Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

Запечатав письмо в конверт с рисунком Московского планетария на левой стороне, Александр позвал хозяйку и повел с ней разговор особого, на этот раз, рода. Он со всеми подробностями рассказал о несчастном событии, случившемся в свое время на прииске, и прервавшем карьеру брата в Сибири.

– Дело не такое уж страшное, – повествовал он под вздохи и ахи Марьи Алексеевны. – Ему остается протянуть еще год, а там дело за давностью сдадут в архивы и приговор аннулируется, такое у нас на приисках положение… – Полагая, что тучная баба не будет советоваться с юристами, Александр смело изобретал статьи кодекса. – И поэтому очень прошу вас, если милиция станет почему-либо интересоваться Ганей, скажите, что был такой, но выбыл. Хотя бы недели две назад от этого дня. Да вот что, вы его лучше выпишите теперь же из домовой книги задним числом… Тогда они сразу отцепятся. А время-то идет в нашу пользу.

– Уж отсидел бы он свои шесть месяцев, а потом вернулся бы, и жили бы мы с ним спокойно, – всхлипнула окончательно чувствующая себя в «законном браке» почтенная домовладелица.

Александру пришлось убеждать ее, что это невозможно, ибо бедный Ганя никак не выдержит тягот тюремного заключения.

Терпеливо внушив хозяйке все, что счел нужным, Александр выспался на братниной кровати и под братниным одеялом, а наутро простился с хозяйкой, оставив ей письмо для передачи Гане. Ковер Брындыка он поднес ей, как будущий родственник.

Александр шел на вокзал, а Марья Алексеевна разводила керогаз в неурочное время. На керогаз она водрузила чайник, под струю бьющего из носика пара подставила конверт. Письмо старшего брата к младшему ей так понравилось, что она сняла копию, а конверт аккуратно подклеила клейстером и положила в шкатулку на комоде.

Да, она выполнит все советы своего будущего деверя… Подумав, Марья Алексеевна отправилась в комнату Гавриила, собрала все его имущество и отнесла к себе. В комнате остались лишь вещи «от хозяйки». На случай визита милиции вид комнаты подтверждал факт отбытия жильца навсегда.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Осенью двадцать девятого года в полтавской областной газете и в газете районной, издаваемой в городе Прилуках, почти в одно и то же время появилась заметка о гибели председателя Третьиновского сельсовета от пули бандита-кулака. Следствие не дало результата, и убийца остался неразысканным. Предистория этого события начинается весьма издалека.

До революции в селе Третьиновка Полтавской губернии Прилукского уезда, в селе, довольно живописно раскинувшем белые хатки и фруктовые садики по берегу речки, носящей имя Лисогор, беднейшим мужиком считался некий Григорий Брындык, по прозвищу Грицко Бесхвостый. Бедствовал Грицко довольно весело – и бедствовал по причине собственного легкомысленного характера, а не по независящим от мужика обстоятельствам.

Поэт Алексей Константинович Толстой заставил легендарного Поток-богатыря обмолвиться суждением, определяющим справедливое отношение к людям, подобным Грицко:

Я тогда мужика уважаю,

когда он не пропьет урожаю…

Бесхвостый Грицко своего урожая не пропивал единственно за отсутствием такового, ибо свой надел никогда не обрабатывал: формально за неимением инвентаря и лошади или быков, в действительности – по лени. За невозможностью по закону продать надельные десятины он сдавал землицу в аренду, а деньги прокучивал тут же. Исключением были горестные, но редкие случаи, когда медлительная «волость» успевала наложить на деньги лапу в возмещение недоимок по подати подушной и по прочим крестьянским обязанностям.

Сельское хозяйство жестко обязывает к инициативе, самодисциплине, к постоянному напряжению воли. Грицко Брындык предпочитал перебиваться заработками пусть и нелегкими, но временными и не требующими тех качеств характера, которых у него не хватало.

Выбирая удобный час, когда зерно сыплется, а рук для уборки мало, он не прочь был набить цену и в страду побатрачить недели две у состоятельного соседа. Ходил он на заработки в недалекие Бродки, на табачную фабрику Рабиновича и Фраткина, в Дегтяри – на сукновальное заведение Галагана, в Тростянец, где братья Скоропадские мололи муку на вальцовой мельнице.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

При всей губительной склонности к горилке, мужик слишком неглупый, Грицко Бесхвостый обладал знаменитым, в высшей степени обаятельным украинским юмором и наигранной ловкой обходительностью в обращении. Эти дарования сделали его популярным не только в кабаках, но открыли ход и в знаменитые Сокиренцы – владение сиятельных графов Ламсфдорф-Галаган. За семью классическими колоннами чудесного белого дворца, построенного в стиле ампир, в шестидесяти залах и комнатах хранились картины, коллекции медалей и монет, кубков, хрусталя, фарфора и оружия, среди которого красовался драгоценный перл антиквариата – шашка Петра Первого весьма оригинальной формы, лично надетая императором на казачьего полковника Игнатия Галагана в славный день Полтавской баталии.

Покровительствующий Брындыку главный камердинер в отсутствие господ, но в своем присутствии позволил Грицко осмотреть издали сокровища, и тот сумел скрыть жадность под маской отличнейше сыгранного восхищения. В парке старый дуб служил алтарем для иконы богоматери, писанной во фряжском стиле, по преданию родственником Галаганов, святым Дмитрием Ростовским. Здесь почтительнейший Грицко проявил себя истинным христианином. По тонкому выражению главного камердинера и по мнению графа Ламсфдорф-Галагана, украинский крестьянин Григорий Брындык являл собой похвальный образец верноподданного из «простого звания». Сахарный мужичок!..

Владетель Сокирениц, германо-хохлацкий граф, по матери был потомком угасшего рода героического прилукского полковника, а по отцу происходил от прибалтийских тевтонов, чем и объяснялось происшедшее по высочайшему повелению такое тошнотворное сочетание фамилий, подобное смеси меда с горчицей. Отлично владея французским языком, граф обращался менее свободно с русским, но был, однакоже, поклонником «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода». Он пытался обогатить французов собственноручным переводом этих повестей Гоголя, – других творений великого писателя он не признавал. Но в затеянном предприятии граф не преуспел: по его словам, дивный французский язык оказался слишком беден, «для передачи оборотов зачарованной речи поэта».

Втершись в милость графа, Грицко Брындык незадолго до революции окончательно осел в сокиреницкой дворне в звании рассказчика-развлекателя. В роскошном запорожском костюме, с железякой, люлькой и прочими атрибутами былого казачества, Грицко Бесхвостый выступал перед графом и его гостями с побасенками, прибаутками и даже целыми монологами собственного сочинения. Это было веселее и прибыльнее, чем дышать табачной пылью Рабиновича и Фраткина, пудриться мучной пылью братьев Скоропадских или разбирать шерсть других, не сиятельных Галаганов.

В Третьиновке кое-как перебивалась законная жена Бесхвостого, мать многочисленных, но гаснувших в младенчестве Брындыков. Единый Арехта выжил, и не только выжил, но справился и с тяготами жизни в расплывшейся родительской мазанке и с окопами первой мировой войны. Летом семнадцатого года двадцатидвухлетний солдат Арехта Брындык самочинно вернулся домой. После Тарнопольского разгрома он, как и многие его товарищи, вопреки истерическим фонтанам речей Керенского, счел, что умирать за Временное правительство столь же нецелесообразно, как и за старое.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В виде приданого Арехта принес винтовку, числящуюся за ним в полку за соответствующим заводским номером, офицерский наган-самовзвод, полный солдатский мешок сахара, а в сахаре запас патронов и полдюжины ручных гранат, похожих на черные граненые апельсины.

Пришла осень, черноземные и глинистые пашни раскисли, а сокиреницкое имение подверглось разгрому. Хотя наиболее ценное и было увезено из имения предусмотрительным графом, но верноподданный Грицко Брындык с выбором, с толком запустил пятерню в остатки ценных вещей. Отнюдь не верноподданный Арехта Брындык не соблазнился бесполезными в хлеборобском обиходе тряпками, ломким хрусталем и фарфором, штофными обоями, кроватями красного дерева, роялями и прочими обломками графского величия, как другие, менее практичные представители окрестных сел и деревень.