Таков мой век - Зинаида Шаховская

А французы из метрополии, даже самые молодые, изнемогают от усталости и безразличия, усилившихся за годы оккупации. Самую причудливую, но далеко не самую спокойную группировку представляют люди из ФФИ[100] и ФТП[101], рассредоточенные в разных регулярных частях, дабы несколько пресечь их анархистские замашки. Многие с трудом отвыкают от партизанских привычек. Дисциплина кажется им недостойной прошлых заслуг. Кадровые офицеры, как правило, с недоверием поглядывают на вольных стрелков, чьи нашивки времен партизанской войны (доказательство их личной храбрости и инициативы) не гарантируют, однако, военных знаний и умения соблюдать нормы общественного поведения. Классовая борьба и политические разногласия делают атмосферу в этой новой армии весьма примечательный. За столом в отеле «Бэрен» я услышала от сотрапезника, выпускника сен-сирской школы, актуальный анекдот, которым он пытался извиниться за развязное поведение одного лейтенанта. Лейтенант подошел к столу, попросил огня, забрал мою зажигалку, отошел к бару и забыл вернуть. «В купе поезда две старых дамы с умилением рассматривают попутчика, молодого элегантного епископа. Наконец одна, не выдержав, восклицает: «О, монсеньер! Вы так молоды и уже епископ! Как, должно быть, вы добродетельны!» «Ничего подобного, мадам, я епископ ФФИ», — парирует тот резко, но со смирением.

Надо чем-нибудь занять день. В сопровождении рядового, ожидающего демобилизации, чтобы поступить в Политехнический институт, отправляюсь на соревнования по плаванию в Первую армию. Финал. Вижу элегантный профиль генерала Линареса на офицерской трибуне. Фрайбург — вотчина генерала Шварца, военного коменданта округа Бад, но здесь, как повсюду в Германии, военные комендатуры имеют множество гражданских сотрудников. Война выиграна, участников войны постепенно отправляют во Францию и заменяют новобранцами. Смена власти не всегда проходит гладко.

Бедность Франции чувствуется во всем и повсюду. Казарма для солдат — жалкое зрелище, поэтому военные предпочитают бродить без дела в городе. В конце концов захожу в кафе отведать скверного пива. Рядом сидит молоденькая немка, ест картошку с помидорами. «Здесь и есть-то нечего, — сердито бормочет она, — жаль, что я не попала к американцам». Напоминаю ей, что французы долгое время довольствовались похлебкой из брюквы. «Какая связь?» — пожимает она плечами.

Желая проверить ее реакцию, вскользь замечаю, что, возможно, скоро французов сменят русские, и слышу вопли ужаса, обещание бегства и даже самоубийства. «Тогда зачем корить французов?» «Они такие же нищие, как и мы», — незамедлительно слышу в ответ.

Через два дня сижу в семь утра на армейской заправке — других, разумеется, нет — в ожидании попутки до Оффенбурга. Счастье улыбается лишь в пять часов вечера. Останавливается малолитражка. В ней двое в военной форме. Русские. Солдат предвидит мои колебания и подталкивает вперед. «Вы рискуете здесь заночевать». Тем хуже. «Подбросите до Оффенбурга?» Поначалу онемев от звука родной речи, они соглашаются меня взять. В дороге советские офицеры неразговорчивы. Стиснутая с обеих сторон, я испытываю известные неудобства. Это первая, как мне кажется, встреча с красноармейцами.

Спрашиваю: «Что вы делаете во французской зоне?» — «Разыскиваем соотечественников: пленных, дезертиров и других». Кажется, что сижу рядом с шакалами. Нет, это отнюдь не отважные солдаты регулярной Красной Армии, а сотрудники спецслужб, может быть, НКВД. Эта организация меняет названия, но грязные методы, кража детей, например, так же обыденны для них, как для меня курение. Зажигаю сигарету и говорю: «Без шуток, господа. Я гражданка Бельгии, корреспондент союзных войск. Мой муж — дипломат». — «Но вы поразительно правильно говорите по-русски». — «Да уж без вашего акцента».

Кажется, они не имеют на мой счет дурных намерений, но как узнать наверняка? Впереди показался городок. На главной улице вижу французских жандармов. К черту Оффенбург, если надо добираться с этими дьяволами в черном. «Не угодно ли остановиться рядом с жандармерией? Я остаюсь здесь». Если они не послушают, успею закричать: «Меня похитили!» Но опасения напрасны, я выхожу, благодарю, не протягивая руки. Тут я весьма щепетильна.

Городок называется Эмединген. Являюсь к военному коменданту. На этот раз я его, кажется, потревожила. «Вы прибыли не вовремя, полковника нет. Врач уехал», — с этими словами офицер поворачивается и уходит. Может быть, кто-то из моих коллег оставил о себе плохую память?

К вечеру, в баре отеля «Льон» можно было наблюдать хмельное братание двух подвыпивших нормандских жандармов, представителя военной комендатуры, бельгийскую журналистку и хозяина-немца, наголо обритого ретивыми солдатами за нарушение комендантского часа.

«Не одобряю я таких методов», — пресыщенно цедит жандарм. Пьем коньяк. По вкусу — французский.

«Франция, два месяца, очень красиво. Бельгия, семь недель, хорошо! Россия, год, ужасно», — повествует хозяин о своих кампаниях, жандарм рисует в блокноте официантки голубое сердце и старательно выводит: «Мое сердце принадлежит Гертруде». Муж Гертруды, эсэсовец, находится в заключении в лагере неподалеку от города. Все курят мои сигареты.

Сонное благополучие внезапно нарушается. К нам присоединяется еще один человек. Он одет в живописные лохмотья и смотрит на меня с подозрением. Лицо искажено тиком, говорит он невразумительно, заикаясь и плюясь, все время повторяя: «Я им задам! изничтожу! задам взбучку…» «Не обращайте внимания. Это наш рабочий из отряда принудительного труда, знает немецкий и оказывает массу услуг», — подмигивает мне жандарм. Какого рода эти услуги, нетрудно догадаться, хотя я не понимаю, как можно доверять таким сведениям. Скользкий тип гневно глядит на незнакомку, не удостаивающую его взглядом. «Что это за баба? Нацистка? Скоро и ее раздавлю!» Его увели проспаться, хотя искореженные мозги на место уже не вернешь.

Вечером появился военный комендант, и молодой офицер пригласил меня поужинать под меланхоличным взором оленьей головы на красной стене. Поначалу скучный, вечер мало-помалу оживился.

«Да, немцами легко руководить, никаких проблем. Если бы и французы были такими же, мы бы больше преуспели!» — произнес комендант.

«Большие дела чреваты большими катастрофами», — заметила я.

«Гордиться нечем, — воскликнул проезжий полковник, — побеждая, они раболепствуют, проиграв — пресмыкаются!»

Я думала о том, сколь деликатна позиция побежденных. Если они благородны, их презирают, если же нет — обвиняют в дерзости.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});