Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

делать. Для меня он чересчур молод. Наверно, он прикидывал, не удастся ли поживиться. Но я, наверно, раза в два старше его. Мне так и хотелось сказать ему об этом, но я решила не обижать парня.

— Дело в том, что ты выглядишь на восемнадцать, поэтому они и пытаются добиться твоего внимания.

— Дорогой мой, мне далеко не восемнадцать. И если моя семнадцатилетняя Нэнси выйдет замуж за своего молодого человека еще до того, как он отправится воевать — а она хочет это сделать, и мы с Брайаном не намерены ее останавливать, — уже через год я стану бабушкой.

— Ничего себе бабулечка.

— Шутишь. А я бы с удовольствием стала бабушкой.

— Не сомневаюсь, дорогая; ты в высшей мере умеешь наслаждаться жизнью. (Как я, мама! Теперь можно не сомневаться, что эту способность я унаследовал от тебя и от папы.)

— Вот я и наслаждаюсь ею, Теодор. — Она улыбнулась. — Даже испытывая жестокое разочарование.

— Я тоже. Но мы разговаривали о том, как ты выглядишь. Не сомневайся — на восемнадцать.

— Неужели ты не заметил, как обвисли мои груди, выкормившие столько детей.

— Ничего подобного я не заметил, мадам.

— Выходит, вы не лишены осязания, сэр, поскольку вы ощупывали их весьма добросовестно.

— На осязание не жалуюсь. Очаровательные груди.

— Теодор, я стараюсь заботиться о них. Но за последние восемнадцать лет слишком часто они были полны молока. Вот этому, — она кивнула в сторону Вудро, восседавшего на пони, — молока не хватало. Пришлось его посадить на «Игл Бренд», и он был очень недоволен. Когда два года спустя я родила Ричарда, Вудро пытался поживиться за счет младенца. Но я проявила твердость — а мне так хотелось не обидеть обоих. Но надо быть честной по отношению к детям; не следует обижать одного, угождая другому. — Она снисходительно улыбнулась. — Я слишком люблю Вудро, поэтому приходится следовать правилам до последней буквы. Возвращайся через год, Теодор, когда грудь моя наполнится и я буду похожа на дойную корову.

— Но что я найду здесь через год?

— А ты надеешься опять побывать под каштаном? Едва ли, дорогой мой. Увы, мой сорванец скорее всего лишил нас единственного шанса.

— Нет, на это я не надеюсь. Достаточно, если удастся попробовать продукт, так сказать, непосредственно на месте изготовления.

(Мама Морин, как говорит Галахад, а я с ним не спорю, я — самый «грудеизбалованный» мужчина во всей Галактике. И сейчас передо мной оказался объект, подаривший мне эту привычку. Как хочется рассказать тебе об этом, дорогая.)

Она улыбнулась, фыркнула и как будто обрадовалась.

— Пожалуй, это устроить не легче, чем встречу под каштаном. Впрочем, если подумать, можно сделать все так, чтобы не шокировать моих детей. А ты такой же негодник, как и мой Вудро. Но мне нравится. Скажу тебе по секрету, дорогой, что Брайан пробовал мое молоко неоднократно. Говорил, что проверяет качество и жирность.

(Папуля, а у тебя неплохой вкус!)

— Ну и как? Ему понравилось? Морин блаженно хихикнула.

— Дорогой, а ты такой же шалун, как и мой муж. Мне кажется, что у меня стало двое мужей. Он говорил, что нравится, но скорее всего, шутил. Сама я тоже пробовала, но ничего сказать не могу.

— Мадам, надеюсь, что получу возможность высказать мнение знатока. Похоже, что наш ковбой уже стер спину этому пони. Куда дальше? Поедем на катальную гору Бен Гур?

Морин покачала головой.

— Мне ужасно нравятся американские горы, но я не пойду. У меня ни разу не было выкидыша, Теодор, — и не будет, если я буду осторожна. Можете покататься с Вудро.

— Нет, я не оставлю тебя одну, ведь в этих джунглях полным полно волков в хаки, готовых слопать восемнадцатилетнюю бабенку. А как насчет комнаты смеха?

— Хорошо. — Она вдруг поджала губы. — Вообще-то нет, я забыла: там дует от пола. Это делается для того, чтобы девчонки визжали и хватались за юбки. Мне все равно, но трусов-то нет, дорогой, — а ты, наверно, не захочешь, чтобы все увидели, что снизу я так же рыжеволоса, как и сверху.

— Неужели?

Она кротко улыбнулась.

— Зачем дразнишься, разве не знаешь?

— Под каштаном было очень темно.

— Рыжая и там и сям, Теодор. Я бы с радостью представила тебе доказательства, но, увы, не сложилось. Брайан тоже интересовался, когда ухаживал за мной. Вернее, дразнил меня — что было спрашивать? — ведь я веснушчатая, как Мэри. Пришлось разрешить ему навести ясность — на травянистой полянке возле реки Мараис-дес-Сигнес, — а тем временем благородная старая кобылка по имени Дейзи щипала травку и не обращала внимания на мои блаженные стоны. В автомобиле тоже неплохо, но лошадь и экипаж обладают множеством преимуществ. Разве ты не успел этого обнаружить, когда стал интересоваться молодыми дамами?

Лазарус невозмутимо кивнул; он не мог признаться, попросту не помнил ни 1899 год, ни более ранние годы — как она полагала.

Морин продолжала:

— Я готовила закуску для пикника и брала с собой одеяло — якобы для того, чтобы было на чем поесть. И пока я являлась домой засветло, ни у кого никаких подозрений не возникало. Лошадь может завезти экипаж в гораздо более укромное местечко, чем то, под каштаном. Вот сейчас говорят, что женщины распустились и впали в разврат. А у меня в молодости было больше свободы, чем у моих дочерей. Несмотря на то что я стараюсь не слишком угнетать их.

— Они не кажутся угнетенными. По-моему, они счастливы.

— Теодор, в отличие от нашего пастора, я предпочитаю, чтобы мои дети были счастливы, а не нравственны. Мне хочется, чтобы им было хорошо. Я не исповедую мораль в общепринятом смысле, и ты превосходно знаешь об этом. Впрочем, я не настолько безнравственна, как может тебе показаться; чаще я безнравственна лишь на словах. А ты хотел бы, чтобы было иначе?

— Морин, если мы не можем этого сделать, так хотя бы поговорим об этом.

— Я тоже так думаю, Теодор. Мне бы хотелось, чтобы колючки искололи мне спину, а душа наполнилась счастьем, которое ты, я знаю, дал бы мне. Но если уж я не могу отдаться тебе обычным способом, как рассчитывала, мне хочется, чтобы ты познал меня так глубоко, как это могут позволить слова, так, как если бы ты овладел мною. Моя откровенность не шокирует тебя?

— Нет. Но не перегибай палку, иначе все произойдет на этой же скамейке!

— Э, нет, дорогой, обойдемся без излишнего пыла: вокруг люди, и мы разговариваем о погоде. Скажи-ка, твоя штуковина не торчит?

— Неужели заметно?

— Нет, но если это так, думай о метелях и