История твоей жизни (сборник) - Тед Чан

В дороге Дэвис вежливо отказался отвечать на любые вопросы. Он явно не был ни слугой, ни секретарем, и Стрэттон никак не мог понять, что же он делает у графа. Экипаж выехал за пределы Лондона и покатил по сельским дорогам, пока не прибыл в Дэррингтон-Холл, одну из фамильных резиденций Филдхарстов.

Дэвис провел Стрэттона через прихожую и пригласил пройти в элегантный кабинет, после чего закрыл за ним дверь.

За столом в кабинете сидел широкоплечий мужчина в шелковом сюртуке и галстуке, его широкие щеки, изрезанные глубокими морщинами, были окаймлены густыми седыми бакенбардами.

– Лорд Филдхарст, ваше приглашение – это честь для меня, – сказал Стрэттон.

– Рад встретиться с вами, мистер Стрэттон. Я наслышан о некой замечательной работе, которую вы недавно завершили.

– Вы весьма любезны. Я и не подозревал, что моя работа обрела известность.

– Я стараюсь быть в курсе подобных новостей. Скажите, пожалуйста, что побудило вас заняться подобными автоматами?

Стрэттон объяснил свои замыслы производства дешевых двигателей. Филдхарст слушал с интересом, периодически вставляя уместные замечания.

– Цель, достойная восхищения, – сказал он, одобрительно кивнув. – Рад узнать, что вами движут столь филантропические мотивы, поскольку намерен попросить вас о помощи в проекте, которым я занимаюсь.

– Буду польщен помочь всем, что в моих силах.

– Благодарю. – Филдхарст стал серьезен. – Дело это чрезвычайно важное. И прежде чем продолжить, хочу заручиться вашей гарантией, что все услышанное вы сохраните в полной тайне.

Стрэттон посмотрел графу в глаза:

– Даю слово джентльмена, сэр: все сообщенное вами останется между нами.

– Благодарю, мистер Стрэттон. Прошу вас пройти сюда. – Филдхарст открыл боковую дверь кабинета, и они прошли по короткому коридору. В конце коридора обнаружилась лаборатория – длинный и безупречно чистый стол с несколькими рабочими местами. Каждое состояло из микроскопа и сочлененного с ним бронзового каркаса, снабженного взаимно перпендикулярными колесиками с насечками для тонкой настройки. Над самым дальним микроскопом склонился пожилой мужчина, оторвавшийся от работы, чтобы взглянуть на вошедших.

– Мистер Стрэттон, надеюсь, вы знакомы с доктором Эшборном?

От неожиданности Стрэттон на мгновение утратил дар речи. Николас Эшборн читал лекции в Тринити-колледже, когда Роберт там учился, однако прошло уже несколько лет, как Эшборн забросил преподавание. Поговаривали, что он занялся странноватыми исследованиями. Стрэттону он запомнился как один из самых вдохновенных преподавателей. Годы несколько иссушили его лицо, сделав высокий лоб еще выше, но глаза остались столь же блестящими и живыми. Он подошел к ним, опираясь на резную трость из слоновой кости.

– Стрэттон, рад видеть вас снова.

– И я, сэр. Воистину не ожидал увидеть здесь профессора Эшборна…

– Вас ждет вечер, полный сюрпризов, молодой человек. Приготовьтесь. – Он повернулся к Филдхарсту: – Желаете начать?

Они прошли следом за Филдхарстом в дальний конец лаборатории, где тот открыл другую дверь и повел ученых вниз по лестнице.

– В это дело посвящены лишь избранные люди – члены Королевского общества или парламента, – сообщил доктор. – Пять лет назад со мной конфиденциально связались коллеги из парижской Академии наук. Они хотели, чтобы британские ученые подтвердили открытия, сделанные в результате неких экспериментов.

– В самом деле? Французы обратились за помощью?

– Можете представить, как им этого не хотелось. Тем не менее они поняли, что важность открытия перевешивает национальное соперничество, и я, едва разобравшись в ситуации, сразу согласился.

Все трое спустились в подвал. Газовые рожки на стенах освещали помещение внушительных размеров, где каменные колонны смыкались у потолка, образуя крестовые своды. Роберт увидел в длинном подвале ряды крепких деревянных столов, на каждом стоял цинковый бак размером с ванну. Баки имели четыре плоских стеклянных окошка, сквозь которые виднелась прозрачная бледно-желтая жидкость.

Стрэттон заглянул в ближайший бак. В центре его плавала некая масса с размытыми очертаниями, словно часть жидкости сгустилась в желе. Из-за крапчатых теней на дне массу было трудно разглядеть, поэтому Стрэттон перешел к другой стенке, присел и стал рассматривать содержимое сквозь окошко на фоне света газового рожка. И только тогда он разглядел, что непонятный сгусток – это призрачная человеческая фигура, прозрачная, как желе, и скорченная в позе эмбриона.

– Невероятно, – прошептал Стрэттон.

– Мы называем их мегазародышами, – пояснил Филдхарст.

– Он вырос из сперматозоида? Тогда на это наверняка потребовались десятилетия!

– Вовсе нет! Несколько лет назад два парижских натуралиста, Дебюсси и Жилль, разработали метод ускоренного выращивания зародышей спермы. А обильная добавка питательных веществ позволяет этим зародышам достигать подобных размеров всего за две недели.

Поворачивая голову под разными углами, Роберт сумел уловить легкую разницу в преломлении света, проходящего сквозь прозрачную массу и указывающего на границы внутренних органов мегазародыша.

– Это существо… оно живое?

– Да, но лишено рассудка – как и сперматозоид. Никакой искусственный процесс не в силах заменить беременность – именно витализм внутри яйца оживляет зародыш, а влияние матери превращает его в личность. Все, чего мы достигли, – лишь увеличение размера. – Филдхарст указал на мегазародыш. – Влияние матери также обеспечивает зародыш пигментацией и всеми характерными физическими данными. Наши мегазародыши лишены всяких различий, кроме пола. Каждый мужской зародыш имеет такую же внешность, как и этот, и все женские также одинаковы. Мегазародышей внешне невозможно различить, хотя отцы у них разные, и лишь скрупулезный архивный учет позволяет нам идентифицировать каждого.

Стрэттон снова встал:

– Если вы не ставили цель создать искусственное лоно, то в чем тогда смысл эксперимента?

– Мы хотели проверить идею постоянства видов. – Поняв, что Стрэттон не зоолог, граф пояснил подробнее: – Если бы оптики умели делать микроскопы с неограниченной увеличительной силой, то биологи смогли бы изучить будущие поколения, покоящиеся в сперматозоидах любых видов, и проверить, остается ли их внешность неизменной или же меняется, порождая новые виды. В последнем случае они смогли бы также определить, происходит ли такой переход постепенно или резко.

Однако хроматическая аберрация ставит предел увеличительной силы любого оптического инструмента. И тут месье Дебюсси и Жилля озарила идея искусственно увеличить размеры самих зародышей. Ведь как только зародыш достигнет размеров взрослого существа, у него можно извлечь сперматозоиды и тем же способом увеличить зародыши уже следующего поколения. – Филдхарст подошел к следующему столу в ряду и показал на стоящий на нем бак. – Повторение процесса позволяет нам изучать еще не родившиеся поколения любого из видов.

Стрэттон обвел взглядом подвал. Теперь ряды столов обрели для него новое значение.

– Значит, они сжали интервалы между «рождениями», чтобы бросить взгляд на наше генеалогическое будущее?

– Совершенно верно.

– Храбрецы! И каким же оказался результат?

– Они изучили многие виды животных, но никогда не наблюдали каких-либо изменений. Однако, работая с людскими зародышами, они получили странный результат. Всего лишь через пять поколений у мужских зародышей исчезла сперма, у женских – яйцеклетки. И линия потомств обрывается стерильным поколением.

– Полагаю, такой результат не стал для них полной неожиданностью, – заметил Стрэттон, поглядывая на желеобразный комок в баке. – С каждым поколением некая функция организма должна истощаться. И вполне логично, что с какого-то момента потомство оказывается настолько слабым, что процесс обрывается.

– Именно это сначала предположили французы, – согласился Филдхарст, – поэтому они и принялись совершенствовать свой метод. Однако они так и не сумели обнаружить разницу между зародышами очередных поколений – в смысле размеров или жизнестойкости. Не происходило также и постепенного уменьшения количества сперматозоидов или яйцеклеток – предпоследнее поколение было столь же фертильным[16], как и первое. Переход к стерильности оказался резким и внезапным.

Они обнаружили и другую аномалию: хотя некоторые сперматозоиды давали только четыре и меньше поколений, вариации наблюдались лишь между образцами, но никогда в пределах одного образца. Они оценивали образцы и в тех вариантах, когда донорами были отец и сын; в таких случаях отцовские сперматозоиды неизменно давали ровно на одно поколение больше, чем сперматозоиды сына. Насколько я понял, некоторые из доноров были людьми почтенного возраста. И хотя их сперма содержала очень немного сперматозоидов, тем не менее и они давали на одно поколение больше, чем их сыновья, находящиеся в расцвете сил. Оплодотворяющая способность спермы не имела никакой корреляции со здоровьем или бодростью донора, зато наблюдалось четкое соответствие с поколением, к которому донор принадлежит.