Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

Про собаку Нина догадывалась, видела сама. Не догадывалась только про возможность зловещего плана, не подозревала даже, что заговор этот приобретет столь изощренные формы и будет так дальновидно продуман.

Поверила она в это сразу. Сразу как услышала от случайного, по сути, мальчика. Поняла, что все — правда. Правда, что уехали. Правда, что план. Правда, что навсегда. И наконец, правда, что никто ей, родной матери, ничего не сообщил, никто с ней не посоветовался, никто знать ничего не пожелал о ее материнских чувствах: никакая школа, никакие соседи по дому из третьего подъезда, с шестого этажа, никакие другие люди, знакомые и незнакомые, включая самих этих нелюдей Лурье с вежливым и общительным еврейским дедушкой Самуилом Ароновичем во главе.

На деле именно это и произошло. Действительно, в тот день, когда Нина узнала ошеломляющую новость, Ваня Лурье с родителями заселялись в бейсмент небольшого двухэтажного дома в недорогом пригороде Далласа, столице американского штата Техас. Первые десять дней, пока семья новоприбывших техасцев еще только определялась с более или менее постоянным жильем, они снимали две комнатушки с кухонькой в отеле квартирного типа недалеко от железнодорожных путей. Несмотря на невысокую по американским понятиям цену, полученные на временное обустройство деньги тратиться стали гораздо быстрее намеченного порядка и довольно серьезно подкосили никак к тому времени не установившийся еще в новой жизни материальный статус семьи Лурье.

А началось все с последнего московского сентября, сразу после того, как Марик с Иркой проводили и впервые за семь лет оставили Ваню один на один с чужими людьми, в первом классе близлежащей школы. Поначалу им казалось, школа должна была быть другой, особой какой-нибудь, с учетом специально направленной на сына общеразвивающей и гуманитарной специфики. Однако затем передумали: Ирина решила, что лучше пусть будет совсем рядом с ними — и в смысле удаленности от дома, и потому еще, что сама она эту школу заканчивала когда-то, да с серебряной медалью в придачу, и продолжала верить в благоприятное наследие тамошней атмосферы. Одним словом, пошли проторенным путем, без нового образовательного подхода.

К этому же времени Марик получил неожиданнейшее в его жизни предложение. Кто-то из любопытствующих американских итээровцев, русскоязычных, находясь незадолго перед этим в Москве в связи с участием в международной конференции на вольную тему «Город будущего», сунул нос в один из специальных технических журналов, предложенных организаторами для ознакомления участников и гостей, и наткнулся в нем на статью, чрезвычайно его заинтересовавшую.

Super! — искренне удивился американец и в самый короткий срок нашел ее автора, которым оказался Марк Лурье, ученый, конструктор и педагог. Далее — все просто: знакомство, удивление по поводу явной недооценки инженерного таланта на родной земле и последующее приглашение на трехлетний контракт с гарантией бизнес-визы в США, штат Техас.

Оба они, и Марик, и Ирка, серьезно к русскому американцу тогда не отнеслись: просто собрали обед поинтересней, с блинами и рыночной сметаной. Обязательную для такого случая икру заменили, правда, на селедочку, тихоокеанскую, жирную, пряного посола — тоже нормально, решили, если водку остудить до морозильного градуса, то проскочит под нее все, что хочешь, — сам не заметишь. А икра красная, самая мелкая даже, левая, с несортовыми пленками, все равно, как ни крути, не по их деньгам выходит, не по Мариковым заработкам.

Так и вышло: и поел хорошо, и выпил тоже с удовольствием, и слов наговорил кучу многообещающих, и приглашение они от него по почте спустя какое-то время получили, и тоже в обещанные сроки.

А получив, Лурье задумались над этим уже серьезно. Милый обед с взаимными комплиментами обернулся в историю реалистичную, неожиданную и заманчивую. Для начала они, не сговариваясь, обсуждение отложили. Но знали: каждый обдумывает что-то про себя, не ставя другого в известность до поры до времени. А обдумать чего было: Ванька, прежде всего — что там будет и как? Дед — совсем непонятно, как к этому отнесется: может, и согласится, а может, к примеру, разбор устроить на почве предательства и измены родине и категорически отвергнет саму идею. А если отвергнет, то как он тут, с кем? С Торри Вторым умирать останется? И Заблудовские как, оба родителя Ирининых? Ну там, по крайней мере, родни навалом: сестра старшая Иркина, Ася с мужем Борей и взрослым сыном Илюшей, если что, младший брат отца — дядя Иринин, Лев Аркадьевич с семьей, тоже люди близкие и родные, и тоже, если что… Ну и так далее — по линии Заблудовских всегда все было понятней и решалось проще.

Короче, Самуилу Ароновичу они изложили идею отъезда не сразу, но изложили-таки. И произошло это только зимой, раньше не получалось определиться. Если честно, ждали, что будет с Торькой, с жизнью его собачьей или смертью по-человечески, и снова — поодиночке, не смели озвучить разговор о судьбе любимого зверя, хотя знали наверняка уже — это вопрос времени, и самого недалекого.

К сожалению, несмотря на вязку с далекой ирландской чемпионкой, избежать наследственного заболевания, полученного от отца, Торри Второму не удалось. Симптомы страшной экземы в точности почти повторяли прежнюю картину, что и у Первого. Те же узлы и пузырьки на обнажившейся ярко-розовой спине под остатками тигровой шерсти, то же медленное, но методичное расползание болезни по всей коже с особенно мучительными для собаки проявлениями на животе и в паху, тот же густой с резким запахом гной из ушей не старого еще, даже по бульдожьим меркам, кобеля и постепенная потеря основных чувств — зрения, прежде всего, слуха и, в последнюю очередь, обоняния.

Так или иначе, но к зиме Торька был все еще жив, а полугодовой срок приглашения заканчивался в феврале. И возможно, ни Ирка, ни Марик эту тему не затронули бы больше: ну кончился срок и кончился, и черт с ним — так, может, и надо. В смысле, не надо. Помешало одно обстоятельство, сумевшее опрокинуть привычный к моменту принятия решения ход рассуждений на тему «за» или «против» отъезда в Америку.

Виной тому оказалась близлежащая школа, Иринина которая была и Ванькина стала. «Хромым» ученика Лурье с легкой руки пробегавшего мимо шестиклассника стали дразнить все почти из первых и частично вторых, соседних по этажу классов, включая и девочек. Парня из шестого занесло на их четвертый этаж по неизвестной причине, скорее всего — покурить в малышовом туалете. Когда он вылетал обратно, как раз под звонок, то сбил с ног возникшего из ниоткуда первоклассника, неспешно отворявшего ту же дверь снаружи. Мальчик отлетел, но попытался сосредоточиться и подняться на ноги так, будто дело для него это было плевым и обычным. Но сразу подняться не получилось, пришлось покорячиться и в итоге принять вертикальное положение лишь при помощи стены. Парень из шестого торопился, но успел все же выкрикнуть в Ванькину сторону:

— Давай, давай, хромой! Подымайся, а то урок пропустишь, пару схлопочешь, мамка после по жопе настучит! — и унесся.

После этого случая обидчика из шестого Ваня Лурье почти не встречал, да тот и сам не признал бы его больше, столкнувшись в коридоре. Но этого оказалось достаточно, чтобы перевести мальчикову хромоту, не слишком заметную в старательных попытках скрыть ее по возможности от окружающих, в явный и публично подмеченный физический недостаток. «Хромым» он сделался для одноклассников с того самого дня.

«Хорошо, — подумал он тогда впервые не по-детски, — что рука у меня плохая левая, а не правая. А то дразнили бы безруким или одноруким каким-нибудь».

Родным Ваня в тот раз ничего не рассказал, просто замкнулся в себе и немного поплакал, когда остался совсем один. Еще раз он поплакал в кровати, под одеялом, когда ложился спать, чтобы не заметила мама. А наутро, когда проснулся, то удивился поначалу: все знакомые предметы в его комнате слегка расплывались, как будто висели в тумане, в легкой воздушной пелене. Ваня протер глаза и попытался всмотреться вновь. Но ничего и на этот раз не изменилось, хотя было совсем не больно — ни ему самому, ни глазам: так, разве, почти незаметно, на короткий миг кольнуло где-то чуть выше бровей и пропало, как будто комар укусил, быстро-быстро, в одно касание, и не снаружи укусил, а изнутри. А все вокруг продолжало оставаться таким же неясным и удаленным от глаз, от него самого, и все вещи стали в одночасье немного чужими, не Ваниными, не их с мамой и папой, а другими…

Зрение испортилось у него, причем резко, с того утра, когда он проснулся после падения в коридоре. Обнаружилось это сразу и для доктора загадкой не явилось — выраженная детская близорукость. Бывает…

Другое удивляло: почему так внезапно, почему этого не было еще вчера? На это доктор улыбнулся и ответил, что было это всегда, просто не подмечали, не проверялись, очевидно, как положено, другие присутствовали жизненные доминанты, стало быть, и с пониманием продолжил изучение медицинской карты ребенка. Одним словом, очки были подобраны и выписаны, и со следующей недели Иван Лурье вдобавок к «хромому» заделался еще и «четырехглазым», или «четырехмоторным», — зависело от фантазии детского окружения. И снова промолчал дома, и снова поплакал про себя…