Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— Он уже больше к тебе не приходит?

— Реже, чем раньше. Здесь непривычная для него обстановка, и он жалуется, что сбивается с пути и его смущают все эти коровы и лошади. — Она улыбнулась. — Он так и остался чудаковатым.

— А папа? — Аурелия впервые отважилась напрямую спросить об Абелае Пердомо, и чувствовалось, что ей неловко. — Ты так его и не видела?

Айза без слов покачала головой, не сводя взгляда с гигантского муравья, который быстро продвигался вверх по ее штанине, и мать, натолкнувшись на столь упорное молчание, проявила настойчивость:

— Мне так хотелось бы что-нибудь о нем узнать!

— Я ничего не могу поделать. Они приходят сами. Я никогда их не зову.

— Ты пробовала?

— Нет. И не хочу. — Она посмотрела на нее в упор: — Пойми же! Дело не в папе. Мне тоже хотелось бы знать, что он понимает, как нам его не хватает. Но если я начну действовать сама, то зайду слишком далеко в мир, из которого уже никогда не сумею выбраться.

Аурелия ласково погладила ее по руке:

— Знаю, дочка. Я и не хочу тебя об этом просить. Единственное, на что я рассчитываю, — это если однажды ты что-то узнаешь, ты мне расскажешь. — Аурелия замолчала, а потом добавила, подчеркивая каждое слово: — Что бы это ни было.

Айза не желала продолжать разговор на эту тему, поскольку было трудно и мучительно объяснять матери, что человек, которого она так любила и рядом с которым столько лет чувствовала себя как за каменной стеной, возможно, сейчас блуждает во мраке, потерянный и испуганный, как это происходило с большинством наведывавшихся к ней покойников.

Айзе, как никому другому, было хорошо известно, сколько всего пришлось вынести матери в последнее время и сколько еще предстояло вынести в будущем. И ей казалось, что слишком жестоко делиться с ней уверенностью, что ни один мертвец не находит себе покоя, после того как оставляет людей, которых любит.

Из долгих разговоров, которые Айза вела на рассвете с дедушкой Езекиелем, Флоридой или многими другими, являвшимися за утешением, которое она едва ли могла им дать, девушка постепенно пришла к выводу, что мертвые не желают успокаиваться, пока снова не почувствуют себя в компании тех, кого больше всего любили при жизни, и никогда не отваживаются в одиночку начать длинное путешествие в небытие.

— Ты думаешь, что я сумасшедшая?

— Быть непохожей на других совсем не значит быть сумасшедшей, если только ты сама не вобьешь эту мысль себе в голову. Если тебе кажется естественным разговаривать с мертвыми или усмирять животных, продолжай это делать и больше об этом не думай.

Однако не думать об этом не получалось, особенно с тех пор, как через москитную сетку, закрывавшую окно, за ней частенько наблюдали одноглазый Абигайль Баэс, упорно не соглашавшийся слезть с коня, словно прямо на нем он и отправился на тот свет, или молоденькая индианка с круглыми испуганными глазами, которая лишь неделю спустя призналась ей, что она Найма и что в могилу под саманом ее свел туберкулез после двух лет замужества за Акилесом Анайей.

Айза решила ничего не говорить старику управляющему. Ей не хотелось расстраивать этого льянеро с чистым и спокойным взглядом, готового к своему последнему галопу. Дело в том, что женщина, память о которой он хранил с такой любовью, ставила ему в вину то, что он увез ее из далекой сельвы на реке Рорайме в «цивилизацию», где ее тело оказалось беззащитно перед болезнями.

— Он не захотел остаться там с моей семьей, — рассказывала она Айзе. — Он не любил меня достаточно сильно, чтобы разделить мой мир. А я действительно его любила и последовала за ним, и вот теперь я мертва. Я уже столько времени мертва, а все жду его!

Прогуливаясь неподалеку от могилы в дневное время, Айза спрашивала себя, действительно ли жена управляющего была индианкой и болела туберкулезом или это была всего лишь одна из нелепых фантазий, заполнявших ее сны и ум. Однако в глубине души она знала, что точно так же как Абигайль Баэс был таким, каким она его описала: одноглазым и в белом лики-лики[37], запачканном кровью, — так и Найма тоже некогда обитала в этом доме, садилась на галерее, смотрела на пустынную саванну и прислушивалась к тому, как туберкулез пожирает ее легкие.

Какой ужас, должно быть, испытывала бедная полудикая девушка, появившаяся на свет в дремучих лесах и оказавшаяся один на один — так далеко от своего мира — с одной из тех болезней, которые продолжали делать свое черное дело и безжалостно косили людей ее расы!

Иногда Айза приближалась к постройкам, в которых ютились индейцы в окружении свиней, собак и кур, и безуспешно пыталась подружиться с женщинами. Они еще не достигли тридцатилетнего возраста, а уже были старухами с обвисшими грудями, увядшей кожей, и по их глазам было видно, что они не ждут от жизни ничего, кроме смерти.

От свирепых племен, некогда господствовавших в саванне, постепенно под напором белого человека остались лишь небольшие группы индейцев, прятавшиеся в самой чаще дремучего леса; рядом пасся одичавший скот (чтобы всегда была возможность прокормиться, изловив корову). Некоторые индейцы окончательно сложили оружие, сведя свое существование к полурабству, и теперь зависели от каприза или доброй воли своих хозяев.

В прежние времена они были неоспоримыми хозяевами бескрайних равнин, протянувшихся от склонов горного хребта до берегов Ориноко. Землевладельцы, желая расширить свои владения, истребляли индейцев с их же оружием в руках или подсовывая им отравленную водку и зараженную одежду — это была самая отчаянная жестокость, на какую только способен человек.

Обо всем этом Айзе рассказал старик Акилес.

— Не могу в это поверить. — Девушка была потрясена.

— Не верь, если не хочешь, — невозмутимо ответил старый управляющий. — Однако тридцать лет назад куиба́ еще вызывали страх и восхищение, и их можно было встретить повсюду — надменных, свободных и гордых. — Он кивнул в сторону жилища индейцев: — Это еще самое лучшее из того, что осталось.

— Почему?

— Что почему?

— Почему непременно надо их уничтожить? Здесь всем хватит места. Я никогда не видела такой пустынной земли. Неужели бы не поместилось на ней какое-то количество индейцев?

— Да, конечно, — согласился управляющий. — Это один из самых необитаемых краев на свете, но как раз поэтому он оказывается неуправляемым. Он живет по собственным законам — по Закону Льяно, который не похож ни на какой другой, потому что другого такого места не существует.

И он не защищает индейцев?

— Индейцев? — язвительно засмеялся старик. — Нет, конечно! Возможно, он оговаривает, кому принадлежит каждый теленок, родившийся на свободе в полудиких стадах, которые еще ни разу не сосчитал ни один белый человек, а вот насчет индейцев — молчок, просто-напросто потому, что индейцев для закона не существует.

— Кто создал этот закон?

— Землевладельцы. Хозяева земельных наделов размером с некоторые европейские страны. Этот закон придумали, чтобы у них была возможность договориться друг с другом, не затевая тяжбы, в случае, если какое-то стадо пасется на землях соседа или возникают проблемы границ, но не для того, чтобы учитывать права настоящих владельцев этих земель — индейцев.

— И правительство ничего не предпринимает?

Вновь скептическая улыбка.

— Никогда не видел, чтобы хоть один индеец заседал в Конгрессе.

— И никто их не защищает? Никто не представляет их интересы?

— Был однажды такой человек — Ромуло. Его прозвали Рыжий Ромуло за слишком светлые волосы, хотя он и был чистокровным льянеро. Он изучал медицину в Европе и по возвращении поднял голос в защиту тех, кого считал такими же венесуэльцами, как и сам Боливар. Однако Гомесу[38] не нравилось, когда кто-то высказывал свое мнение по какому бы то ни было поводу, и он приказал его схватить. Землевладельцы выделили для этого дела лошадей, и это было еще то зрелище: больше тысячи всадников гонялись за одним-единственным человеком по всей саванне. За голову Рыжего Ромуло посулили пятьдесят золотых морокот[39] — больше, чем мог заработать пеон, проживи он хоть шесть жизней. Бог мой, вот это была охота! У Ромуло было трое коней — трое гнедых, красновато-рыжих, все трое от одного жеребца, — и он во время галопа перескакивал с одного на другого, не позволяя, чтобы какой-то из них устал. Кто мог мечтать о том, чтобы его схватить? Он всегда исчезал из виду на горизонте и, как только дело принимало серьезный оборот, искал убежища в Колумбии.

— И что с ним случилось?

— Однажды к нему приехал повидаться его отец. Он сказал: «Здравствуй, Ромуло, я горжусь тобой» — и без лишних слов вытащил револьвер и выстрелил в него два раза.

— Его собственный отец?

— Он самый.