Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

— Без ярла Рагнара Кьяртан разорвет вас на куски, — пренебрежительно бросил я Хротверду. — А ярл Рагнар, — я снова взглянул на Гутреда, — мой друг, а не твой.

Гутред взял жену за руку и, собрав всю свою храбрость, посмотрел мне в глаза.

— Что ты посоветуешь мне делать, господин Утред?

Мои враги — а их в тот день собралось в церкви очень много — заметили, что король назвал меня господином Утредом, и по толпе пробежал возмущенный ропот.

Я сделал шаг вперед и ответил:

— Все очень просто, мой господин.

Я и сам толком не знал, что собираюсь сказать, и тут вдруг меня осенило.

Три коварные пряхи решили надо мной подшутить, а может, удостоить судьбы такой же золотой, как и судьба Гутреда, потому что внезапно все и впрямь показалось мне очень простым.

Король выжидающе смотрел на меня.

— Ивар пришел в Эофервик, мой господин, — сказал я, — а Кьяртан послал людей, чтобы не позволить тебе добраться до Беббанбурга. Эти люди пытаются обратить тебя в бегство. Тогда они захватят твои крепости и твой дворец, уничтожат твоих сторонников саксов, а затем возьмут в плен и убьют тебя самого.

— И? — жалобно спросил Гутред. — Что же нам делать?

— Ясное дело что: мы запремся в крепости, мой господин. В безопасном месте.

— Где? — уточнил король.

— В Дунхолме, — ответил я. — Где же еще?

Гутред молча уставился на меня. Все молчали. Даже церковники, всего мгновение назад вопившие, требуя моей смерти, утихли. А я вспомнил Альфреда, который в ту ужасную зиму, когда весь Уэссекс, казалось, был обречен, думал не только о том, чтобы выжить, но и о том, чтобы победить.

— Если мы выступим на рассвете, — продолжал я, — и будем двигаться быстро, то через два дня мы возьмем Дунхолм.

— И ты сможешь это сделать? — спросил Гутред.

— Нет, мой господин, — ответил я, — мы сможем это сделать.

Хотя я не имел ни малейшего представления, как именно. Все, что я знал: нас мало, а врагов у нас без счета, и до сих пор Гутред смахивал на мышь в лапах котов, однако пришло время нанести ответный удар. А Дунхолм, поскольку Кьяртан послал множество своих людей охранять подступы к Беббанбургу, был сейчас слаб как никогда.

— Мы сможем это сделать, — заявил Рагнар и подошел, чтобы встать рядом со мной.

— Ну, тогда мы сделаем это, — заключил Гутред.

Таким образом, все было решено.

Священникам не понравилось, что я остался безнаказанным. А еще меньше им понравилось, что Гутред отмел все их жалобы и попросил меня пойти с ним в маленький дом, в котором поселился.

Гизела тоже пошла туда. Она встала у стены и наблюдала за нами. В комнате горел небольшой очаг. Был холодный полдень — первые заморозки, ибо надвигалась зима.

Гутред был явно смущен, оказавшись почти наедине со мной. Он слегка улыбнулся.

— Прости меня, Утред, — запинаясь, проговорил он.

— Ты ублюдок! — ответил я.

— Утред… — начал он, но не смог придумать, что еще сказать.

— Ты кусок горностаева дерьма, — сказал я, — настоящий эрслинг.

— Я король, — возразил он, пытаясь обрести достоинство.

— Тогда ты королевский кусок горностаева дерьма. Эрслинг на троне!

— Я… — Однако он не смог подобрать слов, поэтому сел на единственный в комнате стул и беспомощно пожал плечами.

— Но ты рассудил правильно, — заметил я.

— Да? — Его лицо прояснилось.

— Предполагалось, что ты пожертвовал мной, чтобы войска Эльфрика сражались на твоей стороне. И что с его помощью ты раздавишь Кьяртана, как вошь. Однако это не сработало! Кьяртан все еще здесь, и Эльфрик называет себя повелителем Берниции, а твои подданные датчане не сегодня-завтра восстанут. Так, спрашивается, чего ради я провел в рабстве больше двух лет?

Он ничего не ответил.

Я отстегнул с пояса меч, снял через голову тяжелую кольчугу и уронил ее на пол. Гутред озадаченно наблюдал за тем, как я стаскиваю рубашку с левого плеча. А потом я показал ему шрам, который Хакка оставил у меня на руке.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил я.

Гутред покачал головой.

— Это клеймо раба, мой король. У тебя такого нет?

— Нет, — ответил он.

— Значит, я получил его за тебя. И добро бы я еще пострадал ради пользы дела. Однако что получилось? Ты беглец, которым вовсю манипулируют священники. А ведь я еще давно советовал тебе убить Ивара.

— Я должен был это сделать, — признал Гутред.

— И ты позволил этому жалкому ублюдку Хротверду обложить десятиной датчан?

— Это было сделано ради того, чтобы возвести гробницу, — ответил Гутред. — Хротверду приснился вещий сон. Он сказал, что с ним говорил сам святой Кутберт.

— Кутберт что-то очень болтлив для покойника, не находишь? Не пора ли вспомнить, что этой землей правишь ты, а не святой Кутберт?

На Гутреда было жалко смотреть.

— Но христианская магия всегда помогала мне, — проговорил он.

— Ничего подобного, — пренебрежительно бросил я. — Кьяртан жив, Ивар жив, датчане вот-вот восстанут. Забудь про христианскую магию! У тебя теперь есть я и ярл Рагнар. Он лучший человек в твоем королевстве. Позаботься о нем. Слышишь?

— И о тебе, Утред. Я позабочусь о тебе, обещаю.

— Ну, положим, об Утреде я и сама позабочусь, — вмешалась Гизела.

— Не забывай, что скоро ты будешь моим шурином, — сказал я Гутреду.

Тот кивнул и слабо улыбнулся.

— Гизела всегда верила, что ты вернешься.

— А ты небось думал, что я уже мертв?

— Я надеялся, что ты жив, — улыбнулся Гутред и встал. — Поверишь ли ты, если я скажу, что по тебе скучал?

— Да, мой господин, поверю, потому что я тоже по тебе скучал.

— Правда? — с надеждой спросил он.

— Да, мой господин, правда.

И, как ни странно, я не лгал. Я думал, что ненавижу Гутреда, но, когда снова его увидел, понял, что это не так. За это время я начисто позабыл о его невероятном обаянии. Этот человек все еще нравился мне.

Мы обнялись.

Гутред поднял шлем и пошел к двери, которая представляла собой кусок ткани, приколоченный гвоздями к притолоке.

— Я оставлю тебя на сегодняшнюю ночь в своем доме, — улыбаясь, сказал он. — Вас двоих, — добавил он.

Он так и поступил.

* * *

Гизела.

Даже теперь, в глубокой старости, когда я иногда вижу девушку, которая напоминает мне Гизелу, у меня перехватывает дыхание. До самой смерти не забуду я эту размашистую походку, эти черные волосы, стройную талию, изящные движения и непокорно вскинутую голову. Когда я вижу похожую девушку, мне кажется, что я снова вижу Гизелу, и (к старости я совсем выжил из ума и стал сентиментальным глупцом) я часто ловлю себя на том, что на глаза мои навернулись слезы.

— Вообще-то у меня уже есть жена, — сказал я Гизеле той ночью.

— Ты женат? — удивилась она. — И кто эта женщина?

— Ее зовут Милдрит, и я женился на ней давно, по приказу Альфреда. Она ненавидит меня, поэтому отправилась в монастырь.

— Все твои женщины туда отправляются: Милдрит, Хильда и я.

— Это правда, — развеселился я.

Такая мысль раньше не приходила мне в голову.

— Хильда велела мне отправиться в монастырь, если мне будет грозить беда, — сообщила Гизела.

— Да ну?

— Она сказала, что там я буду в безопасности. Поэтому, когда Кьяртан заявил, что хочет выдать меня за своего сына, я ушла в монастырь.

— Гутред никогда бы не выдал тебя за Свена.

— Мой брат подумывал об этом, — возразила Гизела. — Ему требовались деньги. Ему нужна была помощь, а взамен он мог предложить лишь меня.

— В качестве коровы мира?

— Точно, — кивнула Гизела.

— Тебе понравилось в монастыре?

— Я ненавидела его и вообще очень страдала все то время, пока тебя тут не было. Ты собираешься убить Кьяртана?

— Да.

— Как?

— Не знаю, — ответил я. — Вообще-то не исключено, что его убьет Рагнар. У Рагнара больше причин разделаться с этим ублюдком.

— Когда я отказалась выйти замуж за Свена, — сказала Гизела, — Кьяртан пригрозил, что захватит меня в плен и отдаст своим людям. Дескать, распластает меня на земле и позволит своим воинам на славу попользоваться мной, а когда они закончат, бросит меня на съедение собакам. А у вас с Милдрит есть дети?

— Был один сын, — сказал я. — Но он умер.

— Мои дети не умрут. Мои сыновья будут воинами, а моя дочь станет матерью воинов.

Я улыбнулся, потом пробежал рукой вниз по ее длинной спине, так что моя дрожь передалась Гизеле. Нас укрывали три плаща, а ее волосы были влажными, потому что соломенная крыша протекала. Устилавший пол тростник был гнилым и мокрым, но мы были счастливы.

— Ты стала христианкой в своем монастыре? — спросил я.