Кладбище для однокла$$ников (Сборник) - Сергей Дышев

Успешно перенимаем западный образ жизни… Все же там ребята мастаки по части развлечений. Интересно, как англичане отнесутся к такому плагиату? Мигульский повертел в руках лакированную карточку. «Чисто русское убийство». Страхуются от неприятностей – никакого отношения к английскому шоу».

Размышления Мигульского прервал телефонный звонок. На проводе был московский шеф. После дежурных фраз он поинтересовался статьей о применении гербицидов, которую заказали одному доктору наук. Потом спросил:

– Ну, чего у вас там новенького, скандального, эпохального?

– Да ничего особого, Викентий Павлович, – ответил Эд. – Есть наметки для корреспонденции, проблемной, обстоятельной о делах объединений ветеранов Чечни.

– Ветеранов? Ну, это вряд ли потрясет нашего обывателя…

– Кстати, Викентий Павлович, как мои заметки с пленума писателей?

– Ну как тебе сказать? – прогудел шеф. – Написано хорошо, но еще лучше сокращается…

Шуточка была общеизвестной и обозначала, что материал будет скорей всего похоронен.

– Ясно… – вяло отозвался Эд. – А вот репортаж, скажем, «Три часа из жизни регулировщика»? – на ходу выдумал он. – Или вот прекрасная тема – «Дети гастарбайтеров» – с выкладками генетика и педиатра о недопустимости использования детского труда?

– Было, старик, было… С такими темами ничьих представлений не опрокинешь, – сказал шеф еще одну свою любимую фразу.

Даже через телефонную трубку можно было понять, что Викентий Павлович заскучал.

– Есть еще одна темка, – как бы с неохотой начал Мигульский, скосив взгляд на черную картонку. – Правда, не знаю, потрясет ли она широкие массы…

И Эд бесстрастно живописал все то, что знал о загадочном отеле.

– Старик, а ты знаешь, это любопытно, – шеф замолк, и Мигульский тотчас представил его развалившимся в кресле, вельможного, седогривого, в тенниске и, как всегда, покачивающего мерно ногой.

– Ты, говоришь, неделя детективной игры?.. Неплохо придумано. Не знаю, как там на деле поставлено, но интересно.

И шеф разразился долгим монологом о досуге, которого как такового вообще-то и нет, а в то же время на проклятом Западе существует целая индустрия развлечений…

– Съезди-ка туда, посмотри, сделай очерк, или что там получится. Закрути в духе детектива. В размере не ограничиваю. Проведи мысль: народ тоже имеет право на шикарный, нетрадиционный отдых.

– Не очень тянет меня на это дело, Викентий Павлович, – осторожно стал отказываться Эд.

– Не понял тебя…

– Тема деликатная, интеллектуальная. Ведь это детективная игра. Здесь столько нюансов, тонкостей, наскоком не решишь, надо вникать. Не хотелось бы опускаться до пошлой рекламки этому отелю. Тем более, как я понял, в рекламе они не нуждаются…

– В общем, не сачкуй, – перебил шеф. – Давай-ка туда на всю неделю, на весь сюжет. Расходы возьмем в счет редакции. Только ты там не сильно усердствуй по части излишеств. А то вкатят круглую сумму.

– Понял, Викентий Павлович, – после паузы произнес Эд. – Значит, со следующей недели туда…

– Давай.

Наутро Мигульский поехал к Натану. Но Шевчука у бочки не было, и никто его не видел. Эд вернулся в машину, двинулся по Саперной, надеясь поймать Шевчука на подходе к «пивняку», завернул на Госпитальную. И там, у голубых стен церкви, увидел капитана в форме десантника. Это был Шевчук. Он рассеянно смотрел перед собой, фуражку – держал в руке и, кажется, был не в себе.

– Игорь! – Мигульский тормознул, высунулся из машины. – Садись, разговор есть.

Так же отрешенно Шевчук глянул на Эда, наконец сообразил, кто перед ним, молча сел на заднее сиденье.

– Поедем ко мне.

– Поехали…

– Что с тобой сегодня? При полном параде, а не в духе… Чего нарядился-то? Вроде сегодня не 23 февраля.

– Сегодня 1 июня…

– А-а, День защиты детей. А дядя десантник – олицетворение и символ этой защиты, – хохотнул Мигульский, довольный собой. Но, заметив в зеркальце каменное лицо капитана, осекся.

– Ровно восемь лет назад в Чечне полегла моя рота. Уцелело всего пять человек. «Духи» просто не успели нас добить…

Они подъехали к дому, поднялись по лестнице. Мигульский открыл дверь, сразу прошел на кухню, наскоро приготовил яичницу, вытащил из холодильника припасенную бутылку водки.

– Давай, перекуси, наверное, ничего не ел с утра.

Шевчук молча снял рубашку с погонами, остался в полосатой десантной майке.

– Давай, что ли, за моих ребят…

Он встал, выпил одним махом. Эд неловко приподнялся вслед за ним, выцедил рюмку.

– Да ты весь посеченный, – Мигульский впервые заметил многочисленные шрамы на плечах и руках Игоря.

– Граната под ногами разорвалась.

Мигульский сочувственно кивнул.

– Чего тебя потянуло в церковь?

– Покаяться приходил, – Шевчук тяжелым взглядом уперся в глаза Эда. Тот молчал. – Пришел, постучал в дверь, не открывают. Стучу еще – выглядывает попик, серьезный такой. Спрашивает: «Вы что хотели, молодой человек, у нас сегодня закрыто, приходите завтра». А я ему: «Почему это русский офицер не имеет права войти в православную церковь?» Он слегка ошалел, развел руками, – пропускает. Входим, значит, вдвоем в храм. Говорю ему: «Покаяться пришел… В этот день мои товарищи по оружию, значит, смерть приняли на чужой земле. Я же, как командир, вину перед ними чувствую. И вина моя, говорю ему, велика, и не жить мне, застрелиться готов…»

– Ну, Игореня, хватил, – Мигульский укоризненно покачал головой и усмехнулся. – И чем же ты стреляться надумал?

Шевчук разогнулся, потянулся к кителю, который лежал на диване, вытащил пистолет и со стуком положил перед Эдом. Тот слегка растерялся.

– Хм, хороша штучка.

Он взял оружие в руки, сразу почувствовав его особую тяжесть и прохладу.

– «Браунинг», калибр 9 миллиметров… Когда-то изучал системы. – Мигульский достал с полки диктофон, нажал на кнопку. – Ты не против, если я буду записывать?

– Убери его к черту! Дай мне выговориться…

Шевчук взял сигарету, безотчетным движением оторвал фильтр, зажег, затянулся.

– Вот так и сказал ему: жизнь мне в тягость.

Батюшка серьезным стал: «Тяжкий грех совершишь. Ты есть человек, и рождение тебе дано от бога, жизнь и смерть твоя тоже от бога. И великий грех в том, когда хочешь уйти от самого себя…» – У Игоря стала дергаться щека, и Эд поспешил налить ему водки. Шевчук выпил не глядя.

– Покаялся я перед ним. Сказал, что много людей погубил, хоть и иноверцев, но все равно, люди это были, и не нужно все это было, и покою мне нет, потому что пацаны молодые в землю зарыты, а я, седой, маюсь, хожу по земле, и убитые все перед глазами стоят… А он говорит мне: «Если душа болит, значит, вину знаешь свою, прощения ищешь. Только не ищи оправдания в самом себе – к людям иди, добро делай». А к кому идти мне? Я никому не нужен. Меня убивали в Чечне, я стал инвалидом, от меня ушла жена, и дочь меня забыла… Выслушал он меня, покачал головой. Ты, говорит, храбрый человек, вижу, что десантник, а речи ведешь, как слабая женщина. Ты шел в бой, думал: все, что делаю, – во благо Отечества. Враг убивал тебя – и меч с мечом сошелся, такова война. Пусть душа твоя спокойной будет – нет твоей вины, ты был солдатом. А душу свою к людям обороти. Божье слово гласит: если кто стучится в дверь, то она откроется перед ним. Вот ты постучал – и я отворил, выслушал про твои горести. Иди, говорит, и ищи свой смысл в жизни. Поставил я свечки за упокой душ убиенных да и пошел искать этот смысл. Тут и тебя принесло…

– А что было в том бою? – спросил Эд.

– Бросили нас на высоту и оставили отбиваться… Раненые без воды кончались…

Шевчук замолчал, порывисто затянулся, раздавил окурок, потом стал вертеть его в руках. Крошки табака сыпались на пол.

– Ведь этого Стеценко я убил. Из автомата. Он первым стрелял. Промахнулся. Все выпендривался: я ветеран Чечни, мне все позволено… Здоровый битюг. Старшиной был у меня в роте, все время с ним на ножах были. Все из-за мародерства. Я его предупреждал… Письмо это… Ты не думай, что я испугался. Все равно никто ничего не докажет. Только один человек видел – Козлов. Не знаю, где он сейчас. Но он должен был молчать. Крутой парень, мы с ним в таких переделках были. Однажды, помню, козла сырого жрали. Печень вытащили – и жрали. Этот Козлов одного подонка с обрыва скинул. Трушина…

– Ты закуси! – осторожно напомнил Мигульский, не зная, как ему распоряжаться обрушивающейся на него информацией.

Шевчук ткнул подсохший желток, заговорил снова.

– Ты не думай, я не боюсь этой встречи. Просто мне обрыдли эти воспоминания. Встречался с родителями одного своего парня. Так знаешь, что они мне кричали? Почему ты, командир, жив, а солдат, их сын, погиб? Знаешь… Так мне и орали в лицо. – Игорь стукнул вилкой по столу, горько усмехнулся. – Все вы, журналисты, знаете.

Мигульский не отреагировал, подошел к шкафу, вытащил из-за стекла приглашение.