Перенастройка. Россия против Америки - Игооь Лавровский

Называя три источника и три составные части марксизма, коммунисты упустили четвертый источник — рациональную механистическую идею мира. Ньютон верил, что стоит ему узнать координаты мира в момент творения, и он сможет все рассчитать наперед. С такой же уверенностью советские коммунисты принимали идеи рациональности и просчитываемости социального устройства. В XX веке было строго доказано, что невозможно рационально рассчитать не только пути мира от его сотворения, но даже и пути элементарной частицы здесь и сейчас. Что же говорить о рациональном расчете человеческих побуждений!

Тем не менее Михаил Горбачев, вдохновляемый академиками А. Аганбегяном и Л. Абалкиным, пустился в последний поход за рационально рассчитанным миражом ускорения. Чем ближе он к этой цели приближался, тем дальше она от него удалялась. Ценой гиперрационализма власти стала нерациональная гибель империи.

Михаил Горбачев пытался поймать, восстановить, укрепить ускользавшую рациональность жизни, но его попытки наталкивались на нерациональность побуждений его союзников, противников, элиты и народа. Его программа была рациональной — ввести демократию, наладить отношения с Западом, заключить Союзный договор на новой основе. Однако, улучшив отношения с СССР, бывшие противники по холодной войне сразу же поставили себе следующую цель — не сохранение нового статус-кво, а переигрывание результатов последних горячих и холодных войн в свою пользу. Соратники, воспользовавшись предоставленными им возможностями, теперь уже конкурировали за лидерство с самим Горбачевым. Союзные республики использовали появившиеся новые права для подготовки полного выхода из СССР. Никто не согласился остановиться на тех границах, которые для них начертал бывший генсек. Трагедия Горбачева заключалась в попытке рационального урегулирования взрывоопасной нерациональной ситуации, опираясь не на силу и преобладающие ресурсы, а на ожидание такой же рациональности от других.

Горбачев, может быть, прямо и не осознавая этого, посягнул на святая святых имперского государственного устройства. Он и его люди предали основы классовой солидарности госаппарата как внутри СССР, так и в отношениях с внешними союзниками. Именно генсек совершил революцию, как император Николай до него. Они оба вышли из системы, решив, что некие внешние или высшие принципы дают обоснование и оправдание их действий или бездействия, что для них есть нечто более высокое, чем возглавляемое ими государство. Михаил Горбачев не протянул руку помощи союзникам и не вмешался в исход антикоммунистических переворотов в странах Восточной Европы. Гибель Чаушеску и Хонеккера, разрыв с Кастро — вот та цена, которую заплатили бывшие союзники за торжество «общечеловеческих ценностей» в Кремле.

Когда люди из ближайшего окружения Горбачева поняли, что их тоже защищать никто не собирается, они организовали плохо подготовленный и уже бессмысленный бунт. Борис Ельцин понял суть политики Горбачева раньше и лучше, чем его ближайшие соратники, и своевременно ушел в «опричнину». Организованные по территориальному принципу республиканские коммунистические партии и республиканский аппарат, клановая и классовая аппаратная солидарность оказались сильнее имперских связей и погрязшей в интригах имперской бюрократии.

История перестройки преподает ценные уроки для любого правителя, достойные Макиавелли. Нельзя менять все и сразу. Необходимо прежде всего сохранить верность своего собственного окружения и аппарата. Но если сам король предает, то эпидемия предательства накрывает всю страну — на этом заканчиваются династии и прекращаются империи.

Идеи оказались сильнее математических расчетов, сильнее рационализма. XX век был богат на идеи. Некоторые сильнейшие идеи XX века пришли из России. Иные зародились за пределами России и СССР. Установив «железный занавес», коммунисты постарались ограничить проникновение «чуждых» идей на подконтрольную им территорию. Одновременно они постарались пресечь возникновение новых идей у себя дома. В результате возник идеологический заповедник, заказник, где люди десятилетиями потребляли все те же предписанные сверху и когда-то удачно сработавшие идеи. Идеологическая политика коммунистов была подобна их же экономической политике — многократное тиражирование однажды освоенных образцов, подавление внутренней и внешней конкуренции. Результатом стали, с одной стороны, волчий голод на новые идеи и товары, а с другой — отсутствие иммунитета к заведомо пагубным идеям и типам потребления.

Под идеологической крышкой КПСС бродило и подпирало невероятное варево из новых и старых российских, советских, западных и восточных идей. Те, кто системой был поставлен следить за идеологической девственностью населения, сами охотно теряли невинность, организуя «закрытое» потребление «запретных плодов» внешних цивилизаций. Идеологически проверенные работники Внешторга везли в СССР пластинки западных рок-групп и альбомы художников-сюрреалистов, джинсы и колготки. В недрах КГБ возникали поклонники мистических культов и экзотические экстрасенсы. Институты и отделы ЦК КПСС превращались в островки политической фронды и кружки любителей западной демократии. Полученное новое знание служители системы, конечно, не могли удержать за закрытыми дверями и распространяли посредством кухонной свободы слова и «сарафанного радио». Многократный пересказ и переписывание через десятые руки и двадцатые уста только усиливали привлекательность мира из замочной скважины.

Санкционировав «гласность», Горбачев вряд ли ожидал столкнуться с таким бурным идеологическим напором. Главной неожиданностью было то, что носителями «враждебных» идей оказались не чужие, а свои — плоть от плоти системы. Даже академик Сахаров, который в течение многих лет считался главной идеологической угрозой и в период перестройки получил, наконец, возможность открытой политической деятельности, был в доску своим: маститый советский академик, барин, изобретатель водородной бомбы, он совершенно не был похож ни на революционера, ни на агента вражеских разведок.

Оказалось, что под коркой идеологического пуританства советской «викторианской эпохи» скрываются те еще фантазии! Сохранявшиеся идеологические ограничения были сметены кипучим напором долго сдерживавшейся интеллектуальной энергии. Были оспорены все основы советского государства и советской культуры. У рядовых потребителей политического продукта это, по-видимому, вызывало такой же шок, как посещение западных супермаркетов в разгар горбачевского опустошения прилавков. Казалось, что все это богатство осмыслить и попробовать невозможно.

Открытие задвижек в идеологической дискуссии внутри советской элиты, внутри системы Горбачев усугубил срывом запоров, препятствовавших прямому участию народа в политической жизни. Событий, подобных съезду народных депутатов СССР горбачевского созыва 1989 года, в истории России не было со времен Учредительного собрания 1917 года. В Кремль ворвалась пестрая толпа представителей всех сословий, национальностей, вероисповеданий и идеологий. Способность нового народного представительства генерировать какие-либо общественно полезные законодательные установления так и осталась непроверенной. Митинговая энергия и поток сознания захлестнули телеканалы, не вынося на поверхность никакого «твердого остатка». Остаток дней своего правления Михаил Горбачев был обречен потратить на арьергардные бои с выпущенным им джинном революции и попытки спасти то, что, как ему казалось, можно спасти.

Компартия, возглавляемая Горбачевым, совершила при осуществлении инициированных самой же компартией гигантских реформ крупные ошибки, стоившие ей власти.

Во-первых, не было единства ни в партии, ни даже в руководстве партии по поводу направлений и темпов изменений. Реформы были начаты, когда представление об их содержании было еще очень туманным. Горбачев уверовал в собственные идеологические клише коммунистов, в знаменитый «ленинский демократический централизм». Возврат мифологизированной шестидесятниками идеологии ленинизма в кремлевскую политику знаменовался потерей управляемости и смысла происходящего. Ленинский демократический централизм обернулся пустой говорильней и апофеозом неорганизованности и недисциплинированности.

Во-вторых, убрав цементирующую партию и страну имперскую идею коммунизма, Горбачев выдернул табуретку из-под ног империи. Оказалось, что под сенью его предшественников в союзных республиках уже сложилась вся основная инфраструктура независимых государств. Республики были готовы к разводу задолго до 1991 года. Полностью провалилась и пресловутая ленинская национальная политика. Стало очевидно, что в знаменитом споре об автономизации прав был не Ленин, а Сталин. Федерализм закончился сепаратизмом.