Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Александра нахмурилась. Самоубийство, спасшее от бесчестия, господь ей, конечно, простит, но жизнь другого человека, прихваченную с собой… пусть даже жизнь ее мучителя…

– Итальянская комедия? – ехидно спросила она, и оскорбленный Чезаре с силой вырвал нож из раны:

– Клянусь, что нет!

– А вы не клянитесь – лучше продолжайте! – с ненавистью выкрикнула Александра, у которой от вида крови подогнулись ноги.

– Я еще не теряю надежды воззвать к вашему милосердию! – простер руки с зажатым в них окровавленным стилетом Чезаре – и затараторил, не давая Александре слова молвить: – Синьора, синьора, вы не знаете моего господина! Моя матушка была его кормилицей, он мой молочный брат, однако же моя жизнь в его руках, я принадлежу ему, ибо он выкупил меня от мавров, к которым я попал в плен. Не выполнить его волю, желание, осуществлению которого он посвятил жизнь, – для меня не просто смерть: это бесчестная, подлая смерть неблагодарного негодяя. Позор мой падет и на мою матушку, которая любит синьора Лоренцо, как собственного сына! На всю мою семью! Вы сказали, что верите в справедливость и милосердие моего господина, – может статься, вы и правы. Может статься, вы сможете убедить его, что безгрешны, безвинны пред ним. Ради бога, ради всех милосердий!.. Моя мать…

Он нагнул голову, издавая какие-то влажные задыхающиеся звуки, и Александра с трудом поверила себе, поняв наконец, что Чезаре… плачет.

***

Лучше бы он убил себя на ее глазах! Зрелище чужого унижения было всегда нестерпимо для Александры – нестерпимо настолько, что она среди своих дворовых людей слыла гордячкою: не могла терпеть заискивания, всегда отдергивалась от подобострастных поцелуев в плечико, а причитания вроде: «Красавица, золотая ты наша, матушка, заступница бриллиантовая!» – норовила прервать и не терпела долгих проявлений благодарности. Вот и сейчас: вид плачущего Чезаре разозлил ее и обессилил. Как на крыльях, улетела от нее блаженная, так недавно и, увы, так ненадолго обретенная свобода. Она снова попала во власть этого человека – вернее, своей жалости к нему, и, отмахнувшись от близости сладкого забвения, от разочарованного змеиного шипения, торопливо, боясь раздумать, пошла к каменному мостику.

– О, милостивая синьорина… – пролепетал, всхлипывая, Чезаре – и тут же захлопнул себе рот рукой, увидев, что Александра остановилась, и решив, будто спугнул удачу.

Но нет, она остановилась не потому, что разочаровалась в своем великодушном порыве. Просто увидела, как страшно узок и опасен тот путь, по которому ей предстоит идти…

Совершенно непонятно, как удалось перебежать по этой каменной нитке, почти не глядя себе под ноги: ведь с обеих сторон зияют чудовищные провалы! Александра, которая только что была озабочена выбором, которую из трех гибельных бездн предпочесть, вдруг затопталась на месте, не решаясь идти вперед и чувствуя: один неверный шаг – и уже больше ничего выбирать ей в жизни не придется.

Чезаре сделал движение броситься ей на помощь, но замер, мгновенно сообразив то, что было понятно и ей: двоим идти рядом, поддерживая друг друга, невозможно, тесно; ему идти перед Александрой или сзади – какая польза? Держать ее крепко, как следует, он не мог бы, привязать к себе – тоже: при малейшей оплошности оба полетели бы в бездну… Вся эта сумятица страхов и сомнений мгновенным вихрем пронеслась в голове Александры, и ноги у нее задрожали, трепет прошел по телу… И вдруг ее осенило: она опустилась на четвереньки, потом легла плашмя и, растянувшись на каменной тропинке, бывшей кое-где даже поуже ее тонкого тела, медленно поползла вперед, изредка приостанавливаясь, но не для передышки, а чтобы смахнуть слезы с глаз: ведь она добровольно, из чистого – и глупого, как она сама понимала, великодушия, предавала себя в руки врага!

Наконец бесконечный путь ползком кончился, и Александра благополучно переместилась на скалистую площадку, где стояли Чезаре и пан Казик.

Итальянец не тронулся с места, чтобы помочь Александре, и она поднялась сама – еле двигаясь, еле разогнув сведенные судорогой колени. Пан Казик на нее не глядел: молился, закрыв глаза и призывая Матку Боску Ченстоховску. Но вдруг, словно бы что-то почуяв, отверз веки и вскочил на ноги с восторженным воплем:

– Счастлив снова видеть вас, ясная паненка!

Александра размахнулась, увесисто огрела недотыкомку-шляхтича по щеке – и это было последнее, на что она оказалась способна сегодня: милосердное беспамятство накрыло ее так быстро, что Чезаре едва успел подхватить падающую девушку.

– Да, скажу я вам… – пробормотал пан Казик, потирая мигом вспухшую щеку. – Дама с ноготком…

Чезаре поднял на него глаза и, бросив безжизненно, но так увесисто, что у пана Казика затряслись все поджилки:

– Тронешь ее еще раз – убью на месте! – снова уставился на помертвелое, измученное, бледное лицо пленницы, и если бы у пана Казика не сочились из глаз слезы обиды, он бы заметил, что у Чезаре вздрагивают губы, словно итальянец не то молится, не то и сам с трудом сдерживает рыдания.

10

Знакомая незнакомка

Очнулась Александра на следующий день… К своему изумлению, она поняла, что Чезаре держит слово. Пан Казик обращался теперь с нею столь почтительно, что только не подметал своей пухленькой ладошкой ступени, на которые ей предстояло стать. А с сиденьев пыль смахивал-таки! И, уж конечно, не прижимался к Александре в карете… может быть, потому, что более в карете им ехать не пришлось. Чезаре сдержанно и весьма вежливо сообщил, что через горы им лучше и быстрее будет перебраться на специально обученных лошадях, в сопровождении проводника. Он с опаской спросил, умеет ли Александра ездить верхом – она только презрительно дернула плечом в ответ и с удовольствием увидела, как Чезаре надолго вытаращил глаза, когда она легко, почти без помощи конюха, вскочила в седло. Очевидно, Лючия не обладала такими талантами; ну что же, Александра была только рада хоть немного разрушить эти узы сходства, опутавшие их.

Сам Чезаре сидел в седле кулем (даже пан Казик выглядел по сравнению с ним лихим наездником), однако неотступно ехал рядом с Александрой, и, как ей показалось, не потому, что не доверял – просто оберегал ее. Он разительно переменился: вел себя сдержанно, но почтительно и уже больше не говорил ей всяких гадостей – вообще предпочитал молчать. В таком вот настороженном молчании небольшая кавалькада преодолела вполне безопасную альпийскую тропу и въехала в пределы Италии.

Страна эта началась для Александры со смеха: первый же встреченный крестьянин, несший на плечах вязанку хвороста, вдруг уронил свою ношу, всплеснул руками и, с безграничной жалостью глядя на красивую всадницу, сидящую в дамском седле боком, воскликнул:

– Poverina! Povera! Una gambia [34]!

Тут не смог не расхохотаться даже Чезаре, но Александра, отсмеявшись, надолго разозлилась на себя за то, что удостоила своего похитителя не только жалости, но и совместного веселья.

В Италии она чувствовала себя неуютно. И еда не нравилась – из всех блюд, которые подавали, она ничего не ела, кроме хлеба, сыра, сельдерея и померанцев: в Италии корицу кладут чуть ли не во все кушанья, а ее Александра не могла переносить; всякое же мясо было или слишком жирно, или пережарено. Ну а когда в Триесте погрузились на барку – для того чтобы немедля попасть в бурю, – Александра вовсе упала духом, видя в этом самые плохие предзнаменования, хотя всегда любила грозу, приходила в восхищение от этого зрелища и с удовольствием размышляла, сколь все поразительно в природе, а ее изобилие так же велико, как бесконечен ее Творец.

Волны немилосердно качали барку. Погода была туманная, дул сильный ветер. Тучи воздушными полками неслись над страшно волнующимся морем. Сталкиваясь, они меняли форму с крайней быстротой. Серая масса рассеивалась, и глаз едва успевал следить за ее движением. Вскоре начал почти беспрерывно греметь гром; полил дождь – как из ведра, вместе с градом, крупным, как голубиное яйцо… если кто-нибудь мог бы смотреть со стороны и различал что-то в этой круговерти, он наверняка ужаснулся бы, увидев, как на всех парусах несется по морю беззащитная маленькая барка.

Все трое путешественников сбились в тесной каютке, пытаясь укрыться от дождя. Пан Казик беспрестанно молился: судя по всему, он уже прощался с жизнью и, как добрый католик, желал предать свою душу господу вполне очищенной от грехов и смиренно приуготовленной к вечной жизни.

Александра, пожалуй, боялась бы сильнее, но ее так мутило, что она напрягала все силы свои, дабы не опозориться перед несносным итальянцем, исподтишка все время наблюдающим за ней. Это ее бесило несказанно, как вдруг Чезаре склонился к ней и пробормотал – без насмешки, но с сочувствием:

– Уповайте на господа и святую Мадонну, синьорина. Близ Сорренто рассказывают такую историю – вот послушайте. В одно из последних извержений Везувия – а это страшный вулкан, который не раз уже пожрал все живое вокруг себя! – бурным ветром помчало в сторону соррентской равнины черные тучи песчаного пепла, которые мгновенно заволокли все небо и превратили светлый день в непроглядную ночь. Все ожидали неминучей судьбы, постигшей когда-то соседнюю Помпею. Кто мог и успел, бежал куда попало, но большею частью попрятались в своих домах, потому что снаружи не было видно ни зги, а горячий песок засыпался в глаза, лез в уши, в ноздри и в рот, бил по голове и сшибал с ног, хотя и вязли они в пепле выше щиколоток. К счастью, буря стала утихать, песочный ураган мало-помалу ослабевал и наконец прекратился. Только на рассвете осмелились выйти наружу скрывавшиеся в домах. Повсюду навалило пепла чуть не по колени. В великой радости, что они спаслись, прежде всего бросились хозяева на свои плоские крыши, спеша освободиться от тяжелого груза, наваленного извержением песчаного пепла. И что же видят? На каждой кровле и в Сорренто, и в его окрестностях по ровной и гладкой поверхности пепла протянулась полоса следов из двух босых ножек, которые явственно отпечатались всеми пальчиками. В этом необычайном явлении благочестивые жители признали великое чудо, спасшее их от гибели. Пречистая Дева Мария соблаговолила проследовать по всем до одной кровлям, отпечатав на каждой знаки своего шествия. Она же отвратила и ураган в другую сторону, так что… так что положитесь на милосердие небес, синьорина! – закончил свой рассказ Чезаре. Свет богат чудесами!