Схватка - Александр Семенович Буртынский

санитарной сумкой через плечо. Подполковник Сердечкин, заглядывая в кузов, кому-то говорил:

— Шофер вас провезет по гарнизонам, на обратном пути — за мной. А Любовь Дмитриевна останется, здесь проверит. — И махнул шоферу: — Езжай!

Взяв под козырек, Андрей стал было докладывать, но подполковник, не дослушав, сказал:

— Вот член санкомиссии. Из окружного госпиталя, медсестра. Поглядит, как вы тут бытуете. А я пока схожу к участковому, потом поговорим.

— Люба…

— Андрей.

Он провел ее в помещение, где на нарах уже чинно сидели солдаты, с любопытством взирая на гостью. Политкин, пытаясь завязать разговор, кинул было реплику: «И зачем таких красивых присылают?» — но Люба, будто и не расслышав, скомандовала:

— А ну-ка марш с нар!

Торопливо заглянула под настил, сделав большие глаза, откинула одеяла на сенниках, охнула.

— Вы что же, в сапогах спите? Это простыни? Стыдно, сержант, позор, — накинулась она на Юру. — В бане когда были? Белье в стирку сдаете или ждете смену из полка? Дезинфекция как?

Юра виновато смотрел на нее снизу вверх, едва успевая отвечать. Ответы были неутешительны. Баня в поселке заработала день назад, до этого мылись с горем пополам над хозяйским тазом. А те, кто сменялся с поста, получив два часа отдыха, порой укладывались прямо в одежде.

— Ужас, ужас… — приговаривала Любовь Дмитриевна, рыская по углам, пробуя пальцем то стену, то клеенку. — Вы хоть себя-то уважайте! А еще молодые люди. Обо всем доложу в штабе! И с подполковника вашего спросят где надо. Снимут с вас стружечку, победители! Охламоны, вот вы кто… Как же вы в окопах жили?

Она была так рассержена, что ребята даже не обиделись. Виноваты они, что в полку порой забывают о дальних гарнизонах, снабжают с перебоями? Хотя и то верно: в окопах умудрялись баниться, а тут — мирное время, поселок все же…

— Ну-ка встать всем, рубахи поднимите…

— На форму двадцать, что ли? — спросил коротышка Бабенко.

Люба взглянула на него, как жирафа на жучка.

— А что — есть? Водятся?

— Пока не замечали, — ответил Политкин, — но теоретически не исключается.

— Заметите, если так будет продолжаться, теоретики… Сержант, — обратилась она к Юре, из деликатности щадя Андрея, — запиши себе как приказ: в баню еженедельно, со стиркой. Сами стирайте, солдаты же, не мальчики. И простыни — сегодня же! Вон плита, в сенях корыто, дрова есть. Все ясно? Вам тоже, лейтенант?

Она слегка отдышалась, присев за стол: видно, и впрямь была взволнована непорядками. Политкин вежливо нацедил ей черного чаю из постоянно свистевшего на плите чайника, положил хлеб и пару кусков сахара.

— Согрейтесь с дороги, сил прибавится.

— Это верно, — подтвердил Мурзаев, видя, что Люба хмурится, — чай не пьешь, откуда силы возьмешь…

Уж очень всем хотелось попотчевать ее скудным своим припасом. Но Люба только головой покачала. Потом, нахмурясь, взяла с тумбочки книжку, длинные брови ее удивленно вскинулись, лицо на мгновение просветлело.

— Батюшки… «Из пушки на Луну»!

— Интересная книга, — сказал Бабенко. — Читали?

— В детстве, — улыбнулась она, машинально отхлебнув чай. — Чья?

— Помкомвзвода.

— Читать любишь? — спросила она Юрку, внимательно вглядевшись в него. — Давно служишь? Образование?

— Год… Десять…

— А планы какие?

— Не знаю… — замялся сержант.

— Что значит — не знаю? — спросила она под хихиканье солдат. — Демобилизуешься, что делать будешь? Думать надо.

— Он летчиком мечтал, — сказал Николай, подправляя недавно отпущенные усики.

— А теперь журналистом, — усмехнулся Политкин, — будет летать мысленно.

Люба смешно, по-птичьи склонила голову — к одному плечу, к другому.

— Писать — талант нужен. Есть он или нет, еще неизвестно. А дело надо в руках иметь. С делом и писать легче, если уж потянет, не так?..

— Должно быть…

— Вот ты слушай, что я тебе скажу, — вдруг загораясь, заговорила Люба, даже про чай забыла. — Я тоже медичка по случайности. Жить надо было, пошла в госпиталь. А учусь на заочном, на электротехническом. Давай поступай. Время сэкономишь, пока служба идет. Я поговорю, учебники пришлю, сдашь! Ей-богу, ты же умный, по глазам вижу…

— Юр, — сказал Политкин, — я б на твоем месте землю грыз, ежели б меня так попросили.

— Ну-ка, язык прикуси, — нахмурилась Люба.

— Это я его подбадриваю. Обратите внимание, сам-то он как на вас смотрит.

Юрка стоял красный, как пион, и не знал, куда девать руки, вот уж не думал, что станет предметом внимания, да еще такой представительной девушки.

Люба насупилась и вдруг расхохоталась:

— Так согласен, Юра?!

— Да, если все это не пустая болтовня.

— Вот, клянусь, честное пионерское, — салютовала Люба. — Я беру над тобой шефство, а ты мне порядок наведешь, я еще к вам как-нибудь наведаюсь. Есть контакт?

— Есть.

— Так-то, летчик-писатель.

Казалось, она сама смущена своей бойкостью, уткнулась в кружку и долго не отрывалась от нее, потягивая мелкими глоточками остывший чай.

— О сансостоянии подполковнику все-таки сообщу, пусть он вас взгреет. А сейчас надо в поссовет, насчет банного дня для вас… Проводишь, сержант?

Юрка завороженно кивнул.

— Так скоро? — сказал Политкин.

А Николай добавил:

— Посидели бы, потравили, как там Львов оживает…

— Давно ожил. Как-нибудь в другой раз. Ну, сержант, пошли. — Она потрепала Юру по плечу и вышла первой, обронив на ходу: — До свидания, лейтенант.

— Так решается судьба мужчины, — сказал Политкин.

Бабенко уточнил:

— Она его из рук не выпустит, поверьте, есть опыт.

— Подбери сопли, — буркнул Николай, — она ж по-товарищески.

— Ты гляди, шо з им делается, с Колей, как его жизнь обмяла! — хлопнул в ладоши Бабенко. — Король разведки — защитник слабого пола.

— Одно другому не мешает, цуцик.

— Само собой. Тебя она по-товарищески взгрела, а его по-товарищески устраивает в институт. Есть разница?

— У меня всего-то пять классов и коридор.

— Во-он оно что? — удивился Политкин. — А она, бедняга, думала, ты академик.

* * *

Андрей угощал подполковника традиционной закуской: капустой и салом, которое прислала Николаю мать в посылке вместе с флягой первача, хранившегося до праздника выборов.

— Ну, а как твои сердечные дела? — прищурился подполковник и тотчас опустил глаза. Андрей даже растерялся, глупо уставясь на его обветренное, кирпичного цвета лицо. — Ну-ну, не скрывай, в поселке, брат, все на ладони, поговорил с девкой, уже приметили…

— Информация этого всезнайки Довбни? — В эту минуту он был искренне возмущен. — Сплетня!

— Да и по тебе видно, — подначил Сердечкин, налегая на капусту, — и с лица слинял, взгляд неспокойный… А вообще, я видел ее, приходила к участковому насчет каких-то документов.

Даже сердце сжалось: документы! Должно быть, это связано с ее отъездом. Вот тебе и чепуха… Защемило и прошло потихоньку, осталась тягостная пустота.

— Разные люди, — пробормотал он. — Да и возраст… Уезжают они в Польшу.

— А ты встань поперек дороги! За любовь воевать надо.

— Хватит,