Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

«Сигрид Унсет принадлежит к тем литературным счастливчикам, которые заслужили свое счастье»[115], — считает Минда Кинк. Фернанда Ниссен высказывается еще определеннее: «С растущим нетерпением ждем дальнейшего развития таланта Сигрид Унсет»[116]. А Сигрид Унсет уже решила, что в благодарность за стипендию напишет что-нибудь еще более современное, чем предыдущие ее романы.

Однако в тоне письма чувствуется и некоторая горечь — что ее успехи по сравнению со счастьем подруги, которая опять готовится «исполнить высшее предназначение женщины»: Дея ожидала второго ребенка. «Ах, в конце концов, именно об этом мы все и мечтаем», — вздыхает писательница. Счастливица Дея будет украшать рождественскую елку для своей маленькой дочурки, в то время как несчастная Сигрид «впервые в жизни будет отмечать Рождество на чужбине». В конце письма она просит не забывать о ней, оказавшейся на чужбине в эти праздничные дни[117], ведь она чувствует себя такой одинокой в Риме.

По правде сказать, такой уж одинокой Сигрид Унсет в Риме не была — к этому времени ей уже удалось обзавестись веселой компанией. Не была она там и единственной «раненой душой» — ей даже казалось, что и все остальные приехали сюда, «чтобы забыть о чем-то»[118]. Благодаря своему другу Нильсу Коллетту Фогту Сигрид познакомилась с Китти Камструп, которая содержала в Риме пансионат, а Китти в свой черед представила ее Хелене Фагстад. «Даже римский кабачок может показаться унылым местом, если за одним из столиков не возвышается ее блистательная фигура в сиянии яркого пурпура», — так описала Унсет Китти Камструп[119]. Прежде чем осесть в Риме, Китти успела взойти на египетские пирамиды и пожить в шатре среди бедуинов ливийской пустыни. Новые подруги, в особенности Хелена Фагстад, вдохновляли Сигрид на создание женских характеров в задуманном ею новом романе. Сюжет его пока еще не сложился, однако она присматривалась к окружающей ее среде и делала заметки — о ночных пирушках, спонтанных посещениях церквей, посиделках в кафе и вылазках на Монте Пинчо и Авентинский холм.

На Рождество Рим припас Сигрид встречу с особенным человеком. В первый же день Рождества она заметила на соседнем балконе человека с необычным профилем, напомнившим ей ее любимого «Джентиле делла Луна» — бюст, полюбоваться которым она частенько ходила в Национальную галерею. «Единственная любовь моего сердца» — так говорила она матери о бюсте[120]. Однако этот обладатель профиля, которому она кивнула в ответ на приветствие, — норвежец и больше похож на представителя богемы, чем на благородного господина. Это, конечно же, художник Андерс Кастус Сварстад. Она уже слышала, что он снял соседнюю квартиру на Виа Фраттина, также принадлежащую синьоре Леманн-Лукронези, и вот-вот должен был въехать. До этого он жил и работал в Неаполе. Как замечательно, подумала она, ведь одной из первых картин, которую она купила в своей жизни, было именно его полотно.

Сварстад прежде всего был певцом Кристиании и добился такого мастерства в изображении всех нюансов серых рабочих кварталов и реки Акерсэльвы, что, глядя на его картины, можно было ощутить запах задних дворов и фабрик. Кстати сказать, когда год назад критика сравнила стиль самой Унсет со стилем Сварстада, писательница восприняла это как большой комплимент. «Не вызывает сомнений, — писал Андерс Крогвиг из „Самтиден“, — что оба чувствуют себя в современном метрополисе как рыба в воде»[121]. О Сварстаде говорили, что он открыл для живописи урбанистический мир, а полотно, написанное к церемонии открытия Народного дома{13}, называли «гимном городу, новому миру, сотворенному руками человека». Сигрид Унсет читала в «Самтиден» язвительные статьи Сварстада, и ей пришелся по душе его саркастический тон. В его изображении современный большой город во многом походил на ее описания бедных кварталов Кристиании: «мокрые грязные улицы с разбитыми тротуарами, дома с малюсенькими квартирками и крохотными магазинчиками»[122].

К тому времени Сварстаду уже перевалило за сорок и он был известным художником. Она поглядывала на его резкий профиль, затененный полями белой шляпы. Сварстаду не нужно было объяснять, что это за молодая писательница, — как же, та самая, прославившаяся дерзкой первой фразой. Он внимательно посмотрел на нее, стоящую на террасе в ярком солнечном свете. И кивнул. Возможно, ей пришло в голову, что он выглядит таким же сдержанным и серьезным, как и она.

Если она хотела познакомиться с ним, надо было брать инициативу в свои руки. И, прихватив с собой свою веселую новую подругу Хелену Фагстад, Сигрид постучалась в дверь соседа. Ей сразу бросились в глаза беспорядок в квартире и его неловкость, если не сказать полное неумение принимать гостей. Все же, признавалась она младшей сестре, Андерс Кастус Сварстад ей «ужасно понравился»[123]. Вопреки всем страхам, первое Рождество за границей протекло без тени грусти. Напротив, как будто снова повторялась история ее дебюта, когда она удостоилась восторженного приема со стороны коллег-писателей. Сигрид Унсет наслаждалась поклонением, которое вызывала у окружающих ее красота. И замечала в письме сестре: один шведский скульптор просто вне себя и не устает восхищаться ее совершенными формами и роскошными волосами. Все дело в том, что на новогоднюю вечеринку в Скандинавском обществе, к вящему удовольствию участников, она нарядилась Дантовой Беатриче. Время и усилия, потраченные на костюм, окупились с лихвой. «Праздник прошел довольно весело, и, должна признаться, я была весьма очаровательна. <…> К сожалению, Сварстад не пришел», — писала она сестре. Но в любом случае его глаз художника не мог ее не оценить, и она наверняка отдавала себе в этом отчет. В письмах домой меланхолия сменилась кокетливыми замечаниями вроде: «одному Богу известно, почему в Риме так легко облениться» и «но ты можешь не сомневаться: я наслаждаюсь своей свободой и вообще жизнью тут»[124].

Тем не менее писательница не забывала и о своих «деловых интересах» и напоминала сестре: надо проверить, напечатали ли в «Урд» ее статью. Унсет планировала принять участие в общественных дебатах о воспитании детей и родительской ответственности, в связи с чем просила Сигне прислать копию предыдущей ее статьи о праве наследования. Оттуда ей нужна была цитата: «Какое право имеют родители запрещать своим детям читать вредные книги».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});