Вальтер Беньямин. Критическая жизнь - Майкл У. Дженнингс

в вершащем мировые судьбы высоком сенате? Но есть безымянное нечто, заставляющее меня питать к нему совсем иные чувства, которые мне самому кажутся нелепыми всякий раз, как только я пытаюсь облечь их в слова». (Тот же самый мотив повторяется в «Башне» [1925 г.]: потроха убитой свиньи, на которые Принца заставили смотреть, когда он был ребенком.) Что касается остального, то второй фрагмент, о котором я говорю, тоже содержится в «Башне»: речь идет о разговоре между Юлианом и врачом. Юлиан, у которого есть все, кроме капли воли, кроме толики жертвенности, для того, чтобы испытать наивысшее из всех возможных переживаний, – это автопортрет Гофмансталя. Юлиан предает Принца: Гофмансталь поворачивается спиной к задаче, которая ставится в его «Письме лорда Чэндоса». И «утрата им дара речи» стала своего рода наказанием за это. Возможно, дар речи, утраченный Гофмансталем, был тем самым даром речи, который примерно в то же время получил Кафка. Ибо Кафка взял на себя задачу, которую Гофман-сталь не сумел решить с нравственной, а соответственно, и с поэтической точки зрения. (Все следы этой неудачи несет на себе в высшей степени сомнительная и слабо обоснованная теория жертвы, на которую вы ссылаетесь.) Мне кажется, что Гофман-сталь на протяжении всей своей жизни смотрел на свои таланты так, как Иисус смотрел бы на свое Царство, если бы был вынужден строить его при помощи Сатаны. Мне представляется, что его необычайная многогранность идет рука об руку с осознанием своего предательства по отношению к лучшему из того, что было ему дано (BA, 328–329; цитата из «Письма лорда Чэндоса» приводится по: Гофмансталь. Избранное. С. 527–528).

Этот портрет великого австрийского писателя представляет собой трогательную дань уважения единственной крупной фигуре, признавшей и поддерживавшей талант Беньямина и в то же время не пытавшейся поставить его на службу собственным целям.

После того как в начале мая немецкие армии напали сначала на Бельгию и Нидерланды, а затем и на Францию, французские власти снова стали интернировать иностранцев. Беньямин вместе с Кракауэром, журналистом Хансом-Эрихом Камински и писателем Артуром Кестлером избежал нового интернирования благодаря вмешательству друга Адриенны Монье Анри Оппено. Но теперь уже более двух миллионов человек пустилось в бегство, спасаясь от нацистских армий. Беньямин поспешно забрал из своей квартиры все ценности и отдал на хранение основную часть своих бумаг[470]. Наименее важные из них он просто оставил в квартире, где они были конфискованы гестапо; часть бумаг пропала во время войны, а остальное впоследствии попало в руки Красной армии и было переправлено в Советский Союз, в итоге оказавшись в Восточном Берлине. Вторую часть Беньямин раздал нескольким друзьям. О судьбе этих бумаг во время войны мало что известно, но в 1946 г. они находились в Цюрихе у сестры Беньямина Доры, которая впоследствии отправила их Адорно в Нью-Йорк. Бумаги, представлявшие наибольшую ценность для Беньямина, в частности основные материалы по пассажам, вариант «Берлинского детства на рубеже веков» 1938 г., третий вариант «Произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости», авторский экземпляр «О понимании истории», его сонеты, машинописные рукописи «Рассказчика» и «Комментария к стихотворениям Брехта», а также несколько теоретически значимых писем от Адорно, он отдал Жоржу Батаю[471]. Батай доверил большую часть этих материалов двум библиотекарям парижской Национальной библиотеки, где бумаги Беньямина и оставались во время войны; после войны Пьер Миссак разыскал часть спрятанных бумаг – главным образом папки с материалами по пассажам, забрал их у Батая, а впоследствии переслал со специальным курьером Адорно. Оставшиеся бумаги, в число которых входили последние черновики и заметки к частично законченной работе «Шарль Бодлер: лирический поэт в эпоху высокого капитализма», долгие годы считались утраченными. В 1981 г. итальянский издатель Беньямина философ Джорджио Агамбен обнаружил ряд материалов, написанных почерком Беньямина, в архиве Батая в Национальной библиотеке и среди бумаг, переданных ему вдовой Батая; выяснилось, что это недостающая часть рукописей, доверенных Батаю в 1940 г. Возможно, Батай после войны по ошибке отдал лишь часть собрания рукописей, переданного ему Беньямином, а может быть, эти материалы хранились в другом месте и о них забыли – так или иначе, точного ответа на этот вопрос у нас нет[472].

Беньямин и его сестра Дора, лишь несколькими днями ранее освобожденная из лагеря для интернированных в Гуре, примерно 14 июня с помощью своих французских друзей сумели сесть на поезд, уходящий из Парижа – один из последних поездов, увозивших беженцев на юг. Беньямин взял с собой кое-какие туалетные принадлежности, противогаз и единственную книгу – мемуары кардинала Реца. Поезд доставил их в пиренейский городок Лурд, где они нашли недорогое жилье. Беньямин был очень признателен местным жителям: хотя город был переполнен беженцами – в большинстве своем бельгийцами, в нем царили порядок и спокойствие. Он сразу же начал призывать других своих друзей, оставшихся в Париже, и в первую очередь Гизелу Фройнд, последовать за ним в эту «прелестную глубинку». Фройнд промешкала в Париже так долго, что ей пришлось выбираться из города на велосипеде; она нашла пристанище в Сен-Сози в регионе Дордонь, где пробыла до тех пор, пока в 1941 г. ей не удалось бежать в Аргентину. Ханна Арендт и Генрих Блюхер оказались разделены; после освобождения из лагеря для интернированных Блюхер бежал в неоккупированную зону, а Арендт скрывалась под Монтобаном. Оба они в итоге добрались до Марселя, куда уже прибыл Кракауэр с женой. Прочие друзья Беньямина, слишком старые или слишком слабые для бегства, остались. Беньямин написал трогательную записку о «поразительной доблести» матери Фрица Френкеля, жившей рядом с ним в Париже: «Бодлер был прав – порой самый настоящий героизм проявляют именно petites vieilles (маленькие старушки»)» (GB, 6:471).

Через три недели после прибытия в Лурд Беньямин писал Ханне Арендт, что описание кардинала Реца, оставленное Ларошфуко, представляет собой удачный портрет самого Беньямина: «Праздность долгие годы охраняла его славу во мраке неустроенной и уединенной жизни». Несмотря на поддержку со стороны горожан, жизнь на протяжении этих недель вскоре стала до крайности ненадежной. Дора, страдавшая от анкилозирующего спондилита и запущенного атеросклероза, была практически не в состоянии двигаться. К тому же обнаружилось, что причинами проблем с сердцем у самого Беньямина были не только общая ситуация и тяготы повседневного существования, но и высота над уровнем моря. Даже прожить с утра до вечера с учетом отсутствия денег и отсутствия контактов с близкими людьми становилось все более сложной задачей. «За последние несколько месяцев, – писал Беньямин Адорно, – я не раз видел, как вполне обеспеченные люди буквально в одночасье не просто тонули, а шли на дно