Тень ветра - Карлос Сафон

Я спросил себя, к какому, интересно, типу она относит меня.

— Кроме того, профессор Веласкес друг моего отца. Они оба члены совета Ассоциации защиты и развития сарсуэлы и испанской поэзии.

Я сделал вид, что весьма этим впечатлен.

— А как твой жених, лейтенант Каскос Буэндиа?

Улыбка исчезла.

— Пабло приедет через три недели в увольнительную.

— Ты, должно быть, рада.

— Да, очень. Он замечательный парень, хоть я и представляю себе, что ты о нем думаешь.

Это вряд ли, подумал я. Беа смотрела на меня немного настороженно. Я уже хотел сменить тему, но мой язык меня опередил.

— Томас говорит, что вы собираетесь пожениться и перебраться в Эль-Ферроль.

Она быстро кивнула:

— Как только у Пабло закончится служба.

— Тебе, должно быть, не терпится, — сказал я, и в голосе моем прозвучала издевка; голос вообще звучал вызывающе, я и сам не знал почему.

— Если честно, мне все равно. Его семье принадлежит там пара верфей, и Пабло возглавит одну из них. У него прирожденный дар руководителя.

— Это заметно.

Беа сдержала улыбку:

— Кроме того, после стольких лет Барселону я знаю вдоль и поперек…

Ее взгляд стал грустным, усталым.

— Как я поняла, Эль-Ферроль замечательный город. Полный жизни. А морепродукты там, говорят, просто фантастические, особенно крабы. — Беа вздохнула и покачала головой. Казалось, если бы не была такой гордячкой, она вот-вот заплачет от досады. Но она негромко рассмеялась. — Уж девять лет прошло, а тебе все еще нравится меня обижать, верно, Даниель? Что ж, давай, не смущайся. Я сама виновата, думала, что мы станем друзьями или сделаем вид, что стали, но, похоже, мне далеко до моего брата. Прости, что отняла у тебя время.

Она повернулась и пошла по коридору, ведущему к библиотеке. Я смотрел, как она шла по черным и белым плитам, а ее тень прорезала полосы света, струившегося сквозь оконные стекла.

— Беа, постой!

Проклиная свой характер, я бросился следом. Посреди коридора нагнал, схватив за руку. Ее взгляд обжег меня.

— Извини. Но ты ошибаешься: это не твоя вина, а моя. Это мне далеко до твоего брата, да и до тебя. А если я тебя обидел, то из зависти к этому придурку, что ходит у тебя в женихах, и от злости, что такая, как ты, готова последовать за ним хоть в Эль-Ферроль, хоть в Конго.

— Даниель…

— Ты ошибаешься во мне, мы можем стать друзьями, если теперь, зная, сколь малого я стою, позволишь мне протянуть тебе руку. И с Барселоной ты не права, полагая, что знаешь ее наизусть; берусь доказать, что это не так, если ты разрешишь мне показать тебе город.

Я видел, что ее лицо осветилось улыбкой, а по щеке скатилась тихая слезинка.

— Надеюсь, ты не врешь, — сказала она, — иначе я все расскажу брату, и он тебе голову оторвет.

Я протянул ей руку:

— Согласен. Друзья?

Она протянула мне свою.

— Во сколько у тебя заканчиваются занятия в пятницу? — спросил я.

Она на секунду задумалась:

— В пять.

— Ровно в пять я буду ждать тебя в галерее и, прежде чем стемнеет, докажу, что ты видела в Барселоне далеко не все и что не должна ехать в Эль-Ферроль с этим кретином, которого, как мне кажется, просто не можешь любить, а если ты все-таки сделаешь это, образ города будет преследовать тебя, и ты умрешь от тоски.

— Ты кажешься очень уверенным в себе, Даниель.

Я, никогда не знавший наверняка даже который час, с убежденностью невежды кивнул. Я смотрел, как она удалялась по бесконечному коридору, пока ее силуэт не растворился в сумраке теней, спрашивая себя, что же я делаю.

15

Шляпный магазин Фортунь, точнее, то, что от него осталось, располагался на первом этаже узкого, почерневшего от копоти здания довольно жалкого вида на улице Сан-Антонио, рядом с площадью Гойи. На заляпанных жирной грязью стеклах все еще читалось название, а на фасаде по-прежнему развевалась реклама в форме котелка, обещавшая модели по индивидуальному заказу и последние новинки парижской моды. Дверь была закрыта на висячий замок, к которому, казалось, лет десять никто не прикасался. Я прижался лбом к стеклу, пытаясь проникнуть взглядом в темные глубины.

— Если вы по поводу аренды, то опоздали, — произнес голос у меня за спиной. — Управляющий зданием уже ушел.

Женщине, заговорившей со мной, было около шестидесяти; она была одета так, как одеваются в Испании безутешные вдовы. Из-под покрывавшего голову розового платка выглядывала пара буклей, стеганые шлепанцы были надеты на длинные ярко-красные носки, закрывавшие лодыжку до середины. Я сразу понял, что передо мной консьержка.

— А что, магазин сдается? — спросил я.

— А вы разве не затем пожаловали?

— Вообще-то нет, но, кто знает, вдруг заинтересуюсь.

Консьержка нахмурилась, не зная, как лучше поступить: считать меня вертопрахом или истолковать свои сомнения в пользу обвиняемого. Я изобразил свою самую обворожительную улыбку.

— Давно магазин закрылся?

— Да уж лет двенадцать, с тех пор как старик умер.

— Сеньор Фортунь? Вы знали его?

— Я, милок, вот уж сорок восемь годков торчу на этой лестнице.

— Тогда, возможно, вы знали и сына сеньора Фортуня?

— Хулиана? А как же.

Я достал из кармана обгоревшую фотографию и показал ей.

— Не могли бы вы сказать, юноша на этом снимке и есть Хулиан Каракс?

Консьержка недоверчиво взглянула на меня, взяла фотографию и уставилась на нее.

— Вы его узнаете?

— Каракс была девичья фамилия его матери, — сурово заметила консьержка. — Да, это Хулиан. Я помню его этаким блондинчиком, а здесь, на фото, волосы его, кажись, темнее.

— А не скажете ли, кто эта девушка рядом с ним?

— А кто спрашивает-то?

— Ox, извините, меня зовут Даниель Семпере. Я пытаюсь разузнать что-нибудь о сеньоре Караксе, то есть Хулиане.

— Хулиан уехал в Париж, еще в восемнадцатом или девятнадцатом году. Отец хотел в армию его определить и все такое. Небось, мать увезла бедняжку, чтоб он туда не загремел. Сеньор Фортунь остался один, здесь, на последнем этаже.

— А Хулиан когда-нибудь возвращался в Барселону?

Консьержка молча на меня посмотрела:

— Вы чего, не в курсе? В том же году Хулиан помер в Париже.

— Извините?

— Я говорю, скончался Хулиан. В Париже. Вскоре по приезде. Уж лучше б в армию пошел.

— А можно спросить, как вы об этом узнали?

— От его отца, как же еще? Он сам мне сказал.

Я задумчиво кивнул:

— Понятно. А он не говорил, от чего умер его сын?

— Вообще-то, старик был неразговорчив. Хулиан уехал, а немного погодя пришло письмо, и когда я его спросила, что за письмо, старик сказал, что сын его помер и если еще чего пришлют, можно выкинуть. Что это у вас с лицом?

— Сеньор Фортунь вас обманул. Хулиан не умер в 1919 году.

— Да вы что!

— Он жил в Париже по крайней мере до 1935 года, а затем вернулся в Барселону.

Лицо консьержки осветилось:

— Значит, Хулиан здесь, в Барселоне? Где?

Я молча кивнул, надеясь таким образом подвигнуть консьержку рассказать мне что-нибудь еще.

— Матерь Божья… Вы меня обрадовали, хорошо, если жив, уж очень он был ласковым в детстве, правда со странностями, и к тому же страсть как любил фантазировать, но что-то в нем такое было, отчего его все любили. В солдаты он не годился, это было сразу видно. Моей Исабелите он ужас как нравился. Знаете, одно время я даже думала, они поженятся и все такое, дело-то молодое… Можно еще взглянуть?

Я снова протянул ей фотографию. Консьержка долго смотрела на нее, как на талисман или обратный билет в свою юность.

— Знаете, просто невероятно, ну прямо как сейчас его вижу… а этот ненормальный сказал, что он умер. Есть же такие люди… А каково ему было в Париже? Уверена, он разбогател. Мне всегда казалось, что он станет богачом.

— Не совсем. Он стал писателем.

— Сказки сочинял?

— Что-то в этом роде. Романы.

— Для радио? Здорово! Знаете, меня это не удивляет. Еще мальчишкой он все рассказывал истории детям из соседних домов. Летом моя Исабелита с племянницами забирались по вечерам на крышу послушать. Говорят, он никогда не рассказывал дважды одно и то же. Но все о душах и мертвецах. Я же говорю, он был немного странный. Хотя, при таком отце, вообще чудо, что он не свихнулся. И меня не удивляет, что в конце концов жена его бросила, мерзавца эдакого. Поймите, я ни во что не лезу. По мне, так это и впрямь не мое дело, только человек этот был недобрым. Здесь, на лестнице, рано или поздно все становится известно. Знаете, он ее бил. Постоянно слышались крики, полиция не раз приезжала. Нет, я понимаю, муж должен жену поколачивать, чтоб больше уважала, а как же иначе, ведь вокруг одно распутство, и девочки растут уже не такими, как раньше, но этот лупил ее за просто так, понимаете? У бедной женщины была единственная подруга, моложе ее, по имени Висентета, она жила тут на пятом этаже, во второй квартире. Иногда бедняжка пряталась у нее дома от побоев. И рассказывала ей разные вещи…