Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован»: Учебное пособие - Наталья Дужина

Однако неповторимое своеобразие прозы Платонова состоит в сопряжении реального контекста с культурным.

Глава 2. Идеи и образы «Котлована» в ретроспективе культуры

О сознательной ориентации Платонова на самые разнообразные явления русской и мировой культуры — Библию, фольклор, философские и литературные произведения — и о насыщенности его прозы «культурным материалом» говорили многие исследователи. Причину обращения Платонова к литературным шедеврам и Библии Л. Дебюзер объясняет так: «Платонов измеряет современную ему историю опытом человеческой истории с библейских времен, заново полемически пересматривает и обобщает всемирно-исторические модели»[135]. М. Золотоносов пишет о «попытке философского осмысления политических реалий 20-х годов», которое и «создает своеобразие платоновских художественных текстов»; о «наложении политического и философского контекстов», не исключающих «наличия в произведениях зон, свободных от наложения: чисто политических и чисто философских»[136].

Выше мы показали, как заглавный образ и композиция самой известной повести Платонова связаны с идеологической обстановкой первой пятилетки. Но они же пронизаны и литературными реминисценциями. На литературную параллель «Котлована» со всеми вытекающими из нее последствиями указал А. Харитонов: первая часть «Божественной комедии» Данте — «Ад». Харитонов называет те ключевые мотивы и композиционные приемы, которые позволили ему сопоставлять «два произведения разных эпох и культур»: параллелизм названий и стоящих за ними образов («Котлован» — «Ад», при том что «ад у Данте — гигантская воронка в центре Земли»); «указание на особый переломный возраст в жизни героя» и его «полный расчет с прошлым»; близость таких композиционных приемов, как путешествие главного героя в некий «иной» мир; «дискретность текста, который организован как цепь эпизодов, составляющих в своей совокупности „путешествие по кругам“», где «мера страдания увеличивается от круга к кругу»; локализация тематического материала в абсолютном начале произведения[137]. Две части «Котлована» (город и деревня) Харитонов тоже объясняет в свете «тройственной поэмы» Данте (Ад — Чистилище — Рай): с дантовским Адом соотнесены город и воронка котлована; с Чистилищем — деревня, обитатели которой перед вступлением в колхозный рай проходят очищение, но только не от грехов, а «от капиталистических тенденций» («к утру очищаем колхоз ото всех капиталистических тенденций»: 266). А. Харитонов говорит об «устремленности всей конструкции повести далее ввысь — от Ада и Чистилища — к Раю», ведь именно рай (социалистический) — цель движения героев по фактически запредельному миру «Котлована». Однако третья часть в «Котловане» отсутствует, и это отсутствие значимо: «за второй частью повести следует резкий обрыв, и вместо совершенства дантовской триады читатель получает двухчастную, лишенную (или не достигшую) гармонии и совершенства модель мира». Именно дантовские реминисценции акцентируют инфернальный аспект в названии платоновской повести. Как считает Харитонов, к подобным ассоциациям Платонова могли подтолкнуть и стихи В. Маяковского, написанные к пятой годовщине со дня смерти Ленина и впервые опубликованные 20 января 1929 г.: Работа адова / будет / сделана / и делается уже.

Вопрос о литературных, фольклорных и идеологических контекстах творчества Платонова первой подняла Е. Толстая. Она сформулировала и принципы интеграции «чужого» литературного материала в его повествование: с одной стороны, «Платонов демонстративно „олитературивает“ свою прозу, декларируя свою зависимость от классической традиции»; а с другой — стремится «максимально расподобить опознавательные материалы и растворить, уподобить их окружающему тексту»[138]. Последнее обстоятельство затрудняет обнаружение каких-либо заимствований в платоновском тексте. Е. Толстая подчеркнула возрастание важности литературных аллюзий в прозе Платонова к концу 1920-х годов, т. е. ко времени создания «Котлована». К настоящему времени литературоведение накопило немало наблюдений над культурным контекстом «Котлована» и библейскими, фольклорными, философскими, литературными прообразами его идей и персонажей. Но сложность подобного анализа заключается в том, что каждый платоновский образ может иметь не один, а несколько книжных источников, что повышает его «валентность»[139] и обеспечивает дополнительную подвижность смыслового компонента. Поэтому «плотность» содержания этой повести так велика. Обзор некоторых признанных фактов ориентации Платонова на те или иные культурные образцы будет сделан в конце главы, но задачу их полного освещения мы не ставим. Объект нашего исследования — только те реминисценции в коллизиях и образах «Котлована», которые влияют на его общее понимание.

Анализируя содержание повести на фоне общественно-политической жизни страны рубежа 1920–1930-х годов, мы обратили внимание, во-первых, на реалистичность сюжета, образов и необычных действий героев «Котлована», а во-вторых, на иносказательность практически всех этих структурных элементов произведения (назвать ее аллегоричностью или символизмом — в данном случае все равно, потому что у Платонова оба вида иносказательности совмещаются). В первой главе было показано, какой «переносный» смысл с точки зрения повседневности конца 1920-х годов имеет «другой город» и строящийся в нем «общепролетарский дом»: это страна, строящая социализм, и сам строящийся социализм — со всеми их проблемами и особенностями. Дополнительный смысл в сюжет и центральный образ повести вносит литературно-философский контекст. Ситуация путешествия героя из одного города в другой и его там пребывание в ретроспективе культуры могут быть рассмотрены как минимум в двух ключах. Одну из ориентаций этого сюжета на культурный контекст, как мы только что показали, увидел А. Харитонов. Он отметил, что Вощев, достигший того же возраста духовной зрелости и подведения жизненных итогов, что и лирический герой Данте («земную жизнь пройдя до половины»), и также «утратив правый путь во тьме долины», в поисках новых жизненных ориентиров отправляется в «иной» мир. Главное, что объединяет «Котлован» с поэмой Данте, — это изображение человеческих страданий и мук, на которые люди обречены: у Данте — грехом, у Платонова — классовой принадлежностью. Поэтому реминисцентные отсылки к «Божественной комедии», как считает Харитонов, являются в «Котловане» одним из средств выражения авторской позиции и оценки действительности. Но любой платоновский текст, а «Котлован» в особенности, многомерен. И проекция на «Божественную комедию» относится лишь к одному из его дополнительных измерений. За пределами дантовских реминисценций в «Котловане» остается много загадочных образов и тем, имеющих, по всей видимости, книжные источники. К таковым относится содержание искомой героем истины, необычное изображение строящегося социализма (представленного двумя образами: обшепролетарского дома и Насти) и «видение Прушевского». Эти проблемы идейной и образной системы «Котлована» и весь его сюжет получают своеобразное объяснение в свете раннего творчества Платонова, а также тех произведений, которые за ним предположительно стояли.

И. Долгов тоже обратил внимание на особый статус «другого города», в который направляется Вощев. С точки зрения исследователя, этот город лежит не в пространственной, а во временной плоскости — за истиной герой идет «в будущее время»: «Истина понимается <…> как нечто, лежащее за пределами того мира, в котором Вощев себя вдруг обнаружил <…>. Она целиком полагается в план „будущего лучшего времени“, и томимый своей тоской, Вощев направляется в некий „другой“ город <…>. Таким образом, путь Вощева из одного города в другой трактуется здесь как перемещение по временной оси, соединяющей <…> настоящее и будущее»[140]. Мы бы внесли в эту точку зрения некоторые коррективы. Обратим внимание на то, что в начале повести Вощев оказался безработным — знакомое Андрею Платонову состояние; при этом герою столько же лет, сколько в это время и автору: тридцатилетие личной жизни — деталь автобиографическая. И направляется он не куда-нибудь, а в страну юношеской мечты самого писателя — из прошлого в настоящее, которое когда-то было будущим. Из того прошлого, когда Платонов мечтал построить на земле «единый храм общечеловеческого творчества, единое жилище духа человеческого»[141] и «найти истину»[142], писал о близком «осуществлении правды и справедливости на земле»[143] и конце природы, истории и прогресса. Из того прошлого, когда А. К. Воронский провозглашал новый тип современного человека — воина, солдата эпохи, воюющего за светлое будущее и в это будущее устремленного: «Он должен уметь ненавидеть старый мир как своего личного врага <…> Он не имеет „дома“: „не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем“»[144]. Поэтому, чтобы понять, в какой город и почему идет Вощев, нужно обратиться к раннему творчеству Платонова — его публицистике и сборнику стихов «Голубая глубина» (1922).