Рассказы - Юхан Пээгель

Шкипер бегал у дверей

и орал на трех парней,

вдруг один из певцов замолк и круто остановил свою резвую лошадь.

- А где же третий парень? Куда девался младенец? - взревел он. Младенца нету!

- Так и есть, нету, - должен был признать второй. - Нету его.

- Вот ведь олух царя небесного, - ругался первый, - ты же его держал, ты и потерял! У меня вожжи были. Где младенец?

- Значит, вывалился. Маленький больно, будто росинка... Я и не заметил...

- Не заметил, - передразнил первый, - опять небось спал!

- Как это спал, ежели я пел, - оправдывался второй.

- Да ты и когда поешь, спать умеешь, - прикрикнул на него первый, и, нужно сказать не без основания, потому что второй кум до того спать был горазд, что однажды, накануне Иванова дня, когда ночи короткие, придя с работы, уселся за стол поесть и стал обсасывать лещиную голову и за этим занятием заснул. Поспит, пососет, опять поспит, опять пососет, пока утреннее солнце не застало его в таком виде за столом, с головой леща во рту. Ладно, куда ни шло, это бы и простить можно: человек усталый, головы у лещей вкусные, ночь короткая. На этот раз дело посерьезнее. Пропал младенец.

Оба кума мгновенно протрезвели. Лошадь завернули обратно, уселись спинами друг к дружке, лицами к обочинам. Едут шагом, смотря изо всех сил, глаза из орбит вылезают.

- Ей-богу вот, на этот раз я не спал, - оправдывался второй кум. - Я и вправду поспать не прочь, а только уж ежели гулянка, так я не сплю. Охота придет, так могу несколько суток напролет гулять, и ни в одном глазу сна нету.

Сколько ни ехали, а младенца все не видать. У них аж внутри похолодело: хороши кумовья, дите потеряли!

- Дальше уж быть не может! Когда петь начали, оно тут было, а вот как припев пошел: "едем, едем, не доедем", стал я такт отбивать, тут, видно, оно с саней и упрыгнуло...

Едут дальше, а младенца все нет как нет.

- Нет, уж тут он непременно должен быть, надо искать, не то мать может слишком близко к сердцу принять, - вздыхал тот, что потерял.

- Молчи уж, старый сапог, - прикрикнул на него первый, и почти сразу после этой выразительной фразы сани стали. Оба мужчины, как подброшенные пружиной, выскочили из саней на снег и стали на колени у придорожной канавы.

...Ах, можжевельник, ты вечнозеленое чудо-дерево! В твоих мягких ветках, как в материнских объятиях, лежал ребеночек, так хорошо ты его встретил!

Кумовья осторожно отогнули угол большого платка: дышит! Тихонечко прижали два холодных носа к розовой щечке: теплая! Даже тряпичная соска была крепко зажата у него в ротике и крохотная капелька слюны на крохотном подбородке не замерзла. Значит - все в порядке!

К огромной радости кумовьев, найденный ребенок открыл свои глазенки с расширенными зрачками. Взгляд у мальчика был устремлен на зимний можжевельник, сверкавший и дышавший в алом свете заходящего солнца. Потом скользнул по замерзшему заливу и морю за ним.

- Чего ты морозишь ребенка, сейчас же прикрой ему лицо платком, командовал первый кум и повернул лошадь в обратном направлении, потому что вдали уже виднелись остальные сани.

Вот теперь это была поездка! С песнями въехали кумовья во двор к новорожденному, с песнями внесли младенца в дом и вручили матери. Крошку Сейу после этого приключения ждала теплая грудь, а счастливых кумовьев трехштофный жбан пива.

История про то, как загулявшие кумовья потеряли крестника, стала известна в народе, когда Сайу уже ходил, - наверно, сами участники выболтали где-нибудь за кружкой пива. В тот вечер про это не говорили, только отец ребенка поинтересовался, почему это кумовья всего незадолго перед остальными приехали. Ведь на что ходкая лошадь у них была!

- Ходкая - это да, да ей все до ветру ходить требовалось, оправдывался ее владелец.

- И каждый раз приходилось дугу сымать, чтоб колокольцы не звенели. Животное молодое, может испугаться и до конца не сходить... Так ведь и болезнь нажить недолго, - добавил кум, потерявший ребеночка.

Кстати, на этих крестинах он и вправду трое суток, не смыкая глаз, гулял.

Гляди вот - на настоящих крестинах всегда что-нибудь да происходило. А нынче ничего не происходит, не может произойти и не произойдет.

Да где уж тут происходить, детей-то ведь мало стало.

- А ты сам был ли на тех крестинах? - спросил я.

- Само собой, с чего бы мне не быть. Я в ту пору еще парень хоть куда был.

- А не был ли ты часом одним из кумовьев?

- Не был, не был. С чего это ты вдруг спрашиваешь?

- Да просто так...

Можно ли верить старику, что такая история на самом деле произошла? И если произошла, не был ли он одним из кумовьев? Ладно, это в конце концов не так уж существенно, поскольку все кончилось благополучно, и если я правильно понимаю, то главная мысль всей этой истории заключается в том, что в старину пиво до того крепкое бывало, а кумовья - до того разудалые, что даже крестников по дороге умудрялись терять. Ну, а по нынешним временам рассказ этого старика можно с успехом использовать в целях антиалкогольной пропаганды.

А все-таки от чего это зависит, что вырастают такие большие и умные мужчины, которые по-кошачьи, как сказал сам Сейу, любят свой дом?

Согласен, наука, та же самая генетика, способна найти этому объяснение, но я больше склонен поверить другому. Быть может, оттого, что под супружеской постелью лежал топор? Или оттого, что и отец и мать так сильно желали сына и, желая его, берегли и любили друг друга? А может быть, оттого, что кумовья навеселе случайно потеряли Сейу в день его крестин и малютка оказался один на один с можжевельником, лежал в ветвях этого вечнозеленого чудо-дерева и разговаривал с дремлющей землей и белым снегом, а потом этот крошечный Антей - уже на руках счастливых кумовьев смотрел на можжевельники, камни, на залив и на огромное море? Или, может быть, от всего этого, вместе взятого? Ведь какой-то фокус _должен_ здесь крыться, иначе не могли бы рождаться на свет такие большие, сильные и умные люди, у которых с самого рождения в ноздрях дыхание родного можжевельника.

1968

ОДА ГАРМОНИ

- Это Освальд играет, до чего же хорошо. Прямо за душу берет, - говорит Антон и закуривает.

Тихо в субботу вечером, и звуки гармони над маленькой бухтой ясно доносятся сюда. Там растут славные Молодые березки, колхозная молодежь опять поставила здесь качели и разровняла площадку для танцев. Позади березняка высится крутой берег, на его выступе каждый год в Иванову ночь жгут костры.

Сейчас Освальд играет совсем простенький, хорошо знакомый, много раз слышанный вальс, под который так славно качаться на качелях. Заранее знаешь все взлеты и спады мелодии и просто глазами видишь, как Освальд сжимает или растягивает свою гармонь. И все это так созвучно удивительно тихому субботнему июльскому вечеру, этому можжевельнику, этому березнячку и этой бухте. Наверно, и Антону, если вальс берет его за душу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});