Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот что я записал: «В лето от сотворения мира шесть тысяч семьсот сорок восьмого (1240 г.) приидоша свеи в силе велице, и мурмане, и сумь, и емь в кораблех множество много зело. Свеи с княземь и бискупы своими. И сташа в Неве, усть Ижоры, хотяче восприяти Ладогу, и Новгород, и всю область Новгородскую… Князь же Олександр неумедли ни мало с новгородцы и с ладожаны, приде на ня, и победи я силою святыя София… и ту бысть великая сеча свеем… и в ту нощь, не дождавшись света, посрамлени свеи отидоша…»
— Да, верно, так и было! — сказал задумчиво Александр.
— А ты, князь, не кручинься, что распрелся [55]с новгородцами. Они же опять к тебе с поклоном придут.
— Перестань, отче! Разве твоя голова уже на плечах плохо держится? Ветром ее, что ли, качает?
— Прости, княжич, меня, скудоумного! В толк я не возьму, к чему ты речь клонишь. О какой туге говоришь?
— Проснись, отче Пафнутий! Сердце-то у тебя разве не русское? Или ты забыл, из какого корня вырос, из какого колодца воду пил? Не из рязанского ли?
Монах поежился, опустил глаза, снова поднял и прошептал:
— Верно сказал: из Рязани я родом!
— А где Рязань?
— Нет Рязани! Воронье только летает на яру, где стояла родная Рязань. Боже, помяни ее защитников, павших на стенах рязанских и буйные головы свои под ними сложивших!
Князь Александр заговорил с глубокой грустью:
— Была Русь привольная, многолюдная. Лежит она теперь придавленная, сиротливая. Свободно по ней ветер гуляет и ездят татарские баскаки, наши головы пересчитывают, сколько дани на кого наложить.
— Верно, княже, верно! Неужели ты дерзаешь так мыслить? — И старик перекрестился на икону, прошептав: — Боже милостивый, обереги княжича Александра от неверного шага!
— Помолчи, отче! Послушай мою кручину. Думаешь, я из Новгорода уехал без памяти, без домысла, чтобы у моего отца жеребцов объезжать? Сердце мое не вытерпело! Иные бояре новгородские родину забыли. А некоторые псковские бояре даже в кафтаны иноземные оделись, шапки набекрень сдвинули и на площади без стыда похаживают, словно гости заморские. А враг злобный, жадный напирает на нас отовсюду: и от свейских земель, и от немецких крепостей. И литовцы радуются, что Русь окровавленная лежит, в муках корчась, в голоде, разрухе и скорби. Враги замыслили навсегда стереть с земли нашу милую Русь, чтобы внуки наши забыли, какая была она и красная, и пресветлая.
— Верно, княже, верно! — продолжал кивать седой головой монах и, подняв полу рясы, вытер щеки, по которым стекали слезы. Он вдруг выпрямился и пристально взглянул на Александра. — Неужто, княже, ты замыслил поднять меч на него… на татарина?
— Чуден ты, отче! Разве я к этому речь веду? Разве сохранилась на это сила в руках? Нынче хан татарский сильнее и свея, и немца, и литвина, и кого хошь. Он теперь до конца Вселенной с победой пройдет.
— О Господи! Когда же конец нашему долготерпению?
— Когда? Еще не скоро! Дай, Господи, только бы нам выдержать. А я сыну накажу, пусть он и своему сыну передаст, чтоб затаил в сердце, как надо готовиться и строить Русь крепкую, единую и дружную, чтобы, когда день великий настанет, тогда мечи были бы вострые, очи зоркие и рука бы не дрогнула.
— Исполать тебе, княже Александр, за слово твое! Ты еще уноша, а говоришь как воин, как муж многоопытный.
Александр помолчал и вдруг спросил, впиваясь горящим взглядом в задумчивое и печальное лицо старого монаха:
— Скажи мне, отче Пафнутий, что такое слава?
Старик помолчал немного, потом тихо, но уверенно сказал:
— Слава — это любовь народная. Слава — это гордость народная, это радость, что есть у нас богатыри, что смело стоят они за родную землю.
— А что такое мудрость?
— Я не раз думал об этом и вспоминал тех, кто поступал мудро. И я смекаю так: ежели ты делаешь то, что нужно, то ты делаешь мудро. А ежели делаешь то, что не нужно, — ты безумец!
— Верно, отче! А если у тебя много врагов: и сильных, и самых сильных, и всяких. Что бы ты сделал?
— Не знаю, княже. Стал бы я тогда Господу молиться: «Да минует меня чаша сия!»
— Эх ты, отче Пафнутий! А еще был раньше храбрым воеводой!
Раздался сильный стук в дверь. Монах подошел к двери и спросил:
— Кто там? Чего надо? Ась?
Старик отодвинул засов и повернулся снова к Александру:
— Княже, княгинюшка Александра прислала Гаврилу Олексича.
Дверь распахнулась. На пороге стоял дружинник и, весело улыбаясь, говорил:
— Княгинюшка Брячиславна приказала, чтобы я не отходил от тебя, княже, пока ты домой не придешь.
Александр сидел, глубоко задумавшись. Монах осторожно и ласково коснулся старческой рукой богатырского плеча:
— Ну и строгая же у тебя княгинюшка!
— Строгая, да отходчивая! Спасибо тебе, отче Пафнутий. Пирогов постных с рыбой сейчас Гаврило принесет. А заодно пришлю я тебе и книгу новую — даст Бог, еще впишешь в нее не одну нашу победу.
— Да хранит тебя Господь, княже Александр, и даст славу немеркнущую!
Поездка в старый борНесколько саней потянулось гуськом в сторону леса. Каждые сани были запряжены тремя небольшими, но крепкими княжескими коньками. На переднем сидел верхом детина в коротком полушубке и собачьем треухе и свистом и гиканьем подгонял коней. Княжич Александр, завернувшись в медвежью шубу, лежал в коробе передних саней. Он часто приподымался, осматривал затихшие поляны, давал указания конюхам. Еще накануне были посланы вперед ловчие, чтобы проложить след в глубоком снегу и приготовить встречу на месте задуманной охоты. Кони мчались. Слышались скрип деревянных полозьев, возгласы конюхов.
Иногда попадались небольшие затихшие селения. Избы, казалось, совсем утонули в снегу. Жители попрятались. Кое-где сквозь натянутые пузыри тускло светились желтые огоньки лучин. Доносился обрывок женской песни. Стаями вылетали лохматые собаки и, ныряя в снегу, некоторое время мчались рядом с санями, хриплым яростным лаем провожая незнакомых им путников.
Несколько раз проезжали через замерзшие озера, где неподкованные кони скользили по гладкому льду. Свежий морозный воздух, запах сыромятной кожи, вспотевших коней и смолистый аромат вековых сосен и елей дурманили Александра, и этот путь казался ему необычайной сказкой.
К ночи вдали показались багровые костры и темные фигуры поджидавших охотников.
Они были в коротких полушубках, в кожаных лаптях, шерстяных онучах, перевитых ремнями до колен. И меховые рукавицы, и шапки с наушниками — все это казалось удобным и для охоты, и для войны.
Выйдя из короба, княжич Александр подошел к костру, где вокруг огня были разостланы звериные шкуры а на углях дымилась горячая похлебка в глиняных горшках; кругом были расставлены деревянные блюда с лосиным окороком и пирогами.
Александр подозвал к себе старшего из ловчих, Никиту Корня:
— Как зверь?
Никита Корень, богатырского вида, с большой русой бородой, запрятанной за воротник, опустился на шкуру возле Александра и стал шепотом рассказывать.
— Вся семейка здесь, — говорил Никита. — И старый бык-шатун сидит в берлоге. По временам встает на дыбки и смотрит в заиндевевшую щель под упавшей кокорой, не грозит ли ему кто. Зверь уже почуял, что люди близко, и выжидает. А его хозяюшка, старая медведица, с пестуном и двумя медвежатами залегла подальше, в песчаной яме под буреломом.
— А они до времени не уйдут?
— Я поставил охотников кругом. Если звери забеспокоятся и встанут, то наши молодцы их погонят в твою сторону.
Александр, сдвинув брови, всматривался в Никиту.
— Какой медведь: старый стервятник?
— Старый шатун. И улегся он поздно. С ним сладить будет нелегко. Осенью он уже задрал одного мужика, ехавшего за дровами. Всю кожу с черепушки снял.
— Будет веселая потеха! Придется всем показать свою силушку. А вы уж глядите в оба, чтобы медведь никого не обидел. Будет вам тогда позор и стыд, что друг друга не уберегли.
Вдруг издали послышался голос:
— Гей, ребятушки! Мы ищем князя Александра Ярославича!
— Идите сюда!
Из темноты выехали на свет костра три всадника. Соскочили с коней; один взял поводья и отошел с конями в сторону, двое прошли прямо к огню. Они были в нарядных зеленых шубах чужого покроя, у пояса — прямые мечи, отделанные серебром. Сняв шапки, отороченные соболем, оба незнакомца остановились, освещенные вспышками багрового пламени.
Александр быстро поднялся и направился к гостям.
— По платью вижу, что издалека приехали. Не с Волыни ли, из Галича?
— От князя Михаила Черниговского. Шлет тебе наш князь гостинцы: сивого коня ветроногого и сулею угорского вина. — Старый гость, указывая на молодого, добавил: — Князь Михаил прислал своего старшего сына Ростислава, а я при нем нахожусь.
- Ночь Сварога. Княжич - Олег Гончаров - Историческая проза
- На веки вечные. Свидание с привкусом разлуки - Александр Звягинцев - Историческая проза
- Ян Собеский - Юзеф Крашевский - Историческая проза
- Византийская ночь. История фракийского мальчика - Василий Колташов - Историческая проза
- Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Князь Гостомысл – славянский дед Рюрика - Василий Седугин - Историческая проза
- Судные дни Великого Новгорода - Николай Гейнце - Историческая проза
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Под сенью Дария Ахеменида - Арсен Титов - Историческая проза