На белом камне - Анатоль Франс

Триста пятьдесят миллионов китайцев существуют, но не знают об этом. Пока они не подсчитают себя, они не будут итти в счет. Они не будут существовать даже в смысле количественном. «Рассчитайся!» — вот первое приказание сержанта-инструктора солдатам. И этим он преподает им общественные принципы. Но триста пятидесяти миллионам человек требуется много времени для того, чтобы рассчитаться. Во всяком случае, Улар — европеец необыкновенный, так как он полагает, что с китайцами нужно быть человечным и справедливым, говорит, что во всех провинциях необъятной империи развивается большое национальное движение.

— Если бы даже, — сказал Жозефин Леклерк, — победоносная Япония и помогла бы, монголам, китайцам и тибетцам осознать себя и добилась бы для них уважения со стороны белых, — каким образом это обеспечило бы мир всего мира, сдержало бы завоевательное безумие наций? Разве не осталось бы для истребления все черное человечество? Какому черному народу удалось бы добиться уважения белых и желтых для черных?

Но Николь Ланжелье возразил:

— Кто может наметить границы, где остановится одна из великих человеческих рас? В противоположность красным, черные не вымирают от соприкосновения с европейцами. Какой пророк возьмется возвестить двумстам миллионам африканского черного населения, что его потомству до скончания века так и не суждено господствовать в мире и благоденствии на озерах и больших реках. Белые люди уже пережили пещерный и свайный период. Они были тогда голы и дики. Они сушили на солнце грубые, глиняные горшки. Их вожди устраивали хороводы варварских плясок. Они не знали другой науки, кроме науки своих колдунов. С тех пор они выстроили Парфенон, придумали геометрию, подчинили закону гармонии выражение своих мыслей и движения своих тел.

Можете ли вы сказать африканским неграм: до скончания века ваши племена будут избивать друг друга и вы будете неизменно подвергать друг друга страшным и нелепые казням, царь Глеглэ вечно будет во имя религиозных соображений бросать с крыши своей хижины пленников, связанных в корзине; вечно вы будете пожирать с наслаждением разложившееся мясо, оторванное вами от трупов ваших старых родителей; путешественники вечно будут стрелять в вас и подкуривать вас в ваших хижинах; гордые христианские солдаты вечно будут тешить свою храбрость, рассекая на куски ваших женщин, веселые моряки, приехавшие из туманных морей, вечно будут пробивать ногами животы ваших детей, чтобы размять ноги! Можете ли вы с уверенностью предсказать, что треть человечества всегда будет пребывать в неизменном унижении?

Я не знаю, случится ли когда-нибудь так, как в 1840 году предсказывала мистрис Бичер Стоу, — проснется ли когда-нибудь в Африке жизнь, по великолепию и роскоши не ведомая холодным расам Запада, и расцветут ли там новые и блестящие формы искусства? Черные живо чувствуют музыку. Возможно, что возникнет упоительное негритянское искусство танца и пения. Пока что, черные Южных Штатов делают быстрые успехи в пределах капиталистической цивилизации. Господин Жан Фино недавно еще рассказывал нам об этом.

Пятьдесят лет назад они не владели все вместе и сотней гектаров земли. Ныне стоимость их владений определяется более чем в четыре миллиарда франков. Они были неграмотными. Теперь пятьдесят на сто умеют писать и читать. Существуют черные романисты, черные поэты, черные экономисты, черные филантропы.

Метисы, происходящие от господ и рабов, особенно умны и крепки. Чернокожие, которые одновременно хитры и хищны, непосредственны и расчетливы, дождутся когда-нибудь (так говорил мне один из них) численного преимущества и покорят изнеженную расу креолов, столь легкомысленно простирающую на чернокожих свою лихорадочную жестокость. Может быть, уже родился тот гениальный мулат, который заставит потомков белых дорого заплатить за кровь негров, казненных их отцами по суду Линча.

В это время господин Губэн надел пэнсне.

— Если бы японцы победили, — сказал он, — они отняли бы у нас Индо-Китай.

— Они бы оказали нам этим большую услугу, — возразил Ланжелье. — Колонии — бич народов.

Господин Губэн ответил на это только негодующим молчанием.

— Не выношу когда вы так говорите, — воскликнул Жозефин Леклерк, — нашим изделиям нужны рынки для распространения нашей промышленности, и торговле нужны территории. О чем вы думаете, Ланжелье? В Европе, в Америке, в мире осталась только одна политика — политика колониальная.

Николь Ланжелье продолжал спокойно:

— Колониальная политика — это наиболее современная форма варварства, или, если вам больше нравится, предел цивилизации. Я не делаю различия между этими выражениями: они тождественны. Люди называют цивилизацией существующее состояние нравов, а варварством — состояние предшествующее. Современные нравы назовут варварскими тогда, когда они сделаются нравами прошлого. Я охотно признаю, что соответственно нашей морали и нашим нравам сильные народы в праве уничтожать народы слабые. Таковы принципы прав человека и основы колониальной работы.

Но остается еще установить, всегда ли дальние завоевания полезны для нации? Как будто нет. Что дали Мексика и Перу Испании, Бразилия — Португалии, Батавия — Голландии? Существуют различные колонии. Существуют колонии, принимающие несчастных европейцев на бесплодную и пустынную почву… Такие колонии верны только, пока бедны, и отделяются от метрополии, как только разбогатеют. Существуют колонии, в которых европейцы не приживаются, но откуда вывозят сырье и куда ввозят товары. Очевидно, что эти последние обогащают не тех, кто управляет ими, но тех, кто торгует с ними. Они чаще всего не покрывают расходов на свое управление. И, кроме того, они ежеминутно подвергают метрополию риску военных разгромов.

Тут прервал его господин Губэн.

— А Англия?

— Англия не столько народ, сколько раса. У англосаксов одно отечество — море. И эта Англия, богатство которой принято измерять ее обширными владениями, на самом дело обязана своим благополучием и силой своей торговле. Следует завидовать не ее колониям, но ее купцам, которые создают ее благосостояние. И неужели вы думаете, что, например, Трансвааль выгодное для них предприятие? Все-таки при современном состоянии мира можно еще понять, когда народы, имеющие много детей и производящие много товаров, ищут далеких земель и рынков, захватывая их хитростью и насилием. Но мы? Но наш экономный народ, внимательно следящий за тем, чтобы детей было не больше, чем их в состоянии прокормить родная страна, умеренно производящий товары и неохотно пускающийся в дальние предприятия? Но Франция, никогда не выходящая за пределы своего сада, — что ей колонии? боже милосердный! Что ей с ними делать? Что они ей приносят? Она сорила и деньгами и людьми, чтобы Конго, Кохинхина, Аннам, Тонкин, Гвиана и Мадагаскар покупали ситец в Манчестере, оружие — в Бирмингаме и Льеже, водку — в Данциге и бордосские вина — в Гамбурге. В течение семидесяти лет она разоряла, преследовала, утесняла арабов, чтобы заселить Алжир итальянцами и испанцами.

В этих результатах заключается ирония достаточно жестокая, и трудно понять, как могло на наше несчастье образоваться это владение, в десять или одиннадцать раз больше самой Франции? Но нужно обратить внимание на то, что если французскому народу нисколько не выгодно владеть африканскими и азиатскими землями, то людям, стоящим во главе французского правительства, весьма прибыльно их приобретать для него. Они завоевывают таким путем расположение флота и армии, которые получают в колониальных экспедициях чины, пенсии и кресты, не считая славы, добываемой победой над врагами. Они приобретают расположение духовенства, открывая новые пути для папского министерства пропаганды и расширения территории для работы католических миссионеров. Они радуют арматоров, строителей, военных поставщиков, которых они заваливают заказами. Они создают себе во Франции обширную клику прихлебателей, сдавая в аренду необъятные леса и бесчисленные плантации. И — что для них еще более ценно — они прикрепляют к своему большинству всех дельцов и всех биржевых зайцев в парламенте. Наконец они льстят толпе, гордящейся тем, что, владея странами с черным и желтым населением, мы заставляем Германию и Англию зеленеть от зависти. Они слывут хорошими гражданами, патриотами и великими государственными людьми, и если иногда они рискуют пасть под влиянием военных неудач, как пал Ферри[21], они охотно идут навстречу этому, в убеждении, что самая гибельная из дальних экспедиций будет стоить им меньше хлопот и менее опасна, чем самая полезная социальная реформа.

Вы понимаете теперь, почему у нас бывали империалистично настроенные министры, стремившиеся во что бы то ни стало расширить наши колониальные владения. Мы должны еще радоваться и хвалить умеренность наших правительств, которые могли бы обременить нас еще большим числом колоний.