Белый раб - Ричард Хилдрет

Меня осыпали вопросами о том, где я родился и вырос, что умею делать и почему меня решили продать. Я старался отвечать на все эти вопросы кратко и неопределённо. У меня не было ни малейшего желания удовлетворять их любопытство, и я вовсе не стремился быть проданным за особо высокую цену, хоть многие рабы и считают это для себя лестным. Это может служить доказательством того, что, в каком бы униженном и жалком состоянии ни находился человек, в нём продолжает жить неиссякаемая жажда превосходства над себе подобными.

Мистер Стаббс молча стоял в стороне. Надо полагать, что у него были основания для такой сдержанности. Аукционист старался изо всех сил. По его словам, я был самым крепким, самым трудолюбивым, самым покорным парнем во всех Соединённых Штатах. Но все эти восхваления заставили собравшихся заподозрить, что у моего хозяина, должно быть, есть какие-то особые основания для того, чтобы продать меня. Один из покупателей решил, что я, вероятно, болен чахоткой. Второй высказал предположение, что я подвержен припадкам. Третий заявил, что я непослушен и что со мной «трудно справиться». Рубцы, покрывавшие мою спину, казалось подтверждали такое предположение. В результате я за очень дешёвую цену достался пожилому представительному джентльмену с приветливым лицом, к которому присутствующие обращались, называя его майором Торнтоном.

Не успел молоток аукциониста опуститься на стол, как мой новый хозяин, подойдя ко мне, мягко заговорил со мной и приказал немедленно снять с меня цепи.

Мистер Стаббс и аукционист принялись горячо отговаривать его от такого опрометчивого поступка. Они объявили майору Торнтону, что слагают с себя всякую ответственность за возможные последствия.

— Хорошо, — прервал их мой новый хозяин. — Ответственность я беру на себя. Мне не нужен раб, которому захотелось бы от меня сбежать.

Глава четырнадцатая

Узнав, что я недавно перенёс горячку и не вполне ещё оправился, мой новый хозяин нанял для меня лошадь, и мы оба верхом отправились к нему в усадьбу. Плантация мистера Торнтона была расположена на довольно большом расстоянии от Ричмонда, в той части штата, которая относится к Средней Виргинии. По дороге майор Торнтон вступил со мной в разговор, и меня поразила разница между ним и всеми другими людьми, с которыми мне до сих пор приходилось встречаться.

По словам моего хозяина, мне повезло, что я попал именно в его руки: он обращается со своими рабами во много раз лучше, чем все плантаторы по соседству.

— Если мои рабы, — добавил он, — недовольны, если они не хотят слушаться и стремятся бежать — я продаю их и таким образом от них избавляюсь. Такие слуги мне не нужны. Но так как моим рабам отлично известно, что перемена не принесёт им выгоды, они остерегаются причинять мне неприятности. Будь только послушен, мальчуган, выполняй исправно свою работу и поверь, что и кормить тебя хорошо будут, и оденут прилично, и обращаться с тобой станут несравненно лучше, чем у любого другого хозяина. — Вот какую лекцию прочёл мне в назидание майор Торнтон за те пять-шесть часов, в течение которых мы были в пути.

Мы приехали в Окленд — так называлось поместье майора Торнтона — уже довольно поздно. Господский дом был выстроен из кирпича, а пристройка была деревянная. Дом, хоть и не очень большой, был удивительно чист, красив и выглядел гораздо более уютным и комфортабельным, чем дом среднего виргинского плантатора. Земля вокруг была тщательно возделана, и симметрично расположенные участки около дома были обсажены кустами и цветущими растениями, что в Виргинии представляло большую редкость и чего мне почти никогда не случалось видеть.

Неподалёку от хозяйского дома, на небольшой возвышенности, виднелись маленькие домики, в которых жили рабы. Это были кирпичные строения, очень чистые с виду. Вопреки обыкновению, они не были вытянуты по прямой линии, а разбросаны в живописном беспорядке в тени развесистых дубов. Участки вокруг домиков были выполоты и тщательно расчищены. Всё кругом дышало довольством и говорило о заботе, которая была для меня столь же неожиданной, сколь и приятной. Во всех поместьях, где мне до сих пор приходилось бывать, жилища рабов представляли собой лишь жалкие, полуразрушенные лачуги с провалившейся крышей и земляным полом, тонувшие в гуще сорных трав, запущенные, грязные и неуютные. Изумил меня также и вид детей, резвившихся вокруг. Я привык до сих пор видеть детей рабов, бегающими по плантации голыми или, в лучшем случае, одетыми в изодранные и превратившиеся в лохмотья грязные рубахи. Здесь, в Окленде, дети были одеты в тёплое и вполне приличное платье; у них не было этою заброшенного, жалкого и голодного вида. Их весёлые лица и шумные игры исключали самую мысль о том, что эти ребятишки подвергаются лишениям и страданиям, не ускользнуло от моего внимания и то, что и все возвращавшиеся с поля рабы были также очень хорошо одеты. Здесь и в помине не было мятых, потёртых и заплатанных курток, в которые обычно плантаторы одевают рабов.

Майор Торнтон не был, собственно говоря, настоящим плантатором. Табачных плантации у него не было, и сам он любил называть себя фермером. Он засеивал свои поля пшеницей, по главной культурой в его хозяйстве был клевер, посевами которого он занимался с большим успехом. У него было человек тридцать пли сорок рабочих, включая детей и стариков; общее число его рабов составляло около восьмидесяти человек. Майор не держал надсмотрщика и сам руководил всеми работами. Он часто повторяй, что управляющий годен только на то, чтобы разорить хозяина. Мистер Торнтон был человек деятельный и изобретательный, и сельское хозяйство было его коньком — управлял он этим коньком очень неплохо.

И в этом и во многом другом майор резко отличался от своих соседей. Нетрудно поэтому понять, что соседи его недолюбливали. Его никогда нельзя было встретить на бегах или на петушиных боях, не появлялся он и на политических собраниях, не участвовал в попойках, в карточной игре или в других увеселениях. Он любил говорить, что деньги достаются ему с большим трудом и он не может рисковать ими, держа всякого рода пари. Что же касается увеселений, то у него, по его словам, не было на них времени, да и удовольствия он в них не находил. Соседи мстили ему за то, что он презирал их любимые развлечения, уверяя, что он просто-напросто скряга. Они даже осторожно намекали на то, что он дурной человек и опасный сосед. При этом они горько жаловались, что недопустимая снисходительность майора к его рабам подстрекает их собственных рабов к неповиновению и недовольству. Поднимался даже вопрос, не предложить ли майору Торнтону покинуть эти края.

Но майор Торнтон был человек решительный. Он хорошо знал свои права. И не менее хорошо он знал людей, с которыми ему приходилось иметь дело, а также и меры, какими на них можно воздействовать. Когда один из наиболее злобствующих и беспокойных соседей позволил себе нелестное замечание по адресу майора и это замечание дошло до его ушей, майор, не откладывая дела в долгий ящик, послал обидчику вызов. Вызов был принят, и майор с первого же выстрела всадил пулю прямо в сердце противника. Хотя с тех пор отношение соседей к Торнтону не изменилось, они всё же стали более воздержанны на язык и предоставили ему поступать во всём по-своему, не позволяя себе вмешиваться в его дела.

Майор Торнтон воспитывался не для того, чтобы стать плантатором. Этим, по всей вероятности, и объяснялось, почему хозяйство он вёл не так, как другие, и поведением своим резко отличался от всех соседей. Он происходил, как говорят в Виргинии, из хорошей семьи, но отец его умер, когда мастер Торнтон был ещё ребёнком, оставив сыну очень небольшое состояние. Вначале Торнтону пришлось заняться мелкой торговлей, но уже через несколько лет он благодаря своей бережливости, смекалке и неустанному труду скопил довольно значительную сумму. В Виргинии коммерческая деятельность не считается почётной — во всяком случае, не считалась таковой в те годы, о которых идёт речь, — и каждый человек, желавший создать себе положение, стремился стать землевладельцем. К тому времени, когда мистер Торнтон имел уже достаточное состояние для того, чтобы бросить торговлю и стать плантатором, тогдашний владелец Окленда, просадивший уже два поместья на лошадей, борзых собак и отчаянные кутежи, вынужден был продать с молотка и последнюю свою плантацию. Майор Торнтон приобрёл это поместье; оно совсем не походило тогда на теперешний Окленд. Это были старые, безобразные, полуразвалившиеся постройки, которые ни на что уже не годились. Земля была совершенно истощена нелепой системой обработки, повсеместно распространённой в тех штатах, где существует рабство.

Прошло всего несколько лет после того, как плантация перешла в руки Торнтона, и всё изменилось до неузнаваемости. Развалившиеся строения были снесены и заменены новыми, земли, прилегавшие к усадьбе, обнесены изгородью и красиво засажены. Обработанная умелыми руками, почва быстро вернула своё прежнее плодородие. Соседние плантаторы, поместья которых находились в таком же плачевном состоянии, как и поместье Окленд до того, как оно стало собственностью майора Торнтона, с удивлением и завистью следили за всем происходящим и не могли понять, в чём причина его успеха. Торнтон не делал из применяемых им методов никакой тайны. Человек он был общительный и любил поговорить, особенно если речь заходила о его системе обработки земли. Но сколько он ни повторял этого соседним плантаторам, сколько ни пытался втолковать им, какие преимущества имеет его система, последователей у него не нашлось. У него было три излюбленных довода, но ни один из них не возымел действия на его соседей. Ему так и не удалось внушить им, что единственно, чем можно поднять плодородие почвы, — это посеять на ней клевер, что поместьем лучше всего управлять самому и, наконец, что надо хорошо кормить рабов и только тогда можно быть уверенным, что они не станут грабить поля и воровать овец.