Время предательства - Луиза Пенни

Невозможно было объяснить, насколько привлекательным выглядел дом для уставших странников в конце дороги.

Гамаш вдруг подумал: а что, если эта маленькая деревушка в горах и есть конец пути? И, как в большинстве случаев, вовсе не конец.

– Не стоит благодарности, – ответила Клара. – Габри одновременно проводил репетицию рождественского концерта, заставлял нас снова и снова петь «Гуронскую рождественскую песню». Я подозреваю, что, если вы начнете взбивать подушку, оттуда раздастся эта песенка.

Гамаш улыбнулся. Мысль о доме, наполненном музыкой, понравилась ему.

– Хорошо снова видеть свет в доме Эмили, – сказала Клара.

Анри заполз на диван. Медленно. Медленно. Ведь если подкрасться тихонько и ни на кого не смотреть, то никто и не заметит. Он вытянулся во всю длину, заняв две трети дивана, и осторожно положил голову на колени Гамашу. Гамаш виновато посмотрел на Клару.

– Ничего страшного. Питер не любил, чтобы собаки забирались на мебель, а мне нравится.

Это дало Гамашу зацепку, на которую он и рассчитывал.

– Как вы справляетесь без Питера?

– Очень странное чувство, – задумчиво ответила Клара. – Наши отношения будто не мертвы, но в то же время и не живы.

– Живой труп, – сказал Гамаш.

– Брак-вампир, – рассмеялась Клара. – Только без той радости, которую дает сосание крови.

– Вы скучаете?

– В тот день, когда он уехал из Трех Сосен, я проводила взглядом его машину, потом вернулась в дом и прислонилась к двери. Я поняла, что прижимаю дверь спиной на тот случай, если он вернется и попытается войти. Но беда в том, что я его люблю. Я просто хочу знать, закончен ли наш брак и не пора ли мне начинать жить по-новому, или же его еще можно возродить, – сказала Клара.

Гамаш несколько секунд смотрел на нее. Отметил седеющие волосы и удобную, небрежно подобранную домашнюю одежду. Отметил смятение Клары.

– Позвольте дать совет? – тихо произнес он.

Она кивнула.

– Я думаю, вам нужно попробовать жить так, будто вы сама по себе. Если он вернется и вы почувствуете, что жить с ним лучше, – прекрасно. Но вы будете знать, что вы самодостаточны.

Клара улыбнулась:

– Мирна советовала мне то же самое. Знаете, вы с ней похожи.

– О да, меня часто принимают за крупную чернокожую женщину, – согласился Гамаш. – Мне говорят, что это моя лучшая черта.

– А вот меня никогда за нее не принимают. И это мой главный недостаток, – сказала Клара.

Она обратила внимание на задумчивый взгляд его карих глаз. На его неподвижность. На подрагивающую слегка руку. Слегка, но все же заметно.

– Вы здоровы? – спросила она.

Гамаш улыбнулся, кивнул и поднялся:

– Абсолютно.

Он прицепил поводок к ошейнику Анри и надел на плечо сумку с собачьими припасами.

И они пошли по деревне – человек и собака – в красном, зеленом и золотом свете трех громадных сосен, оставляя следы в снегу, похожем на витражное стекло. Гамаш думал о том, что он сказал Кларе те самые слова, которые говорил Анни.

Когда ничто не помогло – психоанализ, посредничество, мольбы продолжить лечение, – Анни попросила Жана Ги покинуть их дом.

В тот сырой осенний вечер Арман сидел в машине по другую сторону улицы от их жилища. С деревьев падали мокрые листья, подхватываемые порывистым ветром. Они прилипали к лобовому стеклу, устилали дорогу. Он ждал. Наблюдал. Вдруг дочери понадобится его помощь.

Жан Ги ушел без принуждения, но, уходя, он увидел Гамаша, который и не пытался прятаться. Бовуар остановился посреди блестевшей под дождем улицы, окруженный вихрем мертвых листьев, и в его взгляде было столько яда, столько ненависти, что это потрясло даже главу отдела по расследованию убийств. Но и тут старший инспектор нашел чем успокоить себя. Теперь он знал, что если Жан Ги и надумает причинить вред кому-то из Гамашей, то только не Анни.

Тем вечером он ехал домой, испытывая облегчение.

С тех пор прошло уже несколько месяцев, и Гамаш знал, что у Анни больше не было никаких контактов с Жаном Ги. Однако это не означало, что она не тоскует по нему. По тому Бовуару, каким он был прежде и каким мог стать снова. Если ему предоставить шанс.

Когда Гамаш вошел в дом Эмили, Тереза поднялась с кресла у огня.

– Кто-то здесь хорошо вас знает, – сказала она, протягивая Гамашу хрустальный стакан. – Оставили бутылку отличного виски в буфете, пару бутылок вина и пиво в холодильнике.

– А в духовке – курица в вине, – добавил Жером, выходя из кухни с бокалом красного вина. – Она греется. – Он поднял бокал. – À votre santé[31].

– Будьте здоровы, – отозвался Гамаш, поднимая стакан за Брюнелей.

Тереза и Жером заняли свои места, уселся и Гамаш, стараясь не расплескать виски в процессе посадки. Рядом с ним на диване лежала мягкая подушка, и он шутки ради хлопнул по ней ладонью.

Звуков музыки оттуда не полилось, но он сам тихонько напел несколько нот из «Гуронской рождественской песни».

– Арман, как вы нашли этот дом? – спросила Тереза.

– Его нашел Анри, – ответил Гамаш.

– Ваш пес? – уточнил Жером.

Услышав свое имя, Анри поднял голову и снова ее опустил.

Брюнели переглянулись. Анри, будучи красивой собакой, все же никогда бы не смог поступить в Гарвард.

– Понимаете, он здесь жил, – объяснил Гамаш. – Его еще щенком взяла из собачьего приюта мадам Лонгпре. Вот почему он знал этот дом. Мадам Лонгпре умерла вскоре после нашего знакомства. Так у нас с Рейн-Мари и появился Анри.

– А кому теперь принадлежит дом? – спросила Тереза.

Гамаш рассказал об Оливье и о событиях сегодняшнего утра.

– Ну вы и хитрюга, Арман. – Тереза откинулась на спинку кресла.

– Уж не хитрее той маленькой шарады в вашем кабинете.

– Oui, – согласилась она. – Извините.

– А что ты сделала? – спросил Жером у жены.

– Она вызвала меня к себе в кабинет и устроила головомойку, – ответил Гамаш. – Сказала, что у меня бред и она больше не хочет участвовать в моих играх. Даже пригрозила пойти к Франкёру и все ему рассказать.

– Тереза, ты мучила и водила за нос такого несчастного, слабого человека?

– Пришлось. На тот случай, если меня прослушивают.

– Вы меня убедили, – сказал Гамаш.

– Правда? – На ее лице появилось довольное выражение. – Замечательно.

– Я слышал, его легко провести, – сказал Жером. – Его доверчивость стала притчей во языцех.

– Все детективы, расследующие убийства, страдают доверчивостью, – согласился Гамаш.

– И как же вы все-таки догадались? – спросил Жером.

– Помогли годы тренировки. И глубокое знание человеческой природы, – сказал Гамаш. – К тому же Тереза дала мне кое-что.

Он вытащил из кармана аккуратно сложенный лист бумаги и протянул Жерому.

Если Жером и в самом деле что-то нашел, то я должна исходить из того, что мой дом и кабинет прослушиваются. Я сказала Жерому, чтобы он собирал вещи для поездки в Ванкувер. Но не хочу, чтобы моя дочь оказалась замешана. Ваши предложения?

– Когда Оливье позвонил и сказал, что мы можем воспользоваться домом Эмили Лонгпре, я на обороте записки Терезы написал свою и попросил инспектора Лакост показать мое сообщение вашей жене.

Жером перевернул лист и увидел почерк Гамаша:

Езжайте в аэропорт к вашему рейсу, но в самолет не садитесь. Возьмите такси до молла Диз-Трент в Броссаре. Я вас там подберу. У меня есть безопасное место.

Доктор Брюнель вернул лист Гамашу. Ему запомнились первые слова из записки жены: «Если Жером и в самом деле что-то нашел…»

Его жена и Гамаш продолжили разговор, а он, потягивая вино и глядя в огонь, думал, что «если» здесь уже лишнее.

Он не сказал Терезе, но, когда она наконец уснула ночью, он сделал одну глупость. Включил компьютер и предпринял еще одну попытку. Он внедрялся все глубже и глубже в систему. Отчасти для того, чтобы посмотреть, что там обнаружится, а отчасти для того, чтобы попытаться привлечь наблюдателя. Если таковой есть. Жером хотел, чтобы тот вышел из укрытия.

И он вышел. Наблюдатель появился, но не там, где предполагал Жером. Не за его спиной, а впереди. Он зазывал Жерома.

Заманивал его в ловушку.

Жером Брюнель бросился наутек, стирая, стирая, стирая электронные следы. Но наблюдатель преследовал его. Шел за ним уверенным, быстрым, неумолимым шагом. Он прошел за Жеромом до самого его дома.

Места для «если» уже не осталось. Он обнаружил что-то. И сам был обнаружен.

– Безопасное место, – сказала Тереза. – Я не думала, что такое существует.

– А теперь? – спросил Арман.

Она огляделась и улыбнулась.

Но Жером Брюнель не улыбался.

После итогового вечернего совещания полицейские отправлялись по домам.

Бовуар сидел за столом и клевал носом. Рот у него открылся, и каждый неглубокий вдох звучал неестественно громко. Глаза были приоткрыты, и он чувствовал, что сползает вперед.

Рейд завершился. Байкеров там не было. Бовуар чуть не разрыдался от облегчения. И разрыдался бы прямо в том сраном бункере, если бы на него никто не смотрел.