Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

Его дорогая женушка наблюдала за ним, поэтому он отвел взгляд от Муции Терции и посмотрел на нее. Когда он подмигнул ей, она едва не хихикнула и продемонстрировала черту, которую унаследовала от своего отца, — залилась румянцем. Чудесная женщина. Никогда не ревнует, хотя, конечно, до нее доходят слухи и, вероятно, она верит им. После всех этих лет она должна была бы знать своего Цезаря! Но она была воспитана Аврелией, поэтому его похождения никогда не обсуждались, а он, естественно, никогда не говорил об этом. Любовные истории на стороне не имели к ней никакого отношения.

Со своей матерью Цезарь не был так скрытен. Это была ее идея — соблазнять жен мужей, равных себе. Он не стеснялся время от времени спрашивать ее совета, когда чья-нибудь жена не поддавалась. Женщины оставались загадкой. И всегда будут загадкой, как он подозревал. К мнению Аврелии стоило прислушаться. Теперь, когда она вошла в круг обитателей Палатина и Карин, она вникала во все сплетни и обязательно сообщала их ему без приукрашивания. Ему, конечно, нравилось сводить женщин с ума, а после бросать их. После этого мужья-рогоносцы для них уже не существовали.

— Думаю, все вы собрались, чтобы утешить Юлию Антонию, — сказал он.

Ему было интересно, хватит ли у матери нахальства предложить ему сладкого разбавленного вина и маленьких пирожных — обычное угощение женщин, собравшихся поболтать.

— Она пришла ко мне, притащив с собой все побрякушки и этих ужасных мальчишек, — сказала тетя Юлия. — Я не знала, как справиться со всеми четырьмя, и привела их сюда.

— А ты как раз сидела у тети Юлии? — спросил Цезарь у матери с обезоруживающей улыбкой.

Аврелия неудачно вдохнула, закашлялась.

— Я часто прихожу к Юлии, Гай Юлий. Квиринал совсем близко от Пинция.

— Да, конечно.

Он так же улыбнулся тете Юлии, которая ни в коей мере не осталась равнодушной к этой улыбке, но, естественно, воспринимала ее совсем по-другому.

— Увы, я подозреваю, что теперь значительно чаще буду видеться с Юлией Антонией, — вздохнула тетя Юлия. — Если бы я умела так же обращаться с ее сыновьями!

— Ее визиты скоро прекратятся, тетя Юлия, и я обязательно поговорю с мальчишками, не беспокойся. Думаю, скоро Юлия Антония опять выйдет замуж.

— Да кто же захочет на ней жениться! — фыркнула Аврелия.

— Всегда находятся мужчины, особенно восприимчивые к чарам совершенно беспомощных женщин, — ответил Цезарь. — К сожалению, она не умеет выбирать. Поэтому тот, кто на ней женится, будет таким же, как Марк Антоний, не лучше.

— В этом, сын мой, ты абсолютно прав.

Цезарь посмотрел на свою сестру Ю-ю, которая до сих пор не проронила ни слова. Она всегда была молчаливым членом семьи, несмотря на живой характер.

Она улыбнулась ему его же улыбкой.

— Я очень довольна мужем, которого ты выбрал для меня, Цезарь. И готова признать, что молодые люди, которые нравились мне до замужества, оказались довольно посредственными.

— Тогда тебе лучше позволить Атию и мне выбрать мужа для твоей дочери, когда придет время. Атия будет очень красивой. И умной. Что означает, что она будет нравиться не всем.

— Жаль, правда? — спросила Ю-ю.

— Жаль, что она умна или что мужчины этого не оценят?

— Последнее.

— Мне, например, нравятся умные женщины, — сказал Цезарь, — но их мало, и они редко попадаются. Не беспокойся, мы найдем Атии кого-нибудь, кто оценит ее качества.

Тетя Юлия поднялась.

— Скоро стемнеет, Цезарь. Я знаю, что ты предпочитаешь, чтобы тебя звали так все, даже твоя мать. Но мне до сих пор не привыкнуть! Я должна идти.

— Я попрошу сыновей Луция Декумия найти для тебя носилки и проводить тебя.

— У меня есть паланкин, — сказала тетя Юлия. — Муции не позволяют ходить пешком, поэтому мы с большим комфортом проехали между Квириналом и Субурой. Точнее, так было бы, если бы мы не были вынуждены разделить удобство с Юлией Антонией, которая буквально залила нас слезами. И для сопровождения у нас имеются храбрые мужчины.

— Я тоже приехала в паланкине, — добавила Ю-ю.

— Вырождаются люди! — фыркнула Аврелия. — Вам следует больше ходить пешком.

— Я бы хотела ходить пешком, — тихо отозвалась Муция Терция, — но мужья рассуждают не так, как ты, Аврелия. Гней Помпей находит, что мне неприлично ходить пешком.

Цезарь навострил уши. Ага! Небольшое разногласие! Она чувствует, что ее ограничивают, сужают сферу общения. Но он ничего не сказал, просто ждал и болтал со всеми, пока слуга бегал, чтобы поймать носилки.

— Ты неважно выглядишь, тетя Юлия, — сказал он, помогая вдове Мария сесть в паланкин, который Помпей предоставил Муции Терции.

— Я старею, Цезарь, — шепнула она, сжав его руку. — Пятьдесят семь. Но это ничего, только вот кости болят, когда холодно. Начинаю бояться зим.

— Тебе тепло там, на Квиринале? — быстро спросил он. — Твой дом стоит на северной стороне. Может быть, мне провести в твоем подвале отопление?

— Сохрани свои деньги, Цезарь. Если будет нужно, я сама смогу поставить печку, — ответила она и задернула занавеску.

— Ей нездоровится, — сказал он матери, когда они вернулись в квартиру.

Аврелия подумала немного, потом высказала свое мнение:

— Она лучше себя чувствовала бы, если бы ей было для кого жить. Но ее муж и сын мертвы. У нее нет никого, кроме нас и Муции Терции. А нас недостаточно.

Приемную ярко освещали зажженные лампы, окна были закрыты ставнями, защищая помещение от холодного ветра, проникающего в световой колодец. В комнате было тепло и радостно. На полу расположились Циннилла с дочерью Цезаря, которой исполнилось уже шесть лет. Исключительный ребенок. Изящный ребенок. Тонкая кость, грация, волосы светлые, словно серебряные.

Когда она увидела отца, ее большие голубые глаза засверкали. Девочка протянула к нему ручки.

— Папа, папа! Возьми меня на руки!

Он поднял ее, поцеловал в розовую щечку.

— Как поживает сегодня моя царевна?

И пока он с восторгом слушал рассказ о маленьких и больших делах, Аврелия и Циннилла наблюдали за ними. Мысли Цинниллы не шли дальше того, что она просто любит его, но Аврелия думала о том слове, которое он произнес: «царевна». Цезарь пойдет далеко и однажды станет очень богатым. Ухажеров у его дочери будет предостаточно. «Но он не будет с ней так добр, как были добры со мной моя мать и дядя-отчим. Он отдаст ее человеку, в котором он будет нуждаться больше всего, не думая о ее чувствах. Значит, я должна научить ее принимать свою судьбу, идти ей навстречу красиво и в хорошем настроении».

* * *

Двадцать четвертого декабря Марк Красс наконец отпраздновал овацию. Поскольку в армии Спартака несомненно были самниты, он получил от Сената две уступки: вместо того чтобы идти пешком, ему разрешили ехать верхом. И вместо венка из мирта ему позволили надеть лавровый венок триумфатора. Большая толпа собралась приветствовать его и его армию, пришедшую по такому случаю из Капуи. Хотя немало было подмигиваний и толчков в бок при виде скудных трофеев. Ведь Рим знал грешок Марка Красса.

Гораздо больше народа присутствовало на триумфе Помпея в последний день декабря. Каким-то образом Помпею удалось понравиться Риму, вероятно потому, что он был относительно молод, золотоволос, как Александр Великий, красив лицом. Но любовь простонародья к Помпею была не похожа на любовь к Гаю Марию, который продолжал (несмотря на все усилия Суллы) оставаться любимым в памяти современников.

Приблизительно в то же самое время, когда в Риме проходили курульные выборы, в начале декабря, Метелл Пий наконец перешел Альпы и вошел в Италийскую Галлию со своей армией, которую он затем распустил, разместив солдат на просторных богатых землях к северу от реки Пад. Возможно, он чувствовал что-то в Помпее к концу их совместного пребывания в Испании. И это ощущение заставило его подозревать, что Помпей не захочет вернуться в безвестность. Поросенок упрямо оставался вдали от римских перипетий. Когда ему написали Катул, Гортензий и другие влиятельные Цецилии Метеллы, спрашивая, что он думает о ситуации в Риме, он отказался обсуждать вопрос, мотивируя это тем, что долгое пребывание в Испании лишает его возможности дать квалифицированный комментарий. А когда он прибыл в Рим в конце января, то скромно отметил триумф с теми войсками, которые сопровождали его, и занял свое место в Сенате, контролируемом Помпеем и Крассом, словно ничего и не было. Такое отношение причиняло ему большую боль. Это означало, что ему не окажут такой чести за поражение Квинта Сертория, как он этого заслуживал.