Три круга войны - Михаил Колосов

— Товарищ майор, рядовой Гурин по вашему приказанию прибыл, — отрапортовал Василий.

— Садись, Гурин, — усадил он его и сам сел за стол напротив. И начал: где родился, где учился и так до тех пор, пока не дошел до оккупации. Тут он дальше и спрашивать ничего не стал и слушать не захотел. — Идите во взвод, — сказал он. — Если понадобитесь — вызову.

Но и ему Гурин больше не понадобился.

У лейтенанта Максимова спросил — что за майор, зачем он вызывал?

— В офицерскую школу набирает. Разве ты не хочешь быть офицером? Я ему так нахваливал тебя!

— Ну и зря…

— Почему зря? Ты что, отказался?.

— Да не возьмут меня, — с досадой сказал ему Гурин: ему очень не хотелось об этом говорить — травить больную рану.

— Почему не возьмут?

— Я же в оккупации был.

— Ну и что? Мало ли людей в оккупации было. Полстраны. Чудак…

«Ага, я — чудак…» — хотел сказать Гурин лейтенанту, но смолчал. Пусть. Все равно придет время, и он докажет всем, что он честный человек, что ему можно доверять.

Выписали Гурина в маршевую роту только в декабре. Зима уже была, но такая слякотная: то снег, то дождь. Стояли они в селе где-то у Днепра. Выдали им стеганые брюки, ватники, шапки-ушанки, зимние портянки, трехпалые рукавицы — и шагом марш.

В маршевой «покупателей» много, и они порешительнее и деловитее тех, которые бывали в выздоравливающем. Эти в анкетных данных не копались, вопросы ставили прямо:

— Артиллеристы есть? Три шага вперед — шагом марш! Так… — И к остальным: — Кто хочет быть артиллеристом — два шага вперед. Так… А ты? — обращался артиллерийский капитан к рослому парню.

— Я в свою часть хочу.

— Будешь еще в своей части. Два шага вперед — шагом марш!

Другой не спрашивает, есть ли люди его специальности, а с ходу приказывает:

— Минометчики — ко мне! Желающие — ко мне тоже!

Гурин никуда не пожелал. Наученный горьким опытом, теперь он не лез со своими желаниями, боясь получить «поворот от ворот». «Куда прикажут, туда и пойду», — решил он. Как в той присказке: «Воевать хочешь? Хочу. Кем хочешь? Да пиши в обоз». Так и он — хоть в обоз.

Обозлился Гурин на всех «покупателей»: артиллерист прошел мимо, минометчик — тоже. Ну и ладно.

— Остальные — разойдись!

Не успели остальные вернуться в хату, снова команда:

— Выходи строиться!

Новый «покупатель» явился — лейтенант Исаев. В белом полушубке, отороченном серым смушком, в серой каракулевой ушанке, черноглазый, чернобровый, стройный, высокий. На ногах из белого войлока бурки, обсоюзенные желтой кожей, в левой руке кожаные перчатки. Голову держит горделиво. Говорит с одесским акцентом и слегка бравирует этим. Посмотреть — не лейтенант, а картинка. Сколько же в нем соединилось кровей — и турецкой, и греческой, и славянской, чтобы получился вот такой красивый русак!

— Автоматчики, прошу! — он вытянул левую руку — как при команде «В одну шеренгу, становись!». — Ну, бистренько, бистренько, голуби, под мое крылышко!

Вышли человек семь. Он оглядел, усмехнувшись, спросил:

— Шо ж вас так мало?

— Зато в тельняшках, — подал голос самый смелый.

— О! Что-то слышится родное! Сразу видно сокола по полету, а молодца — по… Ладно, об этом после. — Он обернулся к оставшимся: — Приглашаю добровольцев в доблестные ряды автоматчиков. Кто?

Вышло еще человек пять.

— Не густо… Совестливый народ, вижу, — и пошел вдоль строя. — Выходи, выходи, выходи, — тыкал он рукой в грудь приглянувшимся. Гурин тоже попал в их число. — Автоматчики лихой народ! Это — те же разведчики, а может, даже и почище, тут еще бабушка надвое гадала! Выходи, выходи! Так… — он хлопнул перчатками по ладони — подвел черту. — Так. Кто шибко грамотный, прошу переписать всех, — он достал из планшетки лист бумаги и карандаш. — Ну, у кого почерк не как у моей бабушки?

— Вот, у агитатора, — указали на Гурина.

— Люблю агитаторов! — воскликнул лейтенант и вручил ему бумагу. — Бистренько — фамилии и инициалы.

Когда Гурин переписал всех, лейтенант взял список и пошел в канцелярию; солдатам на ходу бросил:

— Пока я буду оформлять документы, получите продукты у старшины — сухой паек на двое суток.

Солдаты без строя, толпой повалили к каптерке. Старшина увидел, возмутился:

— Что это за команда анархистов? Где командир?

— Лейтенант Исаев пошел документы оформлять.

— Кто старший?

— А во, агитатор, — ребята подшучивали над Гуриным, вытолкнули его наперед. Поднял Гурин глаза и видит: перед ним его старый знакомец — старшина Грачев! Одет тепленько, рожа сытенькая, довольная. И строг — до неимоверности. А в Гурине всколыхнулась старая обида на него.

— Э-э! — воскликнул он развязно. — Старшина Грач! Привет!

Старшина не узнал Гурина, подумал сначала, что это какой-то его давний дружок, хотел улыбнуться. А потом видит: Гурин, и лицо его стало звереть — узнал.

— Я вам не Грач. Моя фамилия Грачев.

— Да все равно — Грач! Оно ж видно, что ты за птица, — разошелся Гурин: охота ему перед ребятами себя героем выставить. «А что мне? — подзадоривал себя Василий. — Дальше фронта не пошлют. Теперь я не тот, знаю людям цену, особенно этому». — Все воюешь?.. В запасном полку?

— А ты, я вижу, очухался от первого испуга?

«Уколол-таки, гад!..» — Гурин закипал всерьез.

— На второй круг заходишь? — продолжал старшина. — Ну что ж. Когда будешь на третий заходить, тогда поговорим. Пока рано храбришься.

— А ты рассчитываешь до тех пор все еще здесь прокантоваться? Ну, герой!

Грачев побагровел, сверкнул на Гурина жуликоватыми глазами, отвернулся. Сильно пожалел он, наверное, что Гурин уже в маршевой команде.

— Сколько человек? — бросил он зло.

— Двадцать пять.

Получили паек, разделили. Пришел лейтенант. На спине у него желтый ранец из телячьей кожи — шерстью наружу, на левом плече ППШ, на правом боку пистолет. Построил, спросил, нет ли каких жалоб. Нет? Тогда — шагом марш!

И они пошли.

Прощай, запасной полк!

Что-то ждет их впереди?.. Удачен ли будет второй круг? Удастся ли зайти на третий?

Никому ничего не известно…

Уже с дороги Гурин написал матери письмо — торопливое и коротенькое, как телеграмма: «Ухожу на передовую. Адрес меняется. Пока не пишите».

Днепр широкий

рудно сказать, какая дорога хуже — осенняя раскисшая и разбитая или зимняя: замерзшие колеи, острые гребни вздыбленной некогда колесами и теперь скованной морозом грязи… Шагу не сделаешь, чтобы не поскользнуться на неровности, чтобы нога не подвернулась на очередной кочке. По-украински декабрь — грудень. Точное название: кочки, кочки, груды, куда ни глянешь. Дорога — словно длинная полоса, вспаханная каким-то чудовищно огромным плугом: колеи — по колено, вывороченные груды черной земли, будто глыбы угля, огромны.

Ноги выкручиваются на такой дороге, и Гурин невольно ищет опять нетронутую обочину, бровку, но тут ее нет: все вспахано, изъезжено, изуродовано колесами, гусеницами, копытами лошадей и замерзло.

В поле дует ветер — холодный, промозглый, метет поземку, наметает между кочками холмики снега, пытается заровнять следы прошедших армий. Может, и заровняет, только не скоро, а солдатам сейчас идти тяжело.

Лейтенант Исаев по-прежнему бодр, уши на шапке не опускает, веселит свою команду разными одесскими байками.

К полудню ветер усилился, снег начал лепить — мокрый, хлопьями. Идти стало еще труднее — ноги скользили, то и дело обрушивались в глубокие колдобины. И лейтенант не машина, устал, шел молча впереди. И уши опустил в шапке — допекло, видать, и его.

Привал сделали в поле — у соломенной скирды. С подветренной стороны вжались спинами в скирду, вытянули гудевшие ноги.

— Что, мальчики, устали? Крепитесь — атаманами будете! — не унывал лейтенант. Он достал карту, долго изучал ее. — На ночлег остановимся вот в этом хуторке. Сделаем небольшой крюк, зато нам будет там хорошо: хутор в стороне от больших дорог, наверняка наш брат не заходил туда, поэтому нам будут рады. Там будет кров и пища! Ну как? Вперед? Вперед!..

В декабре самые короткие дни — об этом напомнил своим подчиненным Исаев, когда их застала темень, а хутор еще и в бинокль не просматривался.

— Что вы, мальчики! Еще шести часов нет: декабрь месяц ведь. Не будете же вы вместе с курами спать ложиться?

Солдаты выбивались из последних сил. Шли медленно, а стужа к ночи свирепела, ветер усилился и теперь продувал насквозь. Днем у Гурина спина была мокрой от пота, а сейчас будто кто сорвал с него всю одежду вплоть до нижней рубахи. Гимнастерка сделалась жесткой и холодной, как железо.

Наконец впереди сквозь снежную мглу замаячила темная стена деревьев. Лейтенант обернулся, прокричал: