За миллиард лет до конца света (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

– Значит, вы видите его не в первый раз?

– Разумеется, нет. Редкую ночь он не приходит… Правда, сегодня он был здесь дольше, чем обычно…

– Погодите, – сказал Андрей. – А вы знаете, что это за дом?

– Его трудно не узнать, – тихо сказал старик. – Раньше, в той жизни, я не раз видел его изображения и описания. Он подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, этот текст не канонизирован, но сейчас… Нам, католикам… Словом, я читал это. «И еще являлся мне дом, живой и движущийся, и совершал непристойные движения, а внутри через окна я видел в нем людей, которые ходили по комнатам его, спали и принимали пищу…» Я не ручаюсь за точность цитирования, но это очень близко к тексту… И, разумеется, Иероним Босх… Я бы назвал его святым Иеронимом Босхом, я многим обязан ему, он подготовил меня к этому… – Он широко повел рукой вокруг себя. – Его замечательные картины… Господь, несомненно, допустил его сюда. Как и Данте… Между прочим, существует рукопись, которую приписывают Данте, в ней тоже упоминается этот дом. Как это там… – Старик закрыл глаза и поднял растопыренную пятерню ко лбу. – Э-э-э… «И спутник мой, простерши руку, сухую и костлявую…» М-м-м… Нет… «Кровавых тел нагих сплетенье в покоях сумрачных…» М-м-м…

– Погодите, – сказал Андрей, облизывая сухие губы. – Что вы мне несете? При чем здесь святой Антоний и Данте? Вы к чему, собственно, клоните?

Старик удивился.

– Я ни к чему не клоню, – сказал он. – Вы ведь спросили меня про Дом, и я… Я, конечно, должен благодарить Бога за то, что Он в предвечной мудрости и бесконечной доброте своей еще в прежнем существовании моем просветил меня и дал мне подготовиться. Я очень и очень многое узнаю здесь, и у меня сжимается сердце, когда я думаю о других, кто прибыл сюда и не понимает, не в силах понять, где они оказались. Мучительное непонимание сущего и вдобавок мучительные воспоминания о грехах своих. Возможно, это тоже великая мудрость Творца: вечное сознание грехов своих без осознания возмездия за них… Вот, например, вы, молодой человек, – за что Он низвергнул вас в эту пучину?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотал Андрей угрюмо. «Религиозных фанатиков нам здесь еще только и не хватало», – подумал он.

– Да вы не стесняйтесь, – сказал старик ободряюще. – Здесь скрывать это не имеет смысла, ибо Суд уже состоялся… Я, например, грешен перед народом своим – я был предателем, доносчиком, я видел, как мучили и убивали людей, которых я выдавал слугам сатаны. Меня повесили в тысяча девятьсот сорок четвертом. – Старик помолчал. – А вы когда умерли?

– Я не умирал… – произнес Андрей, холодея.

Старик покивал с улыбкой.

– Да, многие так думают, – сказал он. – Но это заблуждение. История знает случаи, когда людей брали живыми на небо, но никто никогда не слыхал, чтобы их – в наказание! – живыми ссылали в преисподнюю.

Андрей слушал, обалдело воззрившись на него.

– Вы просто забыли, – продолжал старик. – Была война, бомбы падали на улицах, вы бежали в бомбоубежище, и вдруг – удар, боль, и все исчезло. А потом – видение ангела, говорящего ласково и иносказательно, и вы – здесь… – Он снова понимающе покивал, выпятив губу. – Да-да, несомненно, именно так вот и возникает ощущение свободы воли. Теперь я понимаю: это инерция. Просто инерция, молодой человек. Вы говорили так убежденно, что несколько даже поколебали меня… Организация хаоса, новый мир… Нет-нет, это просто инерция. Это должно со временем пройти. Не забудьте, преисподняя вечна, возврата нет, а вы ведь еще только в первом круге…

– Вы… серьезно? – Голос Андрея дал маленького петуха.

– Вы же все это знаете сами, – ласково сказал старик. – Вы отлично все это знаете! Просто вы – атеист, молодой человек, и не хотите себе признаться, что ошибались всю свою – пусть даже недолгую – жизнь. Вас учили ваши бестолковые и невежественные учителя, что впереди – ничто, пустота, гниение; что ни благодарности, ни возмездия за содеянное ждать не приходится. И вы принимали эти жалкие идеи, потому что они казались вам такими простыми, такими очевидными, а главным образом потому, что вы были совсем молоды, обладали прекрасным здоровьем тела и смерть была для вас далекой абстракцией. Сотворивши зло, вы всегда надеялись уйти от наказания, потому что наказать вас могли только такие же люди, как вы. А если вам случалось сотворить добро, вы требовали от таких же, как вы, немедленной награды. Вы были смешны. Сейчас вы, конечно, понимаете это – я вижу это по вашему лицу… – Он вдруг засмеялся. – У нас в подполье был один инженер, материалист, мы часто спорили с ним о загробной жизни. Господи, как он издевался надо мною! «Папаша, – говорил он, – в раю мы с вами закончим этот бессмысленный спор…» И вы знаете, я все ищу его здесь, ищу и никак не могу найти. Может быть, в его шутке была правда, может быть, он и в самом деле пошел в рай – как мученик. Смерть его воистину была мучительна… А я – здесь.

– Ночные диспуты о жизни и смерти? – проквакал вдруг над ухом знакомый голос, и скамейка затряслась. Изя Кацман, по обыкновению растерзанный и взлохмаченный, с размаху плюхнулся по другую сторону от Андрея и, придерживая левой рукой огромную светлую папку, сейчас же принялся правой терзать свою бородавку. Как и всегда, он был в состоянии какого-то восторженного возбуждения.

Андрей сказал, стараясь, чтобы получилось по возможности небрежно:

– Вот этот пожилой господин полагает, что все мы находимся в аду.

– Пожилой господин абсолютно прав, – немедленно возразил Изя и захихикал. – Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям. Однако согласитесь, пан Ступальский, вы ведь так и не нашли в моей прижизненной карьере ни одного проступка, за который стоило меня сюда отправить! Я даже не прелюбодействовал – до такой степени я был глуп.

– Пан Кацман, – заявил старик, – я вполне допускаю, что вы и сами не знаете ничего об этом своем роковом проступке!

– Возможно, возможно, – легко согласился Изя. – Судя по твоему виду, – обратился он к Андрею, – ты побывал в Красном Здании. Ну, и как тебе там?

И вот тут Андрей окончательно пришел в себя. Словно лопнула и растаяла эта липкая полупрозрачная пленка кошмара, утихла боль в голове, теперь он резко и ясно различал все вокруг себя, и Главная улица перестала быть мглистой и туманной, и полицейский с мотоциклом вовсе, оказывается, не спал, а прохаживался по тротуару, светя красным огоньком сигареты и поглядывая в сторону скамейки. «Господи, – подумал Андрей почти с ужасом. – Что я здесь делаю? Я ведь следователь, время ведь уходит, а я занимаюсь здесь болтовней с этим психом, а ведь здесь Кацман… Кацман? Он-то как здесь оказался?»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});