Карающий ангел - Елена Ярошенко

«Шляпа» наконец сообразил, что неучтиво сидеть, когда дамы стоят (даже если в этот момент они целятся в тебя из револьверов), и попытался снова встать. Но я, поигрывая оружием, потребовала, чтобы он продолжал оставаться в сидячем положении — мне так было спокойнее. Если бы он решил броситься на кого-то из нас, он потратил бы лишние секунды на подъем со скамьи, а я за это время приняла бы меры к защите…

— Где находится наша подмосковная дача, на которой мы с кузеном в детстве вместе проводили лето? — Маруся наконец придумала вопрос, на который ответить мог только член семьи.

— В Химках. Машенька, помнишь, там под кустами сирени была деревянная скамья, похожая на эту, — уродливый господин похлопал рукой по сиденью рядом с собой. — Тебе как-то подарили формочки для песочных куличей, такие беленькие, с выдавленной на донышке фигуркой — уточкой или зайцем… Тетя Варя приезжала к бабушке в гости и привезла нам с тобой какие-то игрушки. Ты стала делать аккуратненькие куличики на досках скамьи, а я подкрался и разрубил их лопаткой для песка. Мне просто интересно было посмотреть, насколько они прочные. А ты так плакала, так плакала, что мне стало очень стыдно, и я даже хотел отдать тебе все свои фантики… Помнишь?

Надо признать, голос у него был очень приятного тембра…

— Да, — растерянно призналась Маруся. — У тебя был один фантик, такой красивый, я всегда его выпрашивала…

— С девочкой и собачкой? Но я ведь в конце концов его тебе подарил! Когда ты заболела… Ты тогда лежала такая несчастная, с завязанным горлом, и хрипела… Няня завязала тебе горло старым красным шарфом, а ты все время жаловалась, что шарф «кусачий»…

— Мишенька! — Маруся с рыданиями бросилась на грудь «шляпы». Между прочим, теперь придется отвыкнуть так его называть, нельзя проявлять подобное неуважение к родственникам самой близкой подруги. — Миша, что же с тобой случилось? Я ничего не понимаю! И кто этот… ну второй Хорватов?

— Ты помнишь, когда я еще был маленьким, мои родители вместе со мной отправились в Англию? Отец всю жизнь жил за счет приданого жены и денег тещи, нашей бабушки, но всегда изобретал какие-то способы быстрого обогащения. У него была идея — открыть в России металлургические предприятия, якобы способные принести баснословные прибыли, но для этого ему необходимо было побывать в Англии и пройти практическую стажировку на британских заводах. Он уговорил бабушку оплатить эту поездку. Постоянно мы жили в Лондоне, но отец с матерью регулярно совершали длительные вояжи то в Ливерпуль, то в Манчестер, то еще в какие-то города, оставляя меня дома с гувернанткой и прислугой. Не уверен, что они посещали исключительно металлургические заводы, но дома они отсутствовали часто. Гувернантка, мисс Доув, казалась очень ответственной, да и остальная прислуга — горничная, кухарка — были внимательны и ласковы со мной. К несчастью, жених нашей кухарки служил матросом на корабле британского торгового флота… Из каких-то далеких азиатских колоний экипаж корабля завез редкую форму черной оспы. Родители были в отъезде, когда кухарка, заразившись от своего жениха, заболела и умерла. Вскоре черная оспа обнаружилась у горничной и у меня, а мисс Доув, бросив нас на произвол судьбы, решила спастись бегством. Соседи, увидев, что в нашем коттедже никто не подает признаков жизни, обратились в полицию…

Вернувшись из поездки, родители нашли меня умирающим в простонародном лазарете, в сорокаградусном жару, покрытого струпьями и без сознания. Врачи ждали моей смерти с часу на час.

Мать, проклиная себя за то, что оставила ребенка на чужих людей и с ним случилась такая беда без нее, осталась со мной и стала делать все, чтобы меня выходить. Мне удалось выжить, возможно, благодаря ее заботам, но мое состояние долго оставалось крайне тяжелым, лицо было покрыто страшными язвами, а самое ужасное — глаза и уши сплошь в оспенной коре, врачи боялись, что я лишусь зрения и слуха. Доктора говорили, что наука бессильна, снять кору — значит наверняка убить меня, оставить — я могу выжить, но слепым и глухим…

Слушая рассказ Михаила, мы с Марусей сначала дружно достали платочки и, положив револьверы на лавочку, принялись утирать набегающие слезы, а потом, уже не сдерживаясь, заплакали в голос. Заметив это, Михаил стал сдержаннее — видимо, чужая жалость его угнетала.

— Не буду утомлять вас, милые дамы, излишними неприятными подробностями. Как видите, я выжил, но превратился в редкого урода. Один глаз у меня вытек, ноздря оборвалась… Впрочем, слух удалось сохранить. Но когда отец увидел меня после болезни, он сказал матери: «Прискорбно, но сына мы потеряли. Нашего Миши все равно больше нет. Я не в силах показывать людям этого маленького одноглазого уродца в качестве своего ребенка!»

Мать не могла с этим согласиться. Она-то возносила молитвы Господу за то, что он милостиво сохранил мою жизнь! Мама решила, что между любимым мужчиной и любимым больным ребенком и выбора никакого быть не может — несчастное дитя ей дороже. Но отец понимал, что, оставшись и без жены, и без сына, он лишится и всякой денежной помощи со стороны тещи.

Ему в голову пришел довольно хитроумный план — взять в дом мальчика моего возраста и в дальнейшем выдавать его за меня. А матери было позволено тайно возиться с несчастным уродцем, но ни в коем случае не сообщать никому из родственников и друзей, что это настоящий сын. В противном случае отец обещал найти возможность убить меня и «покончить со своим позором».

В Лондоне жила тогда вдова русского политического эмигранта с двумя детьми. Ее старший сын был моим ровесником. Жили они в страшной нищете, и когда мой отец рассказал бедной женщине, что его единственный сын скончался и он желает усыновить другого мальчика, чтобы окружить его заботой и дать ему хорошее образование и обеспеченное будущее, она легко согласилась. По ее мнению, жизнь старшего сына устраивалась наилучшим образом, а получив от щедрого усыновителя кое-какие деньги, она сможет открыть табачную или овощную лавочку и младшенькому также обеспечит кусок хлеба.

Итак, мои родители разъехались — мама увезла меня во Францию, где втайне ото всех воспитывала, а отец остался с чужим мальчиком в Лондоне, получая от бабушки щедрую помощь на мое воспитание…

— Не думаю, что эти деньги пошли по назначению, — не удержалась я. — Мишель, то есть лже-Мишель, не производит впечатления воспитанного человека.

— Возможно. А моей матери пришлось очень нелегко. Во-первых, деньги, присылаемые из дома, были бы весьма неплохим содержанием для одинокой женщины. Но ей ведь нужно было вырастить и выучить сына, да еще постараться что-то отложить ему на будущее. А во-вторых, людей так пугало мое уродство, что мы с ней были вечными изгоями. В респектабельные школы меня не брали, чтобы я не нервировал благовоспитанных мальчиков своим неподобающим лицом. В простонародных школах дети так дразнили меня, так унижали и избивали, что доводили до нервных припадков. Приходилось приглашать учителей на дом, а они соглашались заниматься с маленьким чудовищем только за очень большие деньги. Когда мать умерла, всякая помощь от бабушки прекратилась — она ведь не знала, что ее настоящий внук остался без средств. На службу меня нигде не брали — кому нужен такой клерк или приказчик? Я кое-как перебивался случайными нищенскими заработками. Деньги, которые мать ухитрилась отложить для меня, быстро таяли. Узнав, что отца уже тоже нет в живых, я подумал, что смерть родителей освобождает меня от необходимости сохранять тайну своего существования на этом свете. Их взаимные обязательства покоились вместе с ними в могилах, а я лично никому не обещал на всю жизнь отказаться от собственного имени. Я решил вернуться в Россию и рассказать все бабушке, в надежде, что она не откажет мне в помощи, узнав мою историю. Здесь я узнал, что и графиня Терская недавно скончалась, а наглый самозванец получил огромное наследство, по праву принадлежащее мне. Я стал наблюдать за домом лже-Михаила, размышляя, в какой момент мне будет вернее объявиться и заявить о своих правах. И однажды увидел на крыльце дома тебя, Машенька. Признаться, трудно было узнать в такой красавице ту маленькую плаксу с белесыми косичками, которой я когда-то отдал свой лучший фантик…

— Мишенька! — Маруся снова обняла своего несчастного кузена и принялась орошать слезами лацканы его пиджака. — Какое счастье, что ты нашелся! И что этот ужасный Мишель нам вовсе не родственник!