Мы - псковские! - Санин Владимир Маркович

Принадлежать к числу подвижников — нелегкая, но завидная участь.

Гражданин Пскова - душой и телом

Ларионову скоро семьдесят пять лет. Когда он появляется на улице, ему кланяется весь Псков. Ему кланяются школьники и студенты педагогического института, рабочие и домохозяйки, учителя и партийные работники — все псковичи, благодарные Ивану Николаевичу за его возвышенную любовь и дела.

Много ли пенсионеров могут гордиться таким к себе отношением? А между тем Ларионов пережил глубочайшую жизненную травму. Ему было суждено долгие годы собирать по крохам огромное духовное богатство и сразу потерять все.

Банкир, потерявший свое состояние, предпочитает пустить в лоб пулю; владелец «незримой коллекции» Стефана Цвейга, бесценные гравюры которого превратились в листы чистой бумаги, угас от отчаяния.

Иван Николаевич Ларионов, засучив рукава, начал все сначала.

Пскову Ларионов отдал себя раз и навсегда. Мало сказать, что он знает здесь каждую пядь земли, знает, что под ней было, что есть и что будет. Он любит каждый псковский камень, каждый дом, всю неповторимую атмосферу своего города. Он любит Псков, как старый моряк океан — без фразы и позы, но той любовью, которая может закончиться только вместе с жизнью, вложенной в Псков без остатка.

Еще до революции молодой историк Ларионов увлекся прошлым своего города, рылся в архивах, изучал летописи и собирал «легенды озера Чудского». Сейчас ему самому трудно сказать, думал ли он, что увлечение перейдет в страсть, станет делом его жизни. Но произошло именно так, и по-настоящему изучать прошлое Ларионов начал тогда, когда, казалось, думали только о настоящем и будущем: в годы гражданской войны. В Псков тогда приехал нарком Луначарский, крупнейший знаток и ценитель искусства. Он угадал в Ларионове фанатика — а в то время жизнь делали только люди, фанатично верящие в свое дело, — способного ради спасения картины броситься в огонь, и не ошибся. Молодой Ларионов получил мандат уполномоченного по охране памятников, объединил вокруг себя группу энтузиастов и принялся за работу.

Из тайников опустевших помещичьих домов он вытаскивал картины крупных мастеров, рылся на чердаках, буквально из печей выхватывал уже начинавшие тлеть старинные книги, в груде монастырской рухляди разыскивал рукописи и древние иконы. Трудно даже перечислить богатства, спасенные в те годы Ларионовым и его друзьями. Мраморный барельеф знаменитого итальянского скульптора эпохи Возрождения Андреа Верроккио он выкопал из тайника, вместе с пограничниками участвовал в операциях по задержке контрабандистов, пытавшихся переправить за границу произведения искусства; на базаре в Порхове купил за три рубля мраморную работу неизвестного римского скульптора I века нашей эры, и за пять рублей — этюд Репина «Улица в Тифлисе». Из самых глухих уголков области, имея ориентиром лишь догадку, Ларионов спасал полотна Саврасова, Тропинина, Брюллова, Айвазовского, Маковского и других корифеев живописи.

Это была тяжелая и опасная работа, за которую Ларионов не раз мог поплатиться жизнью. Был случай, когда она уже висела на волоске. Отступающие из Пскова бандиты Булак-Балаховича вытащили во двор древние рукописи и облили их керосином. Пользуясь минутной заминкой, Ларионов с товарищем успели унести рукописи и спасли их от неминуемого уничтожения.

Так Ларионов собирал экспонаты для Псковского музея. Сколько монастырей и церквей, брошенных усадьб и коллекций ему пришлось обойти, прежде чем в музее появились экспозиции, сделавшие его подлинным центром по изучению истории древней Северо-Западной Руси! Особенно Ларионов гордился великолепной картинной галереей. Впоследствии немало полотен из нее — к великому счастью, как потом выяснилось, — перешло в Третьяковскую галерею и Русский музей.

В этой связи Ларионов вспоминает забавный случай. Тонкий знаток искусства, сам профессиональный художник, Иван Николаевич в начале двадцатых годов организовал выставку картин. Многие из них принадлежали кисти неизвестных художников. Ларионов сам определил, к какой школе они относились, и в соответствии с этим развешивал на стенах. На открытие выставки приехала из центра авторитетная комиссия. Сколько членов — столько мнений: разгорелись отчаянные споры. Один считал, что полотно голландской школы попало в общество немецкой; другой уверял, что сия картина не итальянская, а английская. После большого шума открытие выставки решили задержать — пока Ларионов не развесит картины согласно требованиям искусствоведческой науки. На эту работу ему дали три дня. Иван Николаевич с улыбкой вспоминает, что сначала он впал в полную панику: попробуй исправь за три дня то, из-за чего вдрызг разругались авторитеты! И все же он нашел выход из положения: когда спустя три дня комиссия собралась вновь, Ивана Николаевича с ног до головы осыпали комплиментами:

— Как вам удалось в такой короткий срок все исправить?

Выставку разрешили. И лишь сам Ларионов и музейный сторож знали, что в течение трех дней ни одна картина не покидала своего места...

Иван Николаевич был счастлив, что родной город имеет отменную картинную галерею. Но ей он отдал лишь часть самого себя: пополнение музея по-прежнему было главной его задачей. Конечно, Ларионов был не только «собирателем древностей» — он их истолковывал и продолжает заниматься этим до сегодняшнего дня. Прекрасный популяризатор, автор десятков работ по истории Псковщины, Ларионов добывал материал для своих брошюр и статей в буквальном смысле слова из раскопок. Немало исторических реликвий выкопано из земли его собственными руками, научно объяснено и выставлено для всеобщего обозрения.

Много поисков и находок, удач и разочарований было у Ларионова за двадцать довоенных лет. Но он мог с гордостью признаться самому себе, что сделал все, что мог, и как ученый, и как организатор: никогда еще изучение истории Псковщины не опиралось на столь многочисленные вещественные свидетельства прошлого.

Первые, трагические недели войны... Псков быстро стал прифронтовым городом, и Ларионов понял, что музею, в который он вложил столь весомый кусок своей жизни, угрожает смертельная опасность. В эти дни он почти не спал: готовил к эвакуации экспонаты музея, тысячи полотен картинной галереи. Но эшелон, который нужен был Ларионову для эвакуации сокровищ, ему не дали: важнее было спасти людей. Вспомним лето сорок первого года и не будем осуждать руководство города за это решение: оно было единственно правильным.

В последние дни, прямо из-под носа у фашистов, Ларионов вывез часть полотен и рукописей. Все остальное исчезло без следа. Заняв город, немцы долго искали Ларионова, обещая всякие блага за его голову: не могли простить директору музея его «преступления» против рейха — эвакуацию ценностей и общественную деятельность историка-патриота. Погоревав о нанесенном музею «ущербе», фашисты полностью его разграбили.

Сразу же после освобождения Пскова Ларионов вернулся в разрушенный город. При виде опустевших, подорванных Поганкиных палат опускались руки. Двадцать пять лет назад, в Гражданскую войну, тоже было трудно, но тогда Иван Николаевич был на двадцать пять лет моложе. Однако из пепла подымалась вся многострадальная Псковщина, а отчаяние — плохой помощник в работе.

И Ларионов принялся воссоздавать музей на голом месте. Я уже рассказывал о камне с Голгофой, который Иван Николаевич нашел при раскопках захоронения русских воинов у деревни Чудская Рудница. Эту замечательную реликвию фашисты, не разобравшись, просто выбросили из музея во двор — Иван Николаевич не поверил своим глазам, когда увидел надгробный памятник героям Ледового побоища целым и невредимым. Новые раскопки пополнили экспозиции интереснейшими экспонатами, в музее появились ремесленные изделия, орудия производства и оружие древних славян, подлинная часть избы XII века, остатки древних деревянных мостовых и водостоков, кольчуги и шлемы, мечи князей Всеволода и Довмонта... Из эвакуации возвратились в картинную галерею полотна Брюллова, Айвазовского, Шагала, Рериха, Тропинина, Репина, прижизненный портрет Петра I, принадлежащий кисти Никитина, бюст Петра I работы Антокольского, шедевры древнерусской живописи псковской школы...