения довольно заметную роль в жизни Цицерона — это поэт Авл Лициний Архий. Архий бьтл уроженцем Антиохии. Еще ребенком он объехал множество городов Азии, Сирии, Сицилии и Великой Греции, демонстрируя свои совершенно необычайные таланты, выступая с декламацией собственных стихов и импровизациями на заданные темы. Около 102 года он приехал в Рим, слава предшествовала ему и открыла двери первых домов города. Он тотчас сочинил эпическую поэму во славу Гая Мария, где воспевал его победу над кимврами, но вскоре сблизился с семьей Лициниев Лукуллов, которые и выхлопотали ему гражданство в Гераклее Луканской (ныне Поликоро на побережье Тарентского залива). Это случилось в 93 году. Четырьмя годами позже, дабы положить конец Союзнической войне, римляне приняли закон Плавтия Папирия, дававший права римского гражданства жителям союзных городов при условии выполнения ими определенных формальностей, которые Архий, насколько можно судить, сумел соблюсти. Закон этот датируется 89 годом, и с того времени Архий стал гражданином Рима. В 62 году против него было возбуждено дело по обвинению в самовольном присвоении прав гражданства. Цицерон взялся защищать его в суде и в речи своей рассказал, сколь многим он как оратор, а ныне и консулярий, обязан Архию и почему он, несмотря на разницу их положения, соглашается выступить в качестве адвоката греческого поэта. «Как бы далеко, — говорил Цицерон,— ни заходили мои воспоминания, как бы ни старался я представить себе самое раннее мое детство, я не могу найти никого, кто бы еще до встречи с Архием приохотил меня к ораторскому искусству». Следует ли отсюда, что Архий был наставником Цицерона в красноречии? Обычно это парадоксальное утверждение принято рассматривать как ораторскую гиперболу и попытку приписать Архию заслуги, которых у него не было. Между тем за этой, пожалуй, слишком пышной фразой вырисовывается и определенная истина.

Прежде всего хронологические указания, содержащиеся в речи, совпадают с тем, что нам известно из других источников. Когда Архий появился в Риме, Цицерону было не больше 13 лет; по-видимому, в эту пору он жил еще в Арпине, но двумя годами позже, надев тогу взрослого человека, он, как мы уже знаем, переселился в Рим, и не видно, почему нельзя считать, что именно тогда он познакомился с Архием. Начинающий автор «Главка-Морехода», естественно, должен был стремиться и услышать, и собственными глазами увидеть прославленного «собрата», который дал бы ему необходимые советы и помог освоить формы поэтического искусства, пользовавшиеся наибольшим успехом у публики. Он мог пойти к Архию точно так же, как вскоре отправился к Молону или пошел слушать Федра, Филона, Стасея и Диодота. Сжигавшее его любопытство ко всему на свете и сблизило его с Архием, слушателем и добрым знакомым которого он стал. Следы этого знакомства можно, кажется, обнаружить и в «Марии», написанном, как мы помним, самое раннее в 86 году.

В самом деле Плутарх сообщает, что «Главк» был написан «тетраметрами», то есть, по-видимому, трохаическими септенариями; ритм этот, характерный для так называемого «квадратного стиха», весьма широко использовался в комических театральных представлениях и в тех озорных стишках, которые распевали солдаты во время триумфов. «Марий» же в отличие от «Главка» написан дактилическим гекзаметром, то есть возвышенным размером, типичным для эпической поэзии. Если вспомнить, что того же Мария воспел и Архий, соблазнительно предположить, что Цицерон задумал написать продолжение поэмы своего друга, а может быть, и вступить в соревнование с ним, создав заключительную часть цикла, посвященного этому герою. Бесспорно, во всяком случае, что «Марий» Цицерона мог быть задуман и написан лишь после 86 года — того года, который отмечен дружбой Цицерона и Архия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});