Бестиариум. Дизельные мифы (сборник) - Олег Кожин

Над столом у шефа висело три портрета. Слева – председатель КомИнфа, основатель ведомства, справа – генеральный секретарь ЦК партии, по центру – черный прямоугольник в раме.

Наличие портрета Хранителя Союза, Зверя Миров и Брата Древних предусмотрено в высоких кабинетах негласным протоколом, но, по факту, фотосъемка строго запрещена, а художников-академиков не подпускают и подавно, как бы те не рвались запечатлеть для истории того, кто управляет судьбами страны. Человеческое сознание просто не в силах с этим справиться, не готово к восприятию его истинного облика.

В углу кабинета возвышался пыльный фикус. На столе у шефа лежала нетронутая стопка писчей бумаги и стоял белый телефон с золотым гербом на диске.

Шеф стоял у окна, любовался Москвой с высоты тридцати пяти этажей, поверх раскрытой канцелярской папки. Повернулся, кивнул мне:

– Садись. Кофе не предлагаю. У секретарши еще рабочий день не начался, а у меня, сам знаешь… вечно какая-то бурда получается.

– Отчего такая срочность, товарищ Кожухов?

Он хмыкнул, поправил очки. Подошел к столу, раскрыл передо мной папку:

– Ознакомься, Свиридов…

Я ознакомился. Личное дело гражданки Подольской Ульяны Тимофеевны, пропавшей без вести в августе сего года. Биографические сведения весьма скудны в силу возраста пропавшей. Моя ровесница – двадцать шесть. Не состояла. Не привлекалась. Образование высшее, ксенопсихолог. Работала в Москве, в Совинцентре (он же – «Пикмановский центр»). Фото. Сведения о родителях… Так…

– Профессор Подольский? – Я перевел взгляд с бумаг на шефа. – Дочь профессора Подольского пропала без вести?!

– Чуешь, чем попахивает?

– Почему дело оказалось у нас? Почему не у МГБ?

– А вот чем мы тут, по-твоему, занимаемся, Свиридов?

– Связью, – пошутил я.

Шеф не улыбнулся.

– Вот именно. А связи – решают… Ты, само собой, в курсе, над каким проектом работал Подольский?

Я кивнул.

Шеф покачал головой:

– А ведь не должен… По допуску не положено.

– Ведомство-то смежное, – я изобразил смущение. – Сами же говорите, связи решают, всякое такое.

– Что ж, тебе и карты в руки.

– Разрешите вопрос?

– Почему именно ты?

– Почему именно я? Ведь не мой профиль.

– Какие три самых важных качества в нашей работе, Свиридов?

– Горячее сердце, холодная голова и чистые руки?

– Почти… Железная задница, стальные нервы и на полную катушку раскрученная паранойя.

Шеф стащил с носа очки, устало потер отечные веки. Я сразу понял – ночь он провел тут, в своем кабинете. Без всяких насосов вечерней уборщицы.

– Задница и нервы дело наживное, – продолжал он. – А вот параноик ты, Свиридов, знатный. Поэтому хочу, чтоб этим занялся именно ты.

Я кивнул, вновь обратил взгляд к документам.

Я смотрел на фото.

Совсем не изменилась.

Как в день нашей первой встречи… Загорелая, в выцветшей футболке. Короткие шорты открывали длинные, поцарапанные лесной колючкой ноги. Выгоревшие на солнце волосы светлыми прядями ниспадали на спину и плечи, короткой челкой едва касаясь узких, чуть вздернутых, как бы в веселом удивлении, бровей. Глаза невероятной глубины меняли свой цвет от небесно-голубого до туманно-серого…

– Симпатичная, – сказал я, чтоб нарушить подозрительно затянувшуюся паузу.

– Смотри только, не влюбись.

– Постараюсь, товарищ Кожухов.

– Ты лучше не старайся. Ты просто найди мне эту девчонку. Надеюсь, не надо объяснять всю серьезность и прочее? Нам тут для полного счастья, в плюс к международному скандалу, только киднеппинга и обмена заложниками не хватало…

– Вас понял. Могу приступать?

– Иди. Отчета от тебя жду к пятнице.

На обратной дороге, в лифте, думал о том, какой я все-таки хороший сотрудник.

Едва приступив к выполнению задания, уже выполнил один из ключевых приказов шефа.

Я никак не мог влюбиться в Ульяну Подольскую.

Я был влюблен в нее уже десять лет. С тех пор, как мне едва стукнуло шестнадцать.

Москва – Пижва

Шеф почти не шутил, называя меня параноиком. Многие в КомИнфе, особенно, конечно «старая гвардия», посмеивались надо мной.

Мол, вы молодежь, перестраховщики, сколько можно оглядываться на Р’льех и Атлантический Агломерат? Лучше, вон, на китайцев гляньте… Кризис 39-го, мол, давно миновал, все эти Берлинские Усомнения и франко-тибетские распри… Экспансия выродилась в Интеграцию. Мы научились жить бок о бок. А на крайний случай у нас всегда есть чем угостить соседа – такую кузькину мать покажем, что у них тапочки от самого Нью-Ирама до самого Нью-Йорка отлетят…

Меня считали параноиком. А у меня просто собачий нюх. И я ему доверял.

Поэтому, выходя из кабинета шефа, точно знал, откуда начну поиски гражданки Подольской Ульяны Тимофеевны, дочки Того-Самого профессора Подольского.

О нем, конечно, не писали в газетах, не рассказывали по ТВ. Постарались замять. Умолчать. Сокрыть.

Но в нашем и смежных ведомствах этот умник стал настоящей звездой.

Робин Гуд Холодной войны, за голову которого шериф Ноттингемский не поскупился бы отдать всё свое шерифство с окнами на Лубянскую площадь.

Самая главная неудача отечественных спецслужб с тех пор, как Ильич прибыл в Питер на спецпоезде, снаряженном немецкими генштабистами.

Ну, положим, Ильич в итоге стал основателем нашего нового государства. Польза несомненная.

Но тех, кто упустил Подольского, – не могло оправдать ничто. Недоглядели. Прошляпили.

Дорога от Москвы до Пижвы обещала занять часов шесть, даже если прицепить к крыше «Гидры» мигалку и гнать по спецполосе. А мне не полагалось ни мигалки, ни спецполосы.

Я твердо пообещал себе не ударяться в лирику и прочую рефлексию. Дело, судя по всему, серьезное. Не время расслабляться. Но чем ближе была Пижва, тем сильнее одолевали воспоминания…

Мне тогда не исполнилось еще и шестнадцати. Учился я в «языковой» спецшколе, куда устроен был по родительской протекции. Отец мой уже тогда добился изрядных номенклатурных высот. Не таких, конечно, как дед в его годы, но всё же…

Меня они оба, без сомнения, видели в теперешнем моем возрасте – блестящим дипломатом, диктующим волю нашей великой страны где-нибудь в патриархальном Аркхеме с его академическим твидом и шелестом «нобелевских» монографий. Или в прогрессивном Иннсмуте, где запах тины из глубин мешается с ароматом уходящего к недостижимым высотам карьерного ковролина. Человеком семейным, обстоятельным и Имеющим Вес.

Вышло всё иначе. Дед умер, когда я учился на втором курсе МГУ. С отцом же мы не разговаривали уже… не помню сколько лет.

И кто знает – не послужило ли переломным моментом в моей биографии именно то дождливое, влажными туманами полное лето? Душный июль десятилетней выдержки, когда мы познакомились с Ульяной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});