Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 2 - Борис Стругацкий

Мы стоим в проходе, вцепившись друг в друга, на нас круглыми глазами смотрят Марина и… Машенька. Все правильно. Скоро вагон выйдет из ключевого потока, а я потерял возможность видеть чистую информацию. И ни я, ни Ася не представляем, что делать.

Усилием воли я заставляю себя думать.

— Ася! — кричу я. — Девочка! Поток! Я ее не вижу!

Все-таки Ася умница. Она все понимает мгновенно, отталкивает меня и кидается к… Машеньке. Обычной девчонке пяти лет. Личико розовое. Глаза — голубые! Голубые, голубые, честное слово! Получилось! Да!

* * *

Марина ничего не могла понять. Она просто не успевала осмысливать происходящее. Вот она смотрит, как ее Машенька садится на сиденье рядом со своей полупрозрачной копией. Как они начинают присматриваться друг к другу. А потом девочка-оператор вдруг резко оборачивается, дергает за рукав своего… коллегу, такого же полупрозрачного, как Машенька номер два. Она видит, как навстречу им движется бледный и встрепанный молодой человек, как он и его полупрозрачная копия, а то, что это копия, никаких сомнений нет, протягивают друг другу руки…

И как по вагону проходит волна вибрации, ничего общего с движением состава не имеющая… Как девочка-оператор, сверкая совершенно безумными глазами из-под некрасивых очков, кидается на грудь стоящему в проходе парню. Парень что-то кричит, и девочка-оператор — кажется, ее зовут Ася — вдруг резким движением оборачивается. Марина оборачивается тоже и видит, видит, как две сидящие рядом девочки, одна — полупрозрачная, другая почти обычная — придвигаются друг к другу и…

* * *

Состав дернулся и начал тормозить. Гудение его становилось все более низким, стук колес все более редким. Все, находящиеся в вагоне, резко качнулись и начали хвататься, кто за что успел. Марина схватилась за поручень у сиденья Машеньки, я — за один из верхних, Ася, за неимением лучшей точки опоры, ухватилась за меня. Я был не против. И даже очень не против, ведь я только сейчас сообразил, что теперь Ася может прикасаться ко мне без боязни, что я узнаю о ней все. Нет, не так. Она и раньше этого не боялась. Но я намеренно никогда не прикасался к ней. Зачем? Она и так рассказывала мне о себе больше, чем любой подруге, если бы таковые у нее имелись…

Ася рванула из сумочки мобильник. Да, все правильно, надо дать знать в диспетчерскую, что нас уже можно выпускать из вагона. Или нельзя? Краем глаза я увидел, как Марина пытается взять дочку за руку и потянуть за собой к выходу из вагона. А дочка вцепилась в поручень и старается вырвать руку из цепкой материнской ладони. И получается у нее весьма неплохо, учитывая, что ей всего пять лет… Я выхватываю у Аси трубку и кричу, стараясь перекрыть гул колес:

— Света! Еще один перегон!

Голос в трубке отвечает чем-то невнятно-матерным, и связь прерывается.

Ася смотрит на меня непонимающе, но, когда я киваю в сторону Марины с дочкой, кивает мне в ответ и бросается к ним. Я иду следом.

Состав уже на станции. С перрона и из торцов соседних вагонов на нас глазеет недоуменная толпа.

* * *

И снова, прошипев дверями, тронулся состав. К тому времени, как вагон набрал скорость, мне стало ясно, в чем именно состоит наша проблема. Девочка категорически не хотела покидать вагон вместе с матерью.

— Не пойду! Не пойду! — кричала она, размазывая по щекам обильную слезу. — Ты сама говорила, что я тебе не нужна! Думала, я сплю, а я все-все слышала!

Марина аж лицом посерела и начала что-то бормотать про подругу, про то, что отметили вместе «международный женский», про то, что думали — девочка спит, а так бы — никогда, никогда…

— Милая моя, любимая, я же твоя мама, ты, наверное, что-то неправильно поняла! — Попытки Марины оправдаться выглядели жалкими, даже на мой неискушенный взгляд. А уж на взгляд пятилетнего человечка, который все-все-все чувствует и понимает… — Я тебя люблю. Очень!

Машенька подняла на мать зареванные глаза и совершенно по-взрослому, так, что я даже вздрогнул, сказала:

— А я тебе не верю.

Марина опустилась на пол вагона и закрыла руками лицо. Ей больше нечего было сказать дочери, ведь все ее аргументы сводились к одному: я — твоя мать, и ты обязана меня любить!

А вот не обязана. Любовь любого, а уж тем более своего ребенка нужно суметь заслужить. И поддерживать, как маленький, едва разгоревшийся костер. Это даже я понимаю, хоть своих детей у меня и нет. А эта «мать» — не понимает. И искренне уверена в том, что дочка неправа, и вообще, мелкая еще, чтобы маму осуждать.

Заниматься надо было ребенком, а не с подружками выпивать по праздникам!

И вот, когда ситуация, казалось, совсем вышла из-под контроля, к Машеньке придвинулась Ася. Она присела перед девочкой на корточки, взяла ее за руку и, глядя ей прямо в глаза, начала что-то говорить. Негромко, так, чтобы слышала только девочка. Я деликатно отодвинулся. Марине было наплевать, она была в шоке и окружающую действительность не воспринимала.

Слов я слышать не мог, но отчетливо видел Машенькино лицо. Сначала оно было недоуменно-недоверчивым, потом сомневающимся, а под конец стало удовлетворенным.

Машенька кивнула, отвечая Асе на какой-то ее вопрос. Ася тут же поднялась на ноги и переместилась к Марине. Приобняла ее за плечи. И начала что-то говорить. Я почувствовал себя совершенно ненужным и, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь, присел рядом с Машенькой.

Девочка бесцеремонно дернула меня за рукав:

— Глеб, а Глеб, а ты, правда, все про всех знаешь?

Я чуть языком не подавился.

А что ей ответить? Семь минут назад я мог бы взять ее за руку и рассказать ей такое, чего она сама о себе не знает… А сейчас?

— Давай руку.

Она протянула мне ладошку, я взял ее в свою руку, и… ничего не почувствовал, как ни напрягался!

Тогда я прикрыл глаза и изобразил, как умел, на лице бурную мыслительную деятельность.

— Тебя зовут Маша, — объявил я торжественно — Тебе пять лет, три месяца и восемь дней. Ты очень веселая и любознательная. А сейчас мы приедем на станцию, и ты выйдешь из вагона со мной!

Она посмотрела на меня. Наклонила голову и сказала:

— С тобой — выйду!

* * *

Я на всю жизнь запомню лица тех, кто на платформе видел, как из аномально пустого в час пик вагона на платформу вышли четыре человека. Я с Машенькой, крепко ухватившей меня за руку, а за нами — Ася с повисшей у нее на руке Мариной. Я уже было приготовился пробиваться сквозь плотные ряды жаждущих уехать, но люди были ошарашены настолько, что расступались перед нами.

По пути к эскалатору мы с Асей поменялись сопровождаемыми. Я почувствовал, что ей тяжело буквально тащить на себе Марину, которая была на голову ее выше и, по моим прикидкам, кило на десять тяжелее…

К эскалаторам я не подходил уже лет пять. С тех пор, как двадцать лет назад они все как один отказались поднимать меня к поверхности, я совершенно по-детски сначала пытался головой пробить невидимую стенку, а потом по-детски же обиделся на неодушевленные железяки. Вот и сейчас, подходя к эскалатору, я испытывал страх. А вдруг — не выпустит опять. Вдруг — все зря?

Взойдя на широкую металлическую ступеньку, я вцепился в резинку перил. Марина висела на мне, как висел бы мешок с картошкой, умей он отрастить руки, чтобы цепляться за окружающих.

А ступенькой ниже стояла Ася. И я спиной чувствовал, как прижимается к ней Машенька.

Середина эскалатора. Я весь внутренне сжался, ожидая, что ступенька начнет ускользать из-под ног и придется, балансируя с повисшей на руках Мариной, спускаться вниз.

Свет вертикальных цилиндрических ламп вдруг стал нестерпимо ярким, резиновые перила заскользили в потной ладони, и… И ничего не произошло! Вестибюль станции становился все ближе. Со стенок эскалаторного тоннеля на нас смотрели рекламные щиты.

Метро отпускает меня! И это значит, что я сам захотел выйти, ведь против воли метро никого не держит — это закон.

Я весь обмяк, и если бы Марина не вцепилась в меня мертвой хваткой, точно бы упала.

За моей спиной выдохнула Ася. Уж кто-кто, а она знала, какие напряженные складывались у меня отношения с эскалаторами последние два десятка лет.

* * *

На улице шел снег. Густыми влажными хлопьями старался укрыть площадку перед выходом из станции. Но ничего не получалось. Толпы людей немедленно превращали чистое белое покрывало в серую кашу, неприятно хлюпающую под ногами.

Мы шли по улице, держась за руки, как школьники. Я и Ася. А еще я держал за руку Машеньку.

Я никогда не смогу понять, каким образом Асе удалось убедить Марину, уговорить ее, что хотя бы эту ночь девочка должна провести у Аси. И как Марина могла доверить дочку незнакомым, в сущности, людям? Но ведь как-то же убедила. И я не спрашивал ее, как именно.