Слова III. Духовная борьба - Паисий Святогорец

— Геронда, а можно ли совсем не видеть своего реального духовного состояния и не замечать того, что ты сбился с пути?

— Если человек не следит за своей совестью и не очищает ее, то постепенно его совесть покрывается слоем накипи, и он становится бесчувственным. Он грешит, и при этом у него словно не происходит ничего особенного.

— Геронда, расскажите нам, пожалуйста, о том, как необходимо заботиться, печься о совести.

— Чтобы быть уверенным в том, действительно ли мы поступаем по голосу своей совести, должно следить за собой и открывать себя своему духовнику. Ведь можно, попирая свою совесть, считать, что у тебя все в порядке. Или же, исказив свою совесть, человек может считать совершенное им преступление благодеянием. Возможно и такое: человеку вредит то, что он сделал свою совесть чрезмерно чувствительной.

— Геронда, я внутренне осуждаю других и не контролирую себя в этом. Может быть, все происходит от того, что я стала бесчувственной?

— Необходимо многое внимание. Ведь, совершая грех в первый раз, человек чувствует некое [внутреннее] обличение, переживает. Сделав тот же грех повторно, он испытывает меньшее обличение, и если он невнимателен и продолжает грешить, то его совесть очерствевает. К примеру, если некоторым делаешь замечание за какой-то проступок, то, чтобы не испытывать угрызений совести и не расстраиваться, они меняют тему разговора. Все равно что индусы, которые погружаются в нирвану[70]! Один юноша в Гималаях убил пятерых итальянских альпинистов и, закопав трупы в землю, начал упражнение по концентрации сознания. Сев на землю, он два часа напролет повторял: "Дерево-дерево-дерево..." — чтобы "выйти в духовный вакуум", забыть происшедшее и не иметь беспокойств от помысла. Вот, предположим, я ругаю кого-то из наших сестер за какой-то своевольный проступок. Если эта сестра не совершает правильного духовного делания и не старается исправиться, то в ответ на все мои распекания она может сказать: "А сегодня к вечерне будут звонить раньше..." — для того чтобы сменить тему разговора. А потом диавол заморочит ей голову и внушит: "Не беспокойся! Ты ведь сказала это для того, чтобы не расстраивался Старец!" Диавол тоже находит ей оправдание, и, вместо того чтобы признаться: "Я сделала это, чтобы попрать свою совесть", она оправдывает себя: "Я сделала это ради того, чтобы не расстраивался Старец!" Видите, что творит тангалашка? Тонкая работа! Он поворачивает ручку настройки на другую частоту, чтобы мы не увидели своего проступка.

— Геронда, а может ли человек замечать за собой малозначащие проступки и при этом не видеть грубых грехов?

— Да как же не может! Мой знакомый духовник рассказывал такой случай. Одна женщина, придя к нему на исповедь, безутешно рыдала и повторяла одну и ту же фразу: "Я не хотела ее убивать!" — "Послушай, — стал успокаивать ее духовник, — если у тебя есть покаяние, то у Бога есть прощение греха. Ведь Он же простил покаявшегося Давида"[71]. — "Да, да, но я этого не хотела!" — повторяла она. "Как же ты ее убила?" — осторожно спросил духовник. "А вот как: я вытирала пыль, нечаянно махнула тряпкой и убила ее! Но я не хотела убивать эту муху!" А помимо всего прочего, эта особа изменяла мужу, бросила детей, развалила семью и жила неизвестно где, но обо всем этом рассказывала как о ничего не значащих пустяках. "За все это полагается епитимья", — сказал духовник, когда услышал о ее "подвигах". "И почему же это она за "все это" полагается?" — возразила она ему. Ну скажите, чем можно помочь такому человеку?

Заглушенная совесть

— Геронда, бывает, что мне говорят: "Это похотение сидит у тебя в подсознании, но ты его не осознаешь". Как мне его осознать?

— Приглядевшись к себе, ты поймешь, что, даже говоря, что у тебя все в порядке, ты все равно чувствуешь себя плохо. Поэтому тебе требуется [духовно] обследоваться. Если человек плохо себя чувствует [телесно], испытывает упадок телесных сил и тому подобное, то его анализы исследуют в микробиологической лаборатории, ему делают томографию, чтобы найти причину недомогания. Если ты видишь, что не имеешь мира и расстраиваешься, то знай, что у тебя внутри что-то неладно и тебе надо найти этот непорядок, чтобы его исправить. Предположим, совершив какой-то [греховный] проступок, ты переживаешь, но на исповеди о нем умалчиваешь. Проходит время, и с тобой случается радостное событие. Ты чувствуешь радость, эта радость покрывает переживание за грех, и ты постепенно его забываешь. Ты уже не видишь своего греха, потому что радость, как крышка, покрыла его сверху.

Радости покрывают грех, загоняют его вглубь, но он продолжает работать изнутри. Таким образом, человек попирает свою совесть и поэтому начинает очерствевать, а его сердце потихоньку засаливается. А потом тангалашка во всем находит ему оправдание: "Это дело пустяшное, а это вещь естественная..." Однако такой человек не имеет покоя, поскольку загнанное вглубь расстройство не умолкает. Он чувствует в себе беспокойство, не имеет внутреннего мира и тишины. Он живет с непрекращающимся терзанием, мучается и не может понять, в чем причина всего этого, потому что его грехи покрыты сверху, загнаны вглубь. Такой человек не понимает, что страдает от того, что совершил грех.

— Геронда, а если такому человеку [открыть глаза] сказать, в чем причина его страданий, это ему поможет?

— Требуется внимание, потому что, если ты откроешь ему глаза, у него проснется совесть. Совесть начнет его обличать. И если такой человек не смирится, то он может дойти до отчаяния, поскольку истина будет ему не по силам. Однако если он смирится, то [знание истинной причины его страданий] ему поможет.

— Геронда, а бывают ли люди, которые рождаются с очерствевшей совестью?

— Нет, людей, родившихся с очерствевшей совестью, не бывает. Бог очерствевшей совести не создавал. Однако, если человек заваливает свои грехи, загоняет их вглубь, его совесть постепенно покрывается слоем накипи и перестает его обличать.

— Геронда, такой человек становится "самоуправляемым", он создает [себе] свои собственные законы.

— Да... Страшное дело!..

— Это что — прелесть?

— Ну а что же? Конечно, прелесть.

Искаженная совесть

— Геронда, Вы часто говорите, что человек должен быть внимателен, чтобы не испортить, не исказить свою совесть. Каким образом совесть становится искаженной?

— Успокаивая свой помысл, человек попирает свою совесть. Успокаивая свой помысл длительное время, человек устраивает себе другую — свою собственную совесть, совесть, сшитую на свой аршин, то есть совесть искаженную. Однако в этом случае человек лишается внутреннего покоя, поскольку искаженная, испорченная совесть внутреннего покоя принести не может. Ведь человек, допустивший какую-то погрешность, не находит себе покоя, даже если кто-то делает вид, что не заметил его погрешности или успокаивает его: "Ты не виноват, не волнуйся". Некоторые из тех, кто становится последователями разных гуру и занимается подобными вещами, поняв, что с ними происходит что-то неладное, приходят ко мне за советом. Но, когда, желая им помочь, я начинаю что-то объяснять, они упираются и стоят на своем: "Нет, в нашей вере все правильно". — "Слушай-ка, — отвечаю я, — но раз у вас "все правильно" и раз это "правильное" приносит тебе покой, то зачем ты приходишь ко мне со своими вопросами?" Вот так эти люди, не находя внутреннего покоя во лжи, все равно настаивают на своем и стараются где только можно "урвать" хоть сколько-нибудь ложного покоя. Однако истинного покоя они не находят.

— Геронда, а может ли человек всю жизнь прожить с искаженной совестью?

— Если верит своему помыслу, то может.

— А как он может исправить свою искаженную со весть?

— Он может ее исправить, если мыслит смиренно, не доверяет своему помыслу и обсуждает его с духовником.

— А может ли, Геронда, человек исказить свою совесть, оттого что он [чрезмерно] чувствителен?

— Раз он исказил свою совесть, то это значит, что, скорее всего, его чувствительность никуда не годится. Ведь испорченное повлечет за собой испорченное. Некоторые говорят: "Я человек чуткий", но с людьми при этом обращаются варварски и без причины на них набрасываются.

— Геронда, у людей, которые занимаются самооправданием, совесть покрылась "накипью"?

— Тот, кто занимается самооправданием, все же не лишен и внутреннего обличения [голоса совести], не бесчувственен. А раз человек не бесчувственен, то ему становится больно за свой греховный проступок, и потом к нему приходит божественное утешение. Но тот, кто исказил свою совесть, доходит до бесчувствия. Такой человек хвалится преступлением, которое совершил. Мне приходилось видеть людей, которые рассказывали о совершенных ими преступлениях так, словно хвалились подвигами. Ведь если кто-то изощрит свою искаженную совесть, то это уже не просто очерствение, это кое-что похлеще. Однажды, когда я жил в монастыре Стомион в Конице[72], туда пришел один мужчина и сказал: "Я хочу поисповедоваться". — "Я не священник", — стал отказываться я, но он продолжал настаивать: "Нет, хочу рассказать об этом тебе". Рядом с нами оказалось несколько женщин, пришедших в обитель поклониться святыне. "Вам лучше уйти", — сказал им я. "Ничего, пусть посидят, послушают", — разрешил мужчина и начал рассказывать о своих молодых годах: "В молодости меня отдали учиться сапожному ремеслу, но, сидя днем в мастерской, я все время дремал, клевал носом. Спросишь, почему? Да потому, что ночами вместе с такими же отчаянными парнями я ходил воровать. У нас в уезде становой пристав был малый не промах. Он нам так говорил: "Ну, молодцы: ночь темней — вору прибыльней. Мне нужны два барана. Остальное ваше — сколько унесете". Ну, раз такое дело, то шли мы, как говорится, по христианским домам. Снимал я свою бурочку, первым делом псам — хлыстом по морде с плеча, а хлыст у меня был хороший, кизиловый, потом заходили мы в загон, отбирали двух баранов и овец, сколько было по силам. Барашки — господину становому, овец в нашу овчарню прятали, а потом без промедления становой — что бы ты думал? — сажал нас в кутузку! Но ты послушай дальше! Хозяева, которые видали ночью, как мы у них воровали, спозаранку спешили в участок к становому и говорили: "Такой-то и такой-то нас обокрали!" — "Как так: "такой-то и такой-то"? Они оба сидят в каталажке! Клевету на людей пришли наводить?" И давай их лупцевать — охаживать!.. Но вот какой я тебе расскажу случай: пришли мы однажды к отаре и видим: сторож, молодой еще влашенок[73], но здоровый как бык, и с ним его отец. "Как подойти к отаре? — говорят мне товарищи. — Ведь они нас разбросают, как спички!". Спички, говоришь? А ну-ка… Снимаю я с плеча обрез, ловлю влашеночка в прицел, и — пук! — готово дело, завалился родимый... Папашу его я веревками примотал к одной груше... Ну, я тебе скажу, мы там и набрали добра!". И обо всем этом он рассказывал как о подвигах, со смехом! Видишь, до чего доводит человека искаженная совесть?