Маркс и Энгельс - Галина Серебрякова

Поль Лафарг, сообщавший ежедневно Энгельсу обо всем происходящем в Париже, писал ему, не скрывая своей радости:

«Поссибилисты совершенно деморализованы, на последнем заседании их конгресса присутствовало, включая делегатов, всего 58 человек».

Степень удачи любого революционного начинания всегда, как точный барометр, отмечала полиция. Успехи марксистов вызвали тревогу среди реакционеров.

«Марксистский конгресс, — сообщало прусское Бюро социальной политики, — гораздо значительнее другого, так как все его участники были крайне революционными социалистами. В ходе его выявилось, что немцы своей организацией и успехами подают пример всем другим нациям».

Министерство внутренних дел Австрии разослало циркуляр о подготовке полиции к борьбе с первомайской демонстрацией. Во всех странах усилился надзор за руководителями рабочих союзов.

Энгельс торжествовал. Он добился ослабления и разоблачения идейного ничтожества тормозящих революционное движение реформистов, он собрал под одно знамя огромную рать воинствующих пролетариев и утвердил гегемонию марксистского учения. Поссибилисты, гайндманианцы, фабианцы и другие опасливые карьеристы и соглашатели оказались представителями вредных, но слабосильных сект и групп.

Чем старше становится человек, если жизнь его прожита содержательно и с пользой для других, тем дороже для него одиночество, возможность оставаться наедине с собой. Энгельс никогда не скучал.

В Истборне Энгельс бывал многократно, всегда предпочитая это приморское селение всем другим в Англии. Канал казался здесь не менее могучим, чем океан. Неровный, скалистый берег, местами поросший деревьями, напоминал Скандинавию. Вдоль моря пролегала дорога, которую давно облюбовал Энгельс для своих долгих прогулок. Одна скала, выступавшая из воды неподалеку от причала, напоминала ему то кипарис, то парус. Он подолгу смотрел отсюда на отливающие сталью волны. Сколько тысячелетий вот так же шумели они, отступая в часы отлива? Ничто на земле не твердит столь упорно о бесконечности жизни, как море. Оно, как и небо, отпечаток вечности.

Мысли Энгельса витали над всем миром. Он думал о России с особенным интересом. Балканы казались ему тем яблоком раздора, которое приведет мир к войне. Свои предположения он поведал как-то Лауре, в которой всегда находил незаурядный ум и проницательность политика.

— Если начнется второй акт балканской драмы, — сообщил он ей, — то вспыхнет война между Россией и Австрией. Пожар может охватить всю Европу. Несомненно, это будет последняя война, и, несомненно, она, как и все остальное, должна в конечном счете обернуться нам на пользу… Впрочем, вряд ли существует иной путь, кроме революции в России.

Русские революционеры были, как и много лет до этого, в числе близких и чтимых Энгельсом людей. Он горевал о судьбе Лопатина, заживо зарытого в тюрьме, гордился успехами Плеханова, переписывался с Верой Засулич, с многолетним другом своим, народником Лавровым и одним из переводчиков «Капитала», Даниельсоном, и многими другими и встречался со Степняком-Кравчинским, чья душевная щедрость отражала характер всей великой нации.

По вечерам из-за переутомления глаз Энгельс не мог работать и усаживался с Ленхен за игру в карты. На маленьком столике, прикрытом скатертью с длинной бахромой, стояли бутылка пилзенского пива и графин с кларетом. Ним жаловалась на боли во всем теле, и Генерал убеждал ее выпить на ночь грога, но, кроме пива, она ничего не признавала.

В Истборн проведать Энгельса и Ленхен часто приезжали Эвелинги, и как-то по пути в Германию явился Шорлеммер, которого в доме Энгельса, в шутку переиначив его фамилию, называли также и Джоллимейером.

На прогулках друзья обсуждали итоги конгресса, который превзошел все ожидания марксистов.

— Рептильная пресса Бисмарка помалкивает. Она боится рекламировать наши достижения, о которых, однако, знают все, кому надо, — говорил Энгельс.

— Да, сущий заговор умалчивания, — отозвался Шорлеммер

Находившаяся на нелегальном положении Германская социал-демократическая партия вела смелую революционную борьбу с режимом исключительного закона. Под лозунгом «никаких компромиссов» партия смело противопоставила интересы рабочего класса интересам буржуазии, а на третьем нелегальном съезде в Сен-Галене в 1887 году было принято решение: ни при каких условиях не блокироваться на выборах с буржуазными партиями. Съезд предложил социал-демократическим депутатам использовать трибуну рейхстага для критики существующего строя и пропаганды марксистских идей.

Влияние социал-демократической партии в массах заметно возрастало. На выборах в рейхстаг в 1884 году она получила более полумиллиона голосов, в 1887 году — 763 тысячи, а в 1890 — около 1,5 миллиона сторонников партии проголосовали за социал-демократов.

Энгельс поздравил Либкнехта с получением на выборах более 40 тысяч голосов, доставивших ему пальму первенства Он писал в Лейпциг

«Я согласен с тобой, что в данный момент мы должны выступать, насколько возможно, мирно и легально и избегать всяких предлогов для столкновений. Но без сомнения, твои филиппики против насилия в любой форме и при всех обстоятельствах я нахожу неприемлемыми, во-первых, потому, что ни один противник тебе в этом все равно не поверит, — ведь не настолько же они глупы, — а во-вторых, потому, что по твоей теории, я и Маркс тоже оказались бы анархистами, так как мы никогда не собирались, подобно добрым квакерам, подставлять левую щеку, если кому-нибудь вздумалось бы ударить нас по правой…

…Сообщи мне, пожалуйста, заранее, когда ты намерен переплыть Ла-Манш и приехать к нам. У нас свободна только одна комната, а весною ее иногда занимают — на пасхе, например, Шорлеммер, возможно, также, что приедут Лафарги или Луиза Каутская…»

Приближалось семидесятилетие Энгельса. На письменном столе Генерала лежала рукопись его биографии для одного из томов издания Энциклопедического словаря. Большая, сложная жизнь спрессовалась до размеров статьи, в которую Энгельс внес исправления и добавления.

Элеонора стеснялась внешне проявлять дочерне-нежную любовь, которую с детства питала к Энгельсу. Но на этот раз она не смогла сдержать естественного порыва, она взяла его большую, все еще сильную руку и поцеловала ее с глубокой признательностью.

Энгельс понял ее.

— Это за те двадцать лет, когда ты обрек себя на египетское пленение и служил проклятой коммерции ради Мавра и всех нас, и за то, что ты делаешь сейчас сам для людей и для литературного наследства Маркса. Дружба твоя и отца станет легендарной, как дружба Дамона и Финтия в греческой мифологии. А это энциклопедическое жизнеописание, — она указала на краткую биографию, — только схема, контуры человека, но не ты, дорогой дядя Энгельс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});